– Они нас похитили и незаконно лишили свободы. Это тоже статья. Им впаяют несколько лет, а НИИ будут ждать проверки.

Гарик зловеще улыбнулся, закинув в рот дольку апельсина:

– Я могу заявить, что в квартире пропала дорогая вещь. Тогда ваше наказание будет куда суровее, – сказал Кочетков, прожевывая. – Но даже в таком случае дело вряд ли дойдет до суда. Полиция вас прикроет. Мы решили разрулить ситуацию так: я забываю, что вы были в моей квартире, и отпускаю вас, а вы, в свою очередь, забываете, что мы вас сюда привезли. Как говорят в суде, дело закрыто за примирением сторон.

– Совершили похищение группой лиц по предварительному сговору, – поправил его Денисов.

– Если хотите, называйте это недоразумение именно так, – пожал плечами Кочетков, а потом посмотрел на меня своими кислотно-оранжевыми глазам. – Но тебя мы позвали сюда не для того, чтобы все это обсудить.

– А я думал, позвали, чтобы такси вызвать. Адрес уточнить.

– Мне доложили, что ты что-то умеешь. Не хочешь рассказать, что ты умеешь и где научился?

– Нет.

– Очень жаль, – вздохнул Гарик. Он отложил апельсин и нож на стол, убрал ноги на пол и достал из ящика фотографию, протянул мне.

Это была старая квадратная фотография, сделанная, судя по всему, в начале девяностых. Общее фото школьников с учителем на фоне фотообоев с изображением леса. Детям около семи. В центре – учитель, и им был… профессор Писарский! На фото он в строгом деловом костюме. Блин, да это же не школа, это интернат! Я сразу узнал себя на снимке. Третий слева, с футбольным мячом в руке. Я нахмурился, пытаясь вспомнить тот момент. В памяти никаких записей. Подняв взгляд на Кочеткова, спросил:

– Зачем ты мне это показываешь?

– Ты нашел там себя?

– Нет. Я не знаю, что это за фотография, – соврал я.

– Это интернат для особо одаренных детей. Научно-исследовательский институт прикладной гуманологии. Находится в Санкт-Петербурге. Это название тебе ничего не говорит?

Я снова посмотрел на фото. Нашел там Кочеткова. Найти его было нетрудно. Он был мальчик с оранжевыми глазами, хулиганским лицом и пистолетиком в руке, стоял рядом с Писарским.

Я передал фото Денисову, отвечая на вопрос:

– Ни о чем не говорит.

– А я вспомнил, откуда знаю твое лицо. Ты ведь тоже там был. Ты был самым младшим, поэтому сверстники тебя время от времени… чмы… обижали. Писарский за тебя заступался. Мы тебе даже клички дали – «Пипирка» и «Пустышка». Сегодня вас не убили только потому, что я тебя узнал. Такие, как мы с тобой, – братья и уникальные люди. Мы семья. Из тех пятнадцати детей, что на фото, мало кто остался в живых. А ты, вот смотрю, не только не умер, а в жизни чего-то добился. В ФСБ работаешь.

Во как заговорил, гад! Интересно, что случилось с остальными? Любопытство меня разрывало изнутри. Кочетков, как будто специально, молчал, ожидая, что я задам вопрос. Я не сдержался и спросил:

– Что с ними стало?

– Ну… по-разному у всех. Кого-то здоровье подвело, ведь эксперименты, которым они подвергались в интернате, не способствовали улучшению здоровья. Кто-то просто исчез без следа. Но большинство умерли из-за болезней: слабый иммунитет, отказ органов и все такое… Я тут навел кое-какие справки и узнал, что в живых осталось шесть человек. И вот сегодня мы с тобой встретились. Занимательно, ведь так? Ну, так что, узнал себя на фотке?

– Нет, меня там нет. Я никогда не был в интернате, – ответил я.

Николай вернул снимок на стол и поднял взгляд на Гарика:

– Хочешь сказать, у тебя есть особенные способности? И какие же интересно?

Кочетков загадочно промолчал. Сгреб фотографию со стола и кинул в стол. Потом нажал кнопку на интеркоме и дал команду зайти. Один момент и «пофигист» вошел в кабинет.

– Сопроводи их на проходную. Наш конфликт исчерпан, – и бросив взгляд на Денисова, спросил:

– Ведь так?

– Так, – кивнул Николай.

