– Хорошо, но что же тогда с ним случилось, по-вашему? Если предположить, что ему удалось выжить, выходит, он просто решил не возвращаться в Штаты. А значит, бросил вас всех.

– Я этого не исключаю.

– Вы полагаете, он был способен на такое?

Я провела рукой по волосам, незаметно надавив пальцами на затылок.

– Мне сложно гадать… Повзрослев, я много думала над тем, мог ли он там завести другую женщину. И приходила к выводу, что да, мог. Кто знает, возможно, во Вьетнаме или где-нибудь еще у него уже давно есть новая семья. Мы ведь с вами знаем, что многие американские солдаты так поступали. А чем фотографы хуже?

Я уловила блеск в серых глазах Ленца.

– И вы могли бы простить ему это, если бы оказались правы в своих предположениях?

«Главный вопрос всей моей жизни».

– Я много лет занималась тем же, что и отец, – разъезжала по миру и увековечивала на пленку военные действия. И я знаю, что платить за это приходится одиночеством, которое подчас становится невыносимым. Представьте себе: вы отрезаны от всего мира, у вас нет не то что дружеского окружения, а порой вообще никого на много миль вокруг, кто бы говорил с вами на одном языке. Каждый день вы просыпаетесь и засыпаете в таких условиях, что и врагу не пожелаешь. Это даже не одиночество, это грань отчаяния.

– Но во Вьетнаме ведь все было по-другому. Куда ни плюнь, везде американцы.

– Отец работал не только и не столько во Вьетнаме. И вообще, знаете, я сейчас не собираюсь гадать, можно или нельзя его прощать. Когда я узнаю, что он выжил, тогда и буду думать над этим.

– Вы сказали, что ни разу за все эти годы не почувствовали сердцем, что он погиб. А как было с Джейн? Что вы ощущали в отношении ее?

– Меня посетило предчувствие ее гибели за двенадцать часов до того, как я узнала о похищении.

– Значит, правду говорят про близнецов, что между ними на протяжении всей жизни существует некая незримая связь?

– Несмотря на все наши различия – да, такая связь была. И довольно сильная.

– Верю. Вы весьма откровенны со мной, Джордан, я это высоко ценю. Полагаю, мы с вами сэкономим время, если вы сами расскажете мне, как, при каких обстоятельствах и почему вы в итоге пошли по жизни разными дорогами.

– Не совсем понимаю, какое это имеет отношение к делу.

Внешне мягкая и приветливая улыбка Ленца оказалась не более чем ширмой. Я осознала это только сейчас, поймав мгновенный холодный и внимательный взгляд. Как у инквизитора. Я ничего не имела против Ленца. Такая у него работа…

– Как бы вам это сказать, Джордан… Вы не на приеме у модного психотерапевта. У нас нет времени неспешно и с комфортом докапываться до правды, незаметно для пациента снимая его внутренние барьеры. Подумайте хорошенько. Вспомните. И расскажите.

Я молчала.

– Ну хорошо, попробую вам помочь. Я навел о вас справки и выяснил, что вы так и не окончили школу. А Джейн между тем окончила ее с отличием и была весьма активна во всем, что касалось внеклассных и факультативных проектов. Входила в группу поддержки на спортивных соревнованиях, ездила в летние лагеря. У вас же в деле я ничего подобного не нашел.

– А вы даже дело на меня завели?

– В то же время, – проигнорировал мою реплику Ленц, – я обнаружил, что вы были первая в своем классе по успеваемости. – Он почти театрально всплеснул руками и удивленно приподнял брови: – Как же так вышло, Джордан, что вы все бросили?

Мне вдруг стало тесно в кресле.

– Послушайте, доктор, я действительно не понимаю, каким образом рассказ о моей юности поможет вам лучше понять Джейн.

– Происходящее с одним близнецом обычно случается и с другим. Это же очевидно. Вспоминайте. Вот вам стукнуло по двенадцать лет. Ваш отец погиб. Ну хорошо – исчез. Мать запила. Денег в доме нет. Ситуация общая для вас обеих. При этом вы – двойняшки. Учитесь в одной школе. Вас окружает одна и та же обстановка. Но вот почему-то – я и хочу понять почему – вы вырастаете в двух совершенно разных людей. Каким образом это могло случиться?

