– И я пришла на твой зов, чтобы найти Героя, способного уничтожить Узел творения. Того не меньше желаешь и ты. А теперь, владетельный Князь Сияний, он ждёт, чтобы мы откликнулись на его призыв, призыв лотоса спасти человека, в котором пылает обещанный росток. Карта Героя упала – герой желает говорить.

– Карта могла вылететь из колоды по многим причинам.

– Только не эта!

Вера коснулась Кистью фосфоресцирующих контуров рыцаря, несущегося наперекор ветрам, – воин опрокинулся вверх ногами и исчез. Карта обернулась рубашкой, и на том же месте огненными гранями фосфоресцировал знак Свитень змéя: соединённые меж собой хвостами змейки, обращённые головами на четыре стороны.

В тот момент Вера впервые ощутила дыхание бездны. Холодная ветряная воронка пугающей мощью увлекала её к айсбергу, самым вратам вместе с созданным ею фантомом оборотной стороны карты и тут же с не меньшей силой толкала назад, оставляя в стене айсберга застывшим отпечатком фантом, и стихла внезапно, словно замерла, овеянная своим же холодом.

– Да, это мой сигил, – помолчав, откликнулась бездна. – Ошибки быть не может. Спустя столько лет спрятанный мною лотос Героя всё же пробился своим сиянием через темь Узла! И я знаю, откуда исходит угроза. Новые тени на старой земле дрожат за свои украденные тела и тоже ищут Героя, как искали мы, но с иной целью – уничтожить его, пока он не ведает, пока неразумен и слаб. Лотос его пылает, чувствуя угрозу.

– И что нам делать?

– Надо придать ему сил. Скорее взрастить его, готовым дать отпор.

– Но как?

– Легендой, молвой, слухами. Легенда о Герое опередит его становление и в то же время непосредственно осуществит его. Помнишь легенду о Последнем лотосе?

Воспоминание болью отозвалось в сердце Веры.

– Знаю, помнишь! – Князь Сияний, Владетель Тьмы внимал её открытым чувствам. – С Героем так же. На основе легенды возникнет культ. Последователи веры в Героя – и те, что уповают на него, и те, что желают его смерти, – в равной степени будут напитывать его дух, и сила, необходимая для исполнения его предназначения, пробудится в нём раньше срока.

– Позволь узнать: кто напишет Легенду о Герое? – спросила Вера с выражением трепетной обречённости.

– Ты! – прогремела бездна.

Устало затрещал лёд, закрывались незримые врата, возвещая окончание аудиенции.

Секира палача сверкнула над моей головой. Хруст позвонков, запредельный ужас и боль пробудили ото сна. Безотчётно влажными от пола руками я потрогал шею – на месте, разумеется, как и голова.

При всей очевидной нелепости пережитого во сне кошмара я вдруг обнаружил себя наяву стоящим в пространстве, замкнутом небывалой высоты кирпичными стенами. Вверху по сумеречному небу быстрой чередой проплывали облака. Я понял, что нахожусь на улице. Как мог я уснуть стоя?!

Мысль об абсурдности моего положения мигом отогнала другая, свидетельствующая о том, что ситуация ещё абсурднее, чем я мог предположить и, более того, опаснее наихудших предположений. За мной гнались, чтобы убить. И не просто убить – меня казнили. Я бежал от казни, от палача, будто только что пережитый кошмар протянулся щупальцами из сна в явь.

Завидев своего преследователя, прошмыгнувшего через крепостные ворота во двор, я дал дёру что есть мочи, в смертном ужасе, до мурашек холодея затылком на ледяном ветру. Намереваясь попасть внутрь крепости, я устремился к высокой, похожей на маяк каменной башне. Не найдя входа, начал взбираться по наружной винтовой лестнице, держась за хлипкие перила, пока не оборвался ряд опоясавших башню ступеней и я не очутился на смотровой площадке.

Отсюда открывался вид на город. Я на него даже не взглянул, но почему-то был уверен: город безумен. Я был всецело поглощён созерцанием крепостного двора у подножия башни. Туда мне предстояло упасть, если догонят. А догонят всенепременно – отсюда некуда деться.

Зачем я только сюда забрался?.. Сам себе устроил ловушку.

Ближе и ближе слышалось, как каменная крошка шуршит под ногами поднимающегося на башню палача. Я метался по кругу обзорной высотки, пренебрегая мыслями о спасении, всё более поддавался панике.

