Я молча смотрела на него, пораженная этой тирадой. Все-таки синдром раздвоения личности – это страшно. Сначала ребенка насилуют, издеваются над ним, а потом его боль и отчаяние перехлестывают через край и в какой-то момент внутри появляется нечто новое, параллельное, порожденное ужасом насилия…

– Раз вам уже не нужны очки, значит, без Роджера вы способны противостоять развитию болезни?

– Да, именно так. Я это чувствую. Мне теперь гораздо легче дышать. У меня не болят легкие. Я лучше ощущаю свои пальцы.

– Но перчатки…

Ухмылка.

– Руки – главный инструмент художника. Я боюсь рисковать. К тому же, развились органические поражения кожи. Потребуется уйма времени, чтобы вылечить это. – Он вновь взглянул на быстро темнеющее небо. – Так, хватит пустой болтовни. Мне нужно работать. Мой свет уходит.

– Хорошо, но ответьте мне еще на один вопрос.

Он нахмурился, но я продолжала:

– Вы говорите, что избавляете женщин от страданий. От уготованной им доли быть вещью в руках мужчины. Я вас правильно поняла?

– Да.

– И между тем установлено, что всех «спящих» перед смертью насиловали. И вот я спрашиваю себя: как этот человек может проповедовать избавление от страданий, одновременно подвергая своих жертв самому страшному и унизительному испытанию, какое только может представить себе женщина? А?

Кисть в руке Уитона зависла в воздухе. В глазах его сменяли друг друга возмущение и растерянность.

– Повторите, что вы сейчас сказали.

– Конрад Хофман насиловал женщин, которых похищал для вас! За час до собственной гибели он приставил к моему виску пистолет и сказал, что использует перед тем, как передать вам. В крайнем случае, прострелит позвоночник, но я по-прежнему буду «сладенькая и мокренькая между ног».

Уитон зажмурился, как от непереносимой боли.

– Вы лжете.

– Нет.

– Он просто пытался вас запугать.

Я покачала головой.

– Я видела это в его глазах. Я чувствовала это в его прикосновениях. Знаете, меня ведь уже насиловали однажды. И я чую способных на это мужчин за милю.

Лицо его вытянулось.

– Вас насиловали?..

– Да, но сейчас я говорю не об этом. Помните женщину, которую похитили возле магазина «У Дориньяка», а потом бросили в сточную канаву? Экспертиза установила, что ее изнасиловали перед смертью. В ее влагалище нашли сперму.

Голова Уитона дернулась, как от удара.

– Это была ваша сперма? – спокойно спросила я.

Уитон отшвырнул кисть в угол комнаты и сделал ко мне два быстрых шага.

– Вы лжете, лжете!

Я чувствовала, что наступил опасный момент. Пожалуй, разумнее было остановиться. И в то же время интуиция подсказывала, что именно сейчас я могу сделать первый шаг к спасению.

– Ребята из ФБР уверены, что ту женщину убили именно вы. Они сопоставили время убийства Вингейта и момент похищения. И установили, когда Хофман вылетел из Нью-Йорка. Он никак не успевал похитить ту женщину.

Уитон шумно дышал, словно мучимый приступом астмы.

– Да, я похитил ее, но…

Он действительно верил, что, убивая женщин, щадит их. Но я не собиралась щадить его самого. Я отчаянно пыталась пробудить в нем того… другого человека… Тонкого, интеллигентного и печального художника, с которым мне посчастливилось познакомиться в Туланском университете.

– Но объясните мне! Как может человек, когда-то спасший от насилия двенадцатилетнюю девочку, помогать садисту-извращенцу насиловать женщин, которым он мечтает подарить избавление?

У Уитона подрагивала жилка на лице.

– Впрочем, ту вьетнамскую девочку спас Роджер.

– Нет! – крикнул он. – Ту девочку спас я!

Я молчала, провоцируя душевную пытку, которую переживал сейчас Уитон и которая выворачивала его наизнанку. Он весь дрожал. Это продолжалось несколько минут. Потом он резко взглянул на небо, вздохнул, отошел к столу, взял с него что-то и быстро вернулся ко мне.

Надежда, вспыхнувшая было, мгновенно угасла. Я увидела в его руках шприц. И поняла, что, если он намеревается сделать мне укол, я не смогу ему помешать. Я вновь вспомнила Гондурас, где мне был преподан жесточайший из уроков жизни. Именно там я поняла, что можно кричать до хрипоты, заливаться слезами и молить о милосердии, но люди, к которым обращены твои слезы и мольбы, все равно сделают с тобой то, что задумали. И никто не услышит твой призыв о помощи – ни родители, ни Бог.

