– А ты сильно голоден?

– Всегда. Помочь с чем-нибудь?

– Нет. – Шайло достала из холодильника индийский пейл-эль, откупорила крышку и поставила бутылку передо мной. – Просто посиди рядом и составь мне компанию.

Сделав большой глоток, я наблюдал, как она нарезает лук. По ее щекам текли слезы.

– Лук всегда доводит меня до слез.

Я изучил татуировку на ее плече – закрученную кривую ветку с тонкими листьями – и пододвинул табурет. Шайло отодвинула лук в сторону тупым концом ножа и срезала верхушку перца.

– Что еще заставляет тебя плакать?

– Грустные песни. Минорные ноты. Фильмы с печальным концом. Бедность. Расизм. Музыка в лифте. У меня от нее кровь из ушей идет. – Шайло вздрогнула, лезвие ножа сверкало, пока она медленно нарезала перец и стебли сельдерея. Я пытался разглядеть татуировки на ее пальцах: музыкальная нота, четки и крестик на безымянном; полумесяц и три крошечные звездочки на указательном. Крошечный фиолетовый цветок. Вероятно, анютины глазки.

– А что заставляет тебя плакать? – спросила она.

– Я не плачу.

– Тогда что заставляет тебя хотеть заплакать?

– Кантри-музыка. – Она рассмеялась. – Жестокое обращение с животными. С детьми. Цирки. Гребаные клоуны. Ненавижу их. Зоопарки. Они еще хуже, чем цирки.

– Почему?

– Мне ненавистна мысль о том, что животных забирают из их естественной среды обитания и заставляют жить за решеткой, а люди глазеют на них.

– В некоторых зоопарках хорошо. А как насчет сафари? У тебя есть к нему претензии?

– Никогда не посещал сафари. – Я посмотрел на ее телефон, лежащий на столе, когда тот зазвонил. – Тебе не нужно ответить?

Шайло взглянула на телефон, затем протянула руку и сбросила вызов.

– Это брат. Он оставит сообщение.

Я наблюдал, как на экране телефона высвечиваются входящие звонки и сообщения. Ее брату, очевидно, не нравилось, что его игнорируют. Шайло перевернула телефон, чтобы я не видел экран.

– Менеджер тоже звонит. – Она устало вздохнула, опустив плечи. – Мне правда нужен был перерыв, понимаешь?

– Перерыв от чего?

Она слегка помотала головой и повернулась ко мне спиной, включая газовую конфорку под кастрюлей. Масло зашипело, когда она добавила куриные бедра и острую колбасу, которую нарезала ранее.

– Я только что завершила первые два этапа своего мирового концертного тура. Все началось в Сингапуре. Первый этап – Азия, второй – Австралия и Новая Зеландия. После перерыва я направлюсь в Европу, затем в Южную Америку, а после вернусь в Штаты. Я просто хотела немного отдохнуть. Гастроли отнимают у меня много сил. Как моральных, так и физических.

Я присоединился к ней у плиты и, прислонившись бедром к столешнице, пил пиво, наблюдая, как она готовит.

– Твоя Ма-Ма научила тебя готовить?

– Да. Она всегда говорила, что еда – это проявление любви. – Шайло улыбнулась, добавляя овощи и специи в рагу, руководствуясь инстинктом, а не мерными ложками. – У меня не получается готовить слишком часто. Теперь я очень редко хожу в продуктовый магазин. Порой я скучаю по обычным, простым вещам, которые делала раньше. Я написала так много песен в прачечной. Просто сидела там, наблюдая, как белье крутится в стиральной машине, и эта особенная атмосфера дала толчок моему творчеству. Но у славы есть цена. Теперь ты даже не можешь зайти в общественную прачечную. Добавь это в мой список того, от чего хочется плакать.

Рассмеявшись, Шайло добавила в кастрюлю рис и куриный бульон, перемешивая ингредиенты деревянной ложкой.

– Мне никогда не хотелось стать известной. Я просто хотела зарабатывать на жизнь, занимаясь любимым делом. – Она взглянула на меня. – Хочешь узнать секрет?

– Давай.

– Я на взводе.

– Из-за чего?

– Из-за тура. Всякий раз, выходя на сцену, я боюсь, что фанаты поймут, что я шарлатанка. Я не стою тех денег, которые они потратили на билеты. Я все еще та же девушка из Луизианы. Порой я задаюсь вопросом… почему я? Почему я стала знаменитой, когда есть тысячи великих певцов и музыкантов, у которых никогда не будет таких возможностей, как у меня?