И в тот роковой миг он застыл передо мной с тяжёлым острым оружием, безлицый – для меня, – потому как я до одури боялся посмотреть ему в лицо. Нащупал ладонями заскорузлые бýтовые грани – деваться некуда, когда секира палача занесена над головой, кроме как срываться вниз на верную смерть, но всё лучше, чем то, к чему вынуждал палач.

«Лучше я сам», – сказал я себе, перегнулся через парапет и прыгнул.

Но успел обернуться напоследок, запечатлев лицо палача: изумлённое, оно было мне знакомо: широкое лицо с узкими щёлочками раскосых глаз.

Я думал, что исчезну, и я почти исчез, почти… Превратился в точку… Но точка почему-то не исчезала, а, напротив, разрасталась, наполняя самоё себя сначала звуками: это были два голоса – мужской и женский, спорили о чём-то, а после – вкусом отвратительно-горькой обжигающей жидкости.

– Почти очнулся, – говорил женский голос.

– И, как всегда, ничего не помнит, – ворчал мужской.

Я с трудом разлепил склеенные веки, мало-помалу различив две тени, скользившие в полутьме по стене. Неподалёку в масляной лампе тихим светом догорал фитиль.

– Тебя убили. Отсекли голову. Помнишь?

«Зачем этот человек пересказывает мой кошмарный сон? – подумал я. – И голос его знаком до щемящей боли».

– Я помню свет. Он убивает, – ответил я другое, о другом, забытом.

– Вспомнил-таки, – довольно проговорил человек, и я почувствовал его руку на своём плече.

Теперь я мог хорошо его видеть, но ещё раньше я узнал, кому принадлежит голос и потому не был удивлён, распознав в говорившем того, кто когда-то был известен мне под именем Сагда.

Как же я был наивен и глуп, воображая, что избавился от демона! Я ошибся. Я хотел бы, чтобы это был Сагда, но на меня в упор смотрели смеющиеся оранжевые глаза коварного змея, демона Ботиса.

– Помнит и видит, – сказала женщина.

Такая же круглолицая, она широко улыбалась. Чёрное, вышитое крупными лилиями платье с расклешёнными рукавами было ей к лицу. Я узнал и её.

Ради. Та, что последовала по зову сердца за демоном в нарисованный мною мир, изменилась: пропала былая суетность движений, и настороженную задумчивость во взгляде сменила умиротворённая уверенность.

– Свет убил тебя. Верно, – говорил демон. – Но лотос не боится огня, и твой нетронутый цветок вернулся домой в сердце Единого лотоса, где получил новую жизнь. Правда…

– Об этом позже, – перебила Ради, снова поднося к моим губам мерзкий отвар. – Дай парню прийти в себя, Сагда.

«Она зовёт демона Сагдой… Что ж, так и мне привычнее будет его называть».

– Сагда… – Я опробовал голос, и он звучал неестественно, чуждо, но звучание ободряло само по себе, недвусмысленно подтверждая: я больше не нем.

– Я вытащил тебя из Отстойника, – говорил Сагда, пока я полулежал на каком-то тюфяке и давился приготовленным Ради отваром. – Собрал по кусочкам, но ты ничего не помнил. Раз за разом с помощью трав я погружал тебя в сон, чтобы пробудить воспоминания, но всё впустую. Я было отчаялся…

Отстойник… Пангея… Мысль о том, что я никогда не покидал Пангею, ужаснула.

– Как я оказался в Отстойнике?

– Говорю же: тебя казнили. Голову с плеч. И вместе с телом – в Отстойник.

– Но за что?!

Сагда тяжко вздохнул.

– Понимаешь, тогда ты не в первый раз выбрался из Отстойника. Ещё раньше, на заре новых времён, ты из него возродился. В Пангее после убийственного света уцелел лишь он, Отстойник. И они…

– Кто «они»?

– Позже. И ты жил себе, рос (попрошайкой на отшибе – ты был слеп, родился незрячим; убийственный свет всё же оставил на твоём лотосе метку), пока они не заметили, что ты, убогий, неприлично красив и похож на почитаемого ими Освободителя, и сходством этим оскверняешь сей светлый образ. И как бы то ни было, мёртвый бог лучше живого, ибо его именем можно двигать любые идеи. Потому тебя и решили казнить.