Пофигист вывел нас на улицу, там был день, как всегда, пасмурный и дождливый. Подошли еще несколько человек, подъехал фургон. Нам надели мешки на головы, затолкали в машину и повезли в неизвестность. Долго мы не ехали – не больше пяти минут. Нас выволокли наружу и заставили встать на колени. Когда с меня стянули мешок, я огляделся. Вокруг нас раскинулась небольшая поляна, окруженная северным лесом. Под коленями влажный мох, над головой нависали свинцовые тучи, моросил холодный дождь. «Пофигист» достал пистолет. Я кинул взгляд на остальных бойцов ЧВК. Четверо, все вооружены, все экипированы. Похоже, наши проблемы только начинались.

– Особый, даже не думай! Всех не успеешь положить, – сказал «пофигист».

– Мы с Кочетковым уладили наш конфликт, – произнес Денисов. – Ты слышал, что он тебе сказал? Нас отпустить. Нарушишь приказ?

– Нет. Официально все считают, что я вас отпустил. А почему вы оказались тут с простреленными головами, пусть менты разбираются.

– Зачем тебе это? – спросил я, чувствуя, как холодный пот стекает по спине.

– А рожи мне ваши не нравятся, – ответил «пофигист». Затем поднял на Николая пистолет и замер в такой позе, будто смакуя момент. Я заметил, что Николай закрыл глаза и стал ждать выстрела. Меня на прицеле держали сразу трое бойцов, и я понимал, почему ко мне такое особое отношение. Смешно было то, что я был совсем не тот, кем они меня считали. По крайней мере, в данный момент я был совершенно обычный человек без каких-либо сверхспособностей. Несколько секунд ничего не происходило, от ужаса у меня даже онемели ноги. Я подумал: «Неужели это наш конец? Вот здесь в северном лесу под хмурым небом? В сырости и холоде? Столько всего пережили в Геленджике, и вот так просто и глупо погибнуть! У судьбы есть чувство юмора, ёшкин крот!»

В густой тишине раздался щелчком предохранителя, и я увидел, как «пофигист» усмехнулся, а затем опустил пистолет:

– Еще раз сунетесь в квартиру шефа или я увижу вас возле НИИ – хана вам! Базар будет другой! – Он бросил перед нами наши телефоны. Затем сел со своими людьми в фургон, и они уехали прочь. Я и Денисов постояли на коленях какое-то время и поднялись на ноги.

– Сначала нас чуть не шлепнули в доме Гора, теперь – здесь. Кучно пошло. За две недели многовато, – проговорил я, отряхивая штаны от прилипших кусочков мха. – Тебе так не кажется?

– Привыкай к издержкам профессии, – едва слышно проговорил Николай, недобро смотря вслед фургону. Эфэсбэшник был немного побледневший.

– Что теперь?

– Машину забрать надо. Потом будем думать, что делать, – сказал Денисов. Затем он взял с земли свой телефон и включил его. – Странно... нас никто не искал. Даже Чижов не звонил. Может, занят был…

Я тоже поднял свой телефон. Включил, ни одного пропущенного. Эфэсбэшник убрал мобильник в карман и спросил:

– Ты помнишь Кочеткова в интернате?

Я покопался в памяти. И вспомнил еще кое-что помимо тех снов о Гарике. Этот гад был моим персональным кошмаром. Со своими дружками он всегда находил способ обидеть. Игрушки отбирали, мой любимый футбольный мяч прокололи, а потом на смех поднимали, крича «пипирка»! Все потому, что у меня не проявилась сверхспособность, как у других. Был я белой вороной, а в таком возрасте это недопустимо. «Пустышка» - так они меня называли. Когда загоняли меня в угол, плевали, как дикари, каждый раз попадали и улюлюкали одобрительно. А если пытался сбежать, получал подзатыльники и поджопники – до синяков.

Запомнилось, как персонал интерната ходил вокруг Гарика с каким-то прибором размером с кирпич. Подносили к нему, и тот начинал скворчать. Сотрудники делали пометки в своих документах, переглядывались.

– Кажется, это был счетчик Гейгера, – пробормотал я, словно заново проживая тот ужас. – Им мерили радиацию в теле Кочеткова.

– Ты уверен? – спросил Николай, стерев каплю с брови.

– Прибор трещал. Какие еще могут быть варианты?

Денисов вдруг стал серьезней некуда:

– Хорошо. У меня есть на Кочеткова досье.

– И ты молчал?