И я решил использовать безудержную силу демона против него самого. Поддался… Неожиданно прекратил всякое сопротивление. Тогда со всей свирепой мощью демон обрушился на меня. Как приклеенный, он падал, пропуская сквозь себя пограничную тьму, вместе со мной в пустыню теней.
Я упал на лопатки, врезавшись спиной в холодный песок. На мою грудь и лицо налипала какая-то илистая субстанция, чёрная и тягучая, она жгла, не давая сделать вдох. Я с усилием поднялся, ничегошеньки не различая вокруг. Ноги затекли, я не мог распрямить колени – так и стоял на полусогнутых, а едва разлепив глаза, увидел, что липучий ил плавно стекает с меня, нависая мерзкой чёрной слизью, и ложится к ногам, образуя лужу.
Скверна сходила с меня. Почти сошла, да не вся, а лишь её половина, когда остальное медленно просачивалось сквозь поры моей кожи, отравляя ядом внутренности. Голову наполнял шум, по телу сверху донизу разливался жар, ступни отяжелели, и где-то, почти вплотную у моих свинцовых сапог, разлитый в лужу ил стремительно сгущался. В растерянности я наблюдал…
За мной тем временем наблюдала Ингрит. Я видел её стоящей у потухшего костра, и ей дела не было до оживающего сгустка скверны: она неотрывно смотрела на меня глазами, полными ужаса. Между тем сгусток отдалялся от меня и, отдаляясь, скручивался в спираль, которая с каждым новым поворотом разрасталась вширь, обретая змеевидную форму, пока и в самом деле не превратилась в огромную змею, способную без труда удавить взрослого человека.
Змей, не змея! Знакомец из царства снов, обманом заманивший меня в ущелье, чтобы отнять голос. Демон Ботис, выдернутый из тела Сагды, предстал в своём истинном обличье.
Ярость слепила меня. Я готов был броситься на него с голыми руками, ввязаться в заведомо неравную схватку, только бы излить гнев, какого доселе не ведал. А змей, извиваясь чёрным туловищем, сбивал под собою песок, разбрасывая жёлтую пыль. Песчинки застилали до слёз глаза. Я слеп снаружи и изнутри. Еле-еле я различил обруч, посверкивающий золотом на гладкой змеиной коже. От обруча тянулась цепь того же золота с широкими звеньями.
Не раздумывая над тем, кто и как опоясал демона, я ухватил цепь и потянул на себя.
Змей неистово зашипел, кружась в песчаном вихре. Из-под золотого ошейника в разные стороны расходились кровавые порезы, под ними торчали острые шипы. Они пронзали змеиное туловище при натяжении повода. Кровь врага, его отчаяние и боль подстёгивали азарт, будоражили, приумножая ярость. Не узнавая себя, я тянул сильнее повод.
Шипение Ботиса перерастало в рёв. В едином порыве его челюсти ухватили кусок цепи. Стеная, звякнули оковы. Из окровавленной пасти змея вырвался плевок. Я тотчас повалился на песок вместе с оставленным в моей руке куском рваной цепи. С клокочущим сердцем я смотрел, как змей исчезает в пустоши, в предрассветной дымке, оставляя на песке отметины: рыхлые, восходящие к горизонту бугры, которые равнял с землёй наступавший с запада ветер.
Стремительное бегство змея обессилило меня, словно с его уходом я лишился источника, из которого черпал силы. Я опустился на колени, и первое, на что упал мой взгляд, был пожелтевший от времени лист бумаги – обложка книги, лежавшей на коленях старейшины Джаббара по ту сторону тлеющих углей костра. На обложке я прочёл название: «Книга Света». Наперекор настигшему меня опустошению, моё сердце вспыхнуло.
Но отнюдь не выцветшая надпись была тому виной, а почерк, что я узнал бы во все времена из тысячи других, – почерк Веры…
Глава 6. Странник теней
Мысль о ней затмила всё сущее. Отдавшись воспоминаниям, я заново складывал себя, как если бы они одни и составляли мою суть: то, что не затронула скверна. И, словно шорох листопада издали, вкрадчиво сквозь ворох воспоминаний об утраченной любви проникал осипший голос старца:
– Через страх, гнев, страсть и боль анимы ты узрел свою тень и потому смог видеть глазами своего демона. Но истинное чудо в том, что ты умудрился забрать демона с собой, минуя двери теней, что никому не удавалось до тебя. Вместо одной тени мы свидетельствуем сразу две: твою и демона, извлечённого тобой из Пангеи. Пусть так. Свидетельствуем!
