Из темноты за алыми бликами мерцающих искр появилась Ингрит. Колдунья достала из закреплённой на поясе сумки небольшой мешочек, подошла к стоящему у огня сосуду, из которого струями шёл белый пар, приоткрыла крышку, бросив в него из мешочка несколько щепоток сушёной травы. Я с тревогой посмотрел на неё, ожидая тотчас получить объяснения, но она отвернулась, как все те люди, словно не замечая меня, и уселась по другую сторону костра, а двое старейшин – недружелюбный Аббас, что грозился стереть из памяти мою тень, и другой, немногословный Ихсан – расположились по обе стороны от меня, от чего я сильнее напрягся, тщетно пытаясь унять дрожь. Третий (как мне показалось, главный среди них) подошёл к Ингрит, положил руку на её ладонь и что-то прошептал.
– Что это? – спросил я, когда Ингрит поднесла мне глиняную чашу, которую только что сама доверху наполнила дымящейся жидкостью из сосуда.
– Чай, – ответил за неё главный старейшина, которого звали Джаббар. – Мы будем пить чай и курить трубку.
Я втянул ноздрями дым – зелье Ингрит пахло мятой и анисом. Пригубил из чаши: чай горький, перенасыщенный травами, но на непритязательный вкус вполне сносный. Аббас забрал у меня чашу, передавая по кругу. Тем временем Джаббар по ту сторону костра закурил трубку. Огонь плясал сам по себе, не оставляя тени, и это было не ново. Очутиться опять в мире теней было сродни возвращению домой.
И мне вдруг стало удивительно легко. Столь же нежданно захотелось пить.
Чаша вернулась ко мне, и я с жадностью пил. Жгло внутри, но жажда становилась нестерпимой, мучила сильнее и сильнее, хотя я осушил чашу почти до дна. Вышло до безобразия неловко – допив, я выронил посуду. Хотел произнести извинения, но кто-то подал мне трубку, дымящую чёрными, улетавшими к костру кольцами, и через эти кольца я увидел лицо старшего, Джаббара, – лицо улыбалось, и морщины на нём множились, образуя глубокие щели на окаменелой коже.
На коленях старейшины появилась книга, он раскрыл её, и как только он это сделал, заиграла музыка. Если можно назвать музыкой непрерывно тянущееся дребезжание, ритмичное, монотонное… и глубже любой мелодии эти звуки достигали ума – улавливались им прежде любой мысли, оттесняя за коридор восприятия всякую мысль.
Я уже плохо понимал, где нахожусь и что делаю. И где-то с краю, на периферии сознания, возник тот забавный старичок. Полузакрыв глаза, он сидел по колено в песке, раскачиваясь корпусом взад-вперёд. Прижимая к зубам давешний «ключ», указательным пальцем ударял по торчащему меж двух пластин язычку, извлекая тот самый звук, доводящий до обморока. «Варган. Никакой это не ключ, а варган. Вот как он называется!» – вспомнил я, и то была последняя здравая мысль, пришедшая мне в голову той морозной ночью под звёздами безымянной пустыни.
Старый Джаббар уже начинал читать. Следом за ним по мою левую руку начитывал то же суровый Аббас. Затем через равный интервал подключился Ихсан, сидевший справа от меня. Нараспев повторяя за первым чтецом, два старца заунывно бубнили мне в оба уха текст, который я не мог разобрать. И это полихоральное[2] пение под ломающий нервы скрежет варгана погружало меня в забытьи туда, где не было места ни золотым пескам под холодными звёздами ночи, ни согревающему костру, ни Свидетелям тени…
Был лишь берег, устланный серой галькой, порывистый ветер пускает по воде рябь, грозные валуны у ломаной линии, где берут начало тёмные воды кристального озера. Рваные крылья, белые перья, замаранные свежей кровью, погружаются в воды и тонут в глубине. Я коченею от страха невозвратной потери. Чувствую лёд… И картина вдруг преображается, вытаскивая на свет иные льды отвесных скал, где алмазные блики играют над мертвенно-белой гладью снежной равнины, где я отпускаю Аурелие – источник света и вдохновенной любви, и тотчас рвусь за ней, гонимый одним лишь страстным желанием – быть рядом.
Но вдруг я понимаю: никакой любви нет. Ярость, гнев овладевают мной. Я оказываюсь в лесу у ночного костра, куда только что швырнул последний лотос надежды. Мои пальцы сомкнулись на её шее, я изо всех сил желаю смерти той, ради которой без оглядки покинул мир.