– Повторяю, на мой взгляд, это не имеет отношения к делу. И предлагаю перейти к более актуальным вещам, которые помогут нам, черт возьми, поймать убийцу Джейн! Я не собираюсь предаваться здесь лирическим отступлениям, тем более вы сами сказали, что у нас мало времени.

Ленц долго молчал.

– Вы фотограф. Скажите, вам приходится использовать в своей работе фильтры, проходя через которые свет особым образом преломляется и создает те или иные нужные вам визуальные эффекты?

– К чему вы клоните?

– Человеческое сознание – и подсознание, если уж на то пошло, – напичкано подобными фильтрами. Эмоциональными. Они закладываются в нас родителями, сестрами и братьями, друзьями и врагами, окружающей средой, различными ситуациями, в которые мы попадаем. Я понятно излагаю?

– Более чем.

– Мы с Дэниелом отводим вам исключительно важную роль в расследовании. Но прежде чем позволить вам приблизиться к подозреваемым, мы должны сначала хорошо узнать и понять вас.

Я глянула в иллюминатор. Луна светила так тускло, что я едва могла различить пелену облаков, проплывающую прямо под нами. За стеклом царила мгла, будто мы зависли в вакууме то ли на высоте километра, то ли двадцати… Я сама была похожа на этот самолет, окруженный туманной дымкой со всех сторон. Только впереди от меня сокрыта неизвестность, а позади – то, что как раз известно очень хорошо, но забыто, забыто, забыто… Зачем Ленцу потребовалось лезть в мою душу? Психологи, как и фотографы, чем-то похожи на вуайеристов – любят подглядывать за чужой жизнью. Но всему есть предел. Есть вещи, которыми я не могу поделиться ни с кем. Даже с Господом Богом.

С другой стороны, я согласилась сотрудничать. Более того, сама набивалась к ним изо всех сил. И имею ли я право решать за Ленца, что ему важно, а что нет? В конце концов, не я психолог, а он. Они с Бакстером в какой-то степени доверились мне, рассчитывают на мою помощь, на то, что я не загублю их расследование. А я? Строю из себя недотрогу…

– Первые годы, которые мы прожили без отца, дались всем нам очень тяжело. И это при том, что для Джейн отец перестал существовать задолго до своего исчезновения. Она воспринимала его, как источник неприятностей, а их Джейн всегда сторонилась. Ее жизненная стратегия сводилась к тотальному приспособленчеству. Конформизму. Она усердно грызла школьную науку, была активисткой и на протяжении трех лет встречалась с одним и тем же парнем. Это удобно, но добиться такого удобства в ее положении было непросто. Если у тебя в доме шаром покати, очень сложно быть популярной в школе. Это аксиома.

– Нехватка средств, видимо, очень тяготила Джейн.

– Не только Джейн. Поначалу я не чувствовала нашей бедности, но годам к тринадцати мало-помалу начала ее ощущать. Материальный достаток – сильный козырь в детские годы. Шмотки, модные туфли, родительская машина, родительский дом – все это имело значение в глазах сверстников. А мама разбила машину, и ее не удалось восстановить. После этого все мы ходили пешком. Она пила все чаще, бросила работу. Я помню, что нам чуть ли не через месяц отключали за неуплату свет. Мы с Джейн чувствовали себя ущербными. А однажды я, копаясь в старых вещах на чердаке, вдруг наткнулась на алюминиевые кофры с каким-то допотопным фотоснаряжением. Мама рассказала, что, забеременев, упросила отца открыть фотостудию – это гарантировало бы семье стабильный доход. Ума не приложу, как он согласился. Впрочем, в конечном итоге ничего из той маминой затеи, разумеется, не вышло. Но снаряжение осталось. Широкоформатная стационарная камера «Мамия», искусственный свет, задник, оборудование для проявки и печати. Мама хотела это продать, но я устроила истерику и она махнула рукой. С тех пор я несколько месяцев пропадала на чердаке – училась пользоваться всей этой техникой. А уже год спустя открыла на дому портретную фотостудию и устроилась внештатником в «Оксфорд игл». Жизнь наша потихоньку стала налаживаться. Я платила за свет и покупала продукты, а за это меня никто не трогал и не указывал, как жить.