Последнее слово Джаббара прозвучало торжественно и громко, окончательно возвратив меня к реальности бескрайних песков и занимавшейся зари, где больше не дымил пепел, где проснулись люди. И я стоял, окружённый всеми этими людьми, и все они, накануне не замечавшие меня вовсе, теперь смотрели на меня во все глаза – как жители Пангеи на ту химеру, – наблюдали и будто ждали чего-то.
– Свидетельствуем твою тень! – в один голос повторяли они за Джаббаром и другими старейшинами.
Круг разомкнулся – двое несли прямоугольное зеркало в полный рост.
– Свидетельствуй и ты! – обратился ко мне Джаббар, когда слуги поставили зеркало передо мной.
И зеркальная гладь открыла мне причину ужаса в глазах Ингрит – иначе и быть не могло при столь резкой и радикальной трансформации.
Я смотрел и не узнавал себя в отражении. И что хуже – я не видел ни малейшей возможности с ним примириться. Из зеркала с недовольной миной нагло пялился на меня человек совершенно посторонний: в атласных чёрных шёлковых одеждах, опоясанный красным ремнём, в широких кожаных браслетах на обе руки, он будто знакомился со мной, недоверчиво вглядываясь мне в лицо в попытке отыскать небесно-голубое в тёмной синеве глаз под смоляными ресницами, плавность черт в резких линиях подбородка и скул – лишь одна светлая прядь выбивалась из-под чёрных волос, как те дотлевавшие угли, напоминая обо мне былом. Незнакомец…
– Я свидетельствую свою тень, – произнёс я губами незнакомца, поняв наконец, что это значит.
– Вчера ты был никем, невидимкой. Сегодня ты доступен взору! И сейчас все мы свидетельствуем твоё существование! – произнёс Джаббар, сложив ладони лодочкой.
Мир, в котором я очутился, доверившись знаку лотоса, самолично оставленному на стене, населяли тени, способные воспринимать лишь себе подобных, отгороженные от Вселенной калеки.
Но почему я с самого начала был открыт для Ингрит и старейшин?.. На незаданный вопрос тем не менее последовал ответ:
– Я одна из немногих видящих, Камаэль, – сказала Ингрит, выйдя из толпы, – как и старейшины, Свидетели тени.
– Доподлинно свидетельствовать тень может лишь тот, кто лично удостоверил то, что её отбрасывает, не так ли? – произнёс недружелюбный Аббас, состроив хитрую ухмылку на чёрством лице.
Я не знал, что ответить, да Аббас и не ждал. Отведя взгляд, он скалился, погружённый в свои думы, по-видимому, в предвкушении интриги. От всего этого меня от души воротило. Мне нечего было терять, кроме собственной тени. И я задал прямой вопрос, обратившись к главе старейшин:
– Я когда-нибудь стану прежним?
Пока Джаббар собирался с мыслями, я уже прочитал ответ в сочувственном взгляде Ингрит. Но от старца всё же пришёл запоздалый отклик.
– Впитав скверну, ты превратился в собственную тень. Наш мир создан тенями и из теней состоит. Каждая из них, как и ты теперь, – часть его и безусловная ценность. Возврата нет.
– В Пангею?
– Нет, к себе самому.
– Я могу вернуться в Пангею тенью?
– О ком ты говоришь? Ты и есть тень.
– Но я же смог пройти и забрать Сагду… То есть демона!
– Тем ты ценнен вдвойне, тёмный ангел! Ты будешь превосходно служить! Все служат. Послужишь и ты. Странником… Ты будешь открывать новые двери и добывать из мира Пангеи всё, что скажу. С твоей помощью мы наполним наше существование новыми тенями, преобразуем пустыню в цветущий оазис!
Тёмный ангел на посылках у трёх стариков? За этим я возродился из небытия? Немногим лучше, чем питать кровью цветочное поле умертвиев. И я уж точно не грезил об оазисе – меня вполне устраивала пустыня. Я уже представлял, как при первом же поручении затворю за собой дверь, запечатаю стальным замком, а ключ потеряю безвозвратно.
Но не могло всё так просто сойтись – не сейчас, не здесь. Словно подслушав мои мысли, всеведущий Джаббар произнёс:
