– Да будет тебе известно, тёмный ангел, Странник всегда возвращается домой.

В недоумении я воззрился на старца, не понимая, в чём подвох. А смотреть меж тем следовало под ноги. Мимоходом, ускользая от взглядов, изящная и неуловимая, к моему сапогу подкралась маленькая змейка: диковинного золотистого окраса, она сливалась с песком. Змейка изогнулась в прыжке и в одно касание оплела колено, не дав опомниться. Проскользнула за пояс, нырнула под рубашку и спустя секунду обвилась вокруг шеи. И вдруг замерла…

Я почувствовал лёгкое жжение, наверное, от укуса. Но не он беспокоил меня. Зеркало, отражавшее незнакомца, всё ещё стояло передо мной, и глядя в него, мне стало ясно, отчего змея завершила путь: впрочем, никакой змеи в зеркале не было – вместо неё шею незнакомца украшал золотой браслет, такой же, как у всех здешних слуг.

С новой силой внутри меня закипал гнев: носить на шее змею, пускай и из чистого золота, – сомнительное удовольствие. Попытался снять – не удалось нащупать застёжку, и в зеркале я никак не мог её разглядеть. Отмахнувшись, я отвернулся от зеркала. Я был до крайности раздражён.

Без слов я удалялся от догоревшего костра и Свидетелей тени. Но каждый удар сердца бил тревогу, смущая мою решимость, трезвоня о том, что не выйдет так просто расстаться с тенями, успевшими порядком надоесть.

И вышло именно так. В первый момент я подумал, что кто-то подкрался сзади и схватил меня за горло – так резко мне перекрыли воздух. Обернулся – рядом никого, а тем временем шею давило сильнее и сильнее. Золотой хомут рывками стягивал горло. Я силился бежать, и тогда изощрённые на издёвку тени довершили дело. Острые шипы пронзили шею. С отчаянным криком я рухнул наземь. Сознание меркло.

И где-то на границе забвения я различил слова, с ехидством брошенные склонившимся надо мной Аббасом:

– Странник всегда возвращается домой…

Время от времени я приходил в сознание: видел, как волочился за мной кровавый след, пока неутомимый старейшина тянул моё чуть живое тело на неосязаемой привязи (в мире, где мосты сами по себе висели над пропастью, ошейник с невидимым поводом – в порядке вещей). Слышал, как лязгнул засов, заскрежетала крышка подземного люка, как шуршал осыпавшийся с неё в яму песок, туда же следом бросили меня, захлопнув капкан. «Вот, выходит, какие продукты они хранят под землёй», – печально улыбнулся я, запоздало сожалея о недомыслии.

Песчаный панцирь отгородил меня от дневного света, и звуки тоже не проникали в подземелье. Беззвучие лишь изредка нарушало шуршание песка при малейшем движении тела, казавшееся таким запредельно шумным в одинокой тиши, что порой закладывало уши. Но куда больше одинокого плена тяготила моя новая суть. Как будто всё время внутри кипели пекельные котлы, вызывая навязчивые помыслы и желания.

Я страстно желал повидаться с Ингрит. Прояснить: почему она заманила меня в ловушку, привела к Свидетелям тени, зная, что меня ждёт ошейник раба?

Так я говорил себе, лукавя, отказываясь признавать то, что просто искал повод увидеть её. И лукавство пред собой самим приводило меня в бешенство, отчего я сразу вспоминал предателя Сагду. Но его сей же миг затмевали развевавшиеся на горячем ветру бишты и мерзкие лица старцев, в особенности самодовольное лицо Аббаса.

Как ни парадоксально, но став тёмной тенью, я будто бы прозрел, готовый ясным взором свидетельствовать всю их истинную подлость, как они свидетельствовали тень. И ещё я свидетельствовал огненные локоны Ингрит, её точёный стан, искрящиеся жизнью глаза. Так, присутствуя в яме в компании одних воспоминаний, я дивился прежней своей слепоте.

Позже пришёл страх. Я осознал невероятное желание жить, пускай той мрачной тенью, тёмным ангелом, как называли меня они, и я безумно испугался этого желания. Что, как не желание жить, порождает смертный страх – страх потери? Дальше настало время неутолимого голода. Мне спускали в яму какие-то подачки, но мне не хватало. Я бы отдал последнее – будь у меня хоть что-то – за кусок мяса: сырого, свежего и непременно с кровью…

В общем, пленённый песками пустыни и собственными страстями, я неуклонно скатывался в безумие, и оно бы не преминуло наступить, если бы не случай.