– Я ни черта не смыслю в музыкальной индустрии, но полагаю, что там так же, как и везде. Тебе повезло, но уверен, что ты также приложила чертовски много усилий, чтобы добиться того, что имеешь сейчас.

Она кивнула.

– Мы и вправду добились успеха. Все называли «Акадианский шторм» успехом за одну ночь. Словно мы появились из ниоткуда и – бум! Добились успеха, не прилагая никаких усилий. Они не думают о тех годах, когда мы работали на паршивых работах и молились о концертах. Мы были на мели, жили в квартирах, кишащих тараканами, и питались «Дошираком». А теперь… что ж, теперь мне не нужно беспокоиться о деньгах.

– Наслаждайся музыкой на всю катушку. А когда перестанешь получать от нее удовольствие, просто заверши карьеру.

– Уйти со сцены не так-то просто.

– Всегда сложно отпустить то, что любишь.

– Говоришь так, будто уже проходил через подобное.

– Я много лет был ковбоем родео. Наездником на мустанге без седла. Мне это нравилось, но я ненавидел то, насколько мне это нравилось.

– Почему?

– Это шоу. Оно шло вразрез со всем, во что я верил. Использование лошадей ради развлечения. Мне претило носить шпоры [20]. Они тупые, а не острые, но дело не в этом. Чтобы успешно выступить и получить высокие баллы, ты должен коснуться шпорами мустанга, когда тот выбегает из загона, и удержаться в таком положении, пока лошадь не ударит передними ногами о землю. Буквально вонзить шпоры в лошадь, – объяснил я.

– Тогда зачем ты этим занимался?

– Деньги. Прилив адреналина. Аплодисменты толпы, – честно ответил я. В то время я нуждался в признании, но мне было трудно открыто говорить об этом. – Я ушел из родео пару лет назад. Потерял вкус к этому делу. Просто больше не мог продолжать этим заниматься.

– Но ты по-прежнему чувствуешь вину за то, что тебе это нравилось.

– Отчасти да.

Ее взгляд прошелся по моему телу, прежде чем вернуться к лицу.

– Держу пари, у тебя это хорошо получалось.

– Я был одним из лучших.

– И скромным тоже.

– Не вижу ничего плохого в том, чтобы признать, что ты хорош в чем-то.

Шайло добавила в кастрюлю еще куриного бульона и продолжила помешивать рис деревянной ложкой. Если до этого я был голоден, то теперь у меня буквально текли слюни.

– Что заставило тебя уйти?

Я пожал плечом.

– Я перестал быть одним из лучших.

– Значит, тебе нравилась слава?

– Да. А я не умею проигрывать.

Шайло вытерла пот со лба тыльной стороной ладони, напомнив мне, что трудится ради меня у горячей плиты.

– Почему ты не включила кондиционер?

– Я выросла на Глубоком Юге [21], в доме без кондиционера. Мне не привыкать потеть. На самом деле мне это даже нравится.

Я выбросил наши пустые бутылки пива в мусорное ведро и достал из холодильника еще две. Открыв крышку о край стола, я прижал холодную бутылку к ее раскрасневшейся щеке. Она застонала, и этот звук отдался прямо в моем члене.

– Это так приятно. – Шайло взяла пиво из моих рук и поднесла его ко лбу, затем чокнулась своей бутылкой с моей. – За новое начало и за то, чтобы понять, когда следует все закончить, – сказала она, и у меня возникло ощущение, что она говорит не о своей музыкальной карьере.

Мы выпили за это. Я наблюдал, как она делает глоток, изо всех сил стараясь не думать о том, что хотел бы с ней сделать. Когда Шайло опустила бутылку, ее глаза встретились с моими. Я придвинулся ближе и провел пальцами по линии ее подбородка, отметив, как от моего прикосновения у нее перехватило дыхание.

– Броуди, – прошептала Шайло, глядя на меня из-под ресниц.

– Ммм?

Она приблизилась ко мне, отчего ее сиськи прижались к моей груди. Я поставил бутылку на стол и обхватил рукой ее затылок. Другой рукой скользнул по ее боку, положив на бедро, и ее пухлые губы приоткрылись на вздохе.