Через секунду-другую Аурелие, повлекшая гнев, уходит в тень. Но гнев остается – сам по себе горящий, свободный от источника. Подобно пульсу Земли: гнев – снаружи, гнев – внутри, слепой, не имеющий направления, не знающий пощады, – всюду!
И в нём пребывая, изнутри него я дышу его, своим огнём, смотрю его, своими глазами. Что вижу я теперь?.. Летящие пылинки в полоске света – дверь в тронный зал отворена. Словно монументы с зияющими трещинами на старом кладбище, скульптуры упакованы безжизненной известью времён – останки прошлого дворца, где на троне восседает новый король – оживший тлен из зловонного Отстойника в безупречном футляре прекрасного ангела Вечной Весны.
Слышу хлопóк: король раздражённо закрыл книгу, отложив в сторону. Брови на его фарфоровом лице изогнулись в дугу. Качнулись кудри смоляных волос, и корона из белого золота слетела с головы, – он едва успел подхватить её.
– Не хочешь ли ты сказать, жрец, что на Срединных болотах восстала Тьма?
– Так и есть, ваша милость, увы! Ибо даже самый гнусный человек не сотворит такое.
– Ты сказал, Книга Света содержит ответ. Я зачитал её до дыр, но ни черта не нашёл. Ничто не объясняет случившееся, – король, поморщившись, кинул взгляд на лежавшую в стороне книгу.
– Книга Света написана языком метафор и символов. Её смысл аллегоричен. Не стоит воспринимать буквально. Тайна откроется посвящённым.
– Будь добр, просвети! – Король нетерпеливо ёрзал и теребил перстни на холёных пальцах.
– Пророк, даровавший нам сей труд, предрекает Героя, который освободит изгоев с болот и уничтожит наше драгоценное поле лотосов. Ваши прекрасные тела начнут сохнуть, год за годом приближая старость, а за ней – неминуемую смерть. При всём своём совершенстве тела ангелов не приспособлены производить потомство. Люди же плодятся на болотах, точно в крольчатнике. С гибелью источника вечной молодости будущее королевства за изгоями. И начало тому – Герой. Он пока пробует силы.
– Как?! Убивая своих?.. Кто пойдёт за ним?.. Изгои поймают его и казнят без суда, подвесив на первом же дереве! – возмутился король, вскинув руки.
– Пока что он познал только силу, не понимая смысла. Со временем он поймёт, и за ним пойдут. И нет, за ним последуют не те, кто сейчас горюет о близких. На болотах существуют и иные изгои: им не по ком плакать и нечего терять, даже жизнь.
– Ты говоришь о Тьме?
Ответом стала тишина, но король понял.
– Хорошо. Я направлю отряд карателей на Срединные болота, чтобы навели порядок, вздёрнули душегуба. Гадюшник надо уничтожить на корню. Мало нам побега нашего жертвенного полубога – и тут, как назло, новая напасть!
– Камаэль найдётся, – голос говорившего дрогнул, сорвавшись на лживых нотках (или вздрогнул я, услыхав своё имя). – Я верну его. Времени достаточно, как того запаса крови, что я приберёг как раз для таких досадных случайностей. С Героем всё не так просто. Никто не знает его в лицо – нет живых свидетелей. Головы жертв, нанизанные на колья, не особо-то разговорчивы. Карателей мало. Отрядите сыщика!
Снова раздался хлопок – удар королевского кулака пришёлся по книге.
– Быть по сему! – произнёс разгневанный король.
Его визгливый голос резанул слух. И лишь теперь я понял, что крик правителя обращен ко мне, как и взгляд его, и речь, и что я до сих пор не замечал премудрого советчика-жреца лишь потому, что всё это время советовал королю сам. Я был рассказчиком, жрецом, обещавшим вернуть сбежавшего полубога, я смотрел глазами предателя-Сагды, наблюдая изнутри. Не знаю как, но вынырнув из тени, я слился с демоном, вещавшим королю, и мне удавалось оставаться незамеченным, пока я не сообразил, что к чему.
Отделив себя сознанием от демона, я был немедля обнаружен. Тронный зал остался позади. Сагда нёсся стремглав через дворы, переулки, мрачные лабиринты катакомб, стараясь вытолкнуть меня вон. Никогда прежде я не испытывал такого азарта, такой злобы. Всей своей волей я сопротивлялся ураганной силе, понимая, что вот-вот сорвусь обратно в пустыню, к каменноликим старцам. Демон Ботис с непревзойдённым упорством отстаивал тело Сагды, не было ни единой возможности его одолеть.