Я сидел, обхватив руками голову, в своей темнице, вспоминая, что и такое бывало уже со мной: как Вера с моей милой Кьярой ворвались в застенок и я был чудесным образом спасён. И теперь я мечтал, что Вера придёт и спасёт, зная, что на новом витке спирали мне не встретить ни её, ни ту былую нежную любовь, связующую нас.

И вновь навязчиво перед глазами всплывал образ Ингрит, и я тотчас отвергал её и свои порочные чувства, сожалея о себе прежнем.

Стремительная волна, поднявшаяся, казалось, из самих недр земли, разорвала замкнутую цепь бесплодных раздумий. Стены песчаной камеры вздрогнули, отслоив обломки извести и раскрошив пыль. Качание и тряска сопровождались подземным скрежетом. Песчаный грунт сделался рыхлым. Я вот-вот готов был провалиться в разверзшуюся дыру.

Но сей же час из отверстия высунулась голова, не позволив тому случиться. Голова гладкая и чешуйчатая целилась в меня парой красно-оранжевых глаз.

Я отпрянул, позабыв о том, что в песчаной ловушке отступать совершенно некуда. А змей уже не медлил показаться во всей красе. Демон Ботис (или его тень: я вконец запутался, не понимая, кто он есть) еле помещался в моём скромном узилище. Возвышаясь надо мной, он утверждал своё превосходство.

– Зачем ты явился сюда, Ботис? Злорадствовать? – только и смог выпалить я.

Стыдясь непроходящего страха, я теснился к шершавой стене.

Змей изогнулся в несколько колец, так, что его голова стала вровень с моей, и вкрадчиво, верный своей всегдашней манере растягивать слова, прошипел:

– Я пришёл поболтать о том о сём… Объясниться… Да-да… А ещё спросить с тебя…

В целом миролюбивый настрой демона ослабил напряжение, но, наученный опытом, я дал себе зарок: не верить ни единому его слову, что бы он ни говорил. Будучи воплощением лжи и лицемерия, Ботис всегда сумеет оправдаться.

С чего он и не замедлил начать – с оправдания.

– Да, Камаэль, раз от разу выполняя роль жреца, я приносил тебя в жертву, и кровь твоя – суть анимы живого бога – питала лотосы Пангеи, сохраняя вечную весну ангельских тел. Такова моя работа. Прости! На жреческой службе нет места жалости. Но это лишь внешняя сторона. Я не растратил воспоминания о былом, и в моём сердце теплилась надежда.

– На что? – спросил я, пытаясь угадать: лжёт он с тайным умыслом или попросту издевается.

– Я ждал, что ты полетишь!

Вероятно, моя смерть всё же имелась в планах демона, только способ он выбрал для этого весьма экстравагантный: рассмешить меня до смерти. И вправду, я едва не захлебнулся в истерическом хохоте над произнесённой им чушью. Одному небу известно, скольких усилий мне стоило прекратить смех.

А Ботис невозмутимо продолжал доканывать меня нелепостями:

– Да-да, каждый раз я надеялся, что ты взлетишь, раскроешь крылья и поднимешься ввысь с верхушки уродливого идола прямиком в небеса… и меня заберёшь с собой, как бывало.

– Зачем? – смеялся я. – Куда мне лететь?

Змей задрал голову и кончиком хвоста показал на крышку люка.

– За облака! Наверх, к Вере!

Волна безудержного смеха тотчас схлынула, словно сломалась, натолкнувшись на риф.

– Тебе, как никому другому, известно, что я давно не Иллюстратор. Я не способен ни летать, ни рисовать миры, – сказал я, понурив голову.

– Неужели ты думаешь, что я возвратился в Пангею лишь затем, чтобы служить жрецом у ходячих умертвиев?

«Что ты скажешь дальше?»

Я вопрошал змея взглядом, и он продолжал:

– Видишь ли, все миры Единого лотоса взаимосвязаны. Яд из Отстойника отравляет лотос изнутри, И Верхний мир снова коченеет, заграждая ледяным куполом истинный свет от всех миров и того, что ты когда-то написал для меня. Ты, наверное, успел заметить, как всё повторяется. Иллюстратор замыкает круг, и мир вращается по новой. Только это уже не колесо, а спираль, и этот виток хуже прежнего.