Уитон скрылся у меня за спиной, и я похолодела. Напрягая все силы, я пыталась повернуть голову и увидеть, что он собирается делать. Он стоял у моей капельницы и впрыскивал содержимое шприца в пластиковый пакет. Я закричала, но он даже не вздрогнул. И не взглянул на меня. Покончив со своим делом, он швырнул пустой шприц на пол и молча вернулся за мольберт. В ту же секунду я почувствовала в руке легкое жжение. Слезы отчаяния хлынули из глаз ручьем. Дыхание сбилось. Я не знала, что делать. Мне нечего было противопоставить неизвестному яду, который поступал мне в кровь. А потом в глазах почернело и я потеряла сознание.

На сей раз зрение вернулось раньше осознания того, что я жива. Надо мной были звезды и чернота. Я тупо смотрела на них и лишь спустя какое-то время поняла, что это я смотрю. А потом я услышала приглушенный мужской плач. Он доносился откуда-то издалека. Словно с другой планеты. Мне это показалось очень странным – черный космос и тихий плач.

Меня опять бил озноб. Я была ему благодарна. Когда тело перестает чувствовать холод, наступает самое страшное… Силуэт Талии едва угадывался в окружающей тьме. Меня и это обрадовало. Я много раз бывала в ситуациях, когда звезды были единственным источником света. И помогали сориентироваться в пространстве. Если я отыщу Полярную звезду и линию горизонта, то смогу вычислить широту, на которой нахожусь. Этому фокусу научил меня в детстве отец. Он говорил, что это очень полезная вещь. Особенно когда тебя похитили. А его однажды похищали.

Я пока не знала, где мне искать Полярную звезду, поскольку не могла различить ни Большой, ни Малой Медведицы, а они были лучшими ориентирами. Возможно, Полярная звезда лежит вне поля моего зрения. Хотя вряд ли… Я смотрела прямо на север. Лишь отчасти обзор загораживала листва тропических растений и деревьев. Главное, не терять сознания и смотреть. Долго и терпеливо. Все звезды будут перемещаться в пространстве, и лишь Полярная, зависшая над Северным полюсом, останется неподвижной. Так я ее узнаю. И она мне поможет. Недаром ее называют путеводной звездой. Недаром на нее молятся тысячи путешественников, сбившихся с дороги.

А вот как мне вычислить линию горизонта?.. Метровая кирпичная стена мешала мне это сделать. «Не волнуйся, – вновь услышала я голос отца. – Используй воображаемую линию горизонта. Лучше всего для этого сгодится склянка с ртутью. В ртути отлично отражаются звезды. Тебе надо просто оценить угол между Полярной звездой и ее отражением и разделить полученное значение на два. Если же под рукой нет ртути, подойдет и спокойная поверхность воды».

Проблема была в том, что стекло оранжереи чуть преломляло расположение звезд, а вода в ванне рябила от моего тяжелого дыхания, унять которое я была не в состоянии. «Не беда, – утешил меня отец. – Попробуй догадаться, где лежит горизонт. Думай!»

Рыдания вдруг оборвались.

Ясно, что рыдал Уитон. Но где он? Я его не видела. Напрягая глаза, я попыталась различить в темноте хоть что-то и вдруг сделала удивительное открытие – мои мышцы повиновались мне почти как прежде!

Я тут же оглянулась на штатив моей капельницы. Пластиковый пакет опять был пуст. Действие мышечного релаксанта, о котором упоминал Уитон, закончилось. Сдержанно порадовавшись этому, я вновь переключилась на звезды и горизонт. Это было важно. Новый Орлеан расположен на тридцатой параллели. Если я пойму, что нахожусь там же, значит, я по-прежнему в Новом Орлеане. И Уитон не увез меня в какую-нибудь глушь, где меня никто никогда не найдет и я буду обречена разделить печальную участь остальных жертв похищений… А для начала превращусь в такое же безжизненное изваяние, как Талия… Полярная звезда поможет мне установить широту, но вот с долготой я ничего поделать не смогу. А ведь на тридцатой параллели, помимо Нового Орлеана, расположены еще Бермуды, Канарские острова и даже Тибет. Впрочем, не стоит фантазировать и искусственно все усложнять. Надо найти горизонт. Он скажет, где я нахожусь. Если на тридцатой параллели, значит, у меня все-таки есть шансы…