Провозгласив свободу высшей ценностью, перво-наперво Свидетели тени воссоздали не что иное, как самое воплощение ограничений и принуждения – ошейник раба. «Свобода бесценна. Мы, как никто на свете, успели убедиться в этом ценой времени, проведённого в неволе. И потому не можем позволить себе роскошь рисковать с таким трудом обретённой свободой в угоду желаниям каждого пришлого», – говорил Джаббар. Аббас поддакивал, прижимая к сердцу чётки-повод, а Ихсан по обыкновению молчал, думая о звезде. Он был уверен – тени скрывают её отпечаток, и до боли напрягал зрение, вглядываясь в ночное небо за утренний туман, искрящее золото песков, надеясь отыскать доказательство негасимой красоты и чистоты первозданного замысла всего сущего.

И он почти нашёл… Думал, что нашёл, когда на изломе дюн его утомлённый созерцанием мёртвых теней взгляд задержался на искрящихся под полуденным светом песчинках: издали их сияние походило на блики гладкого металла остроконечной формы. У Ихсана закружилась голова от восторженного предвкушения – такой волнующий момент: а вдруг та самая звезда, вожделенный плод его вековых поисков, нашла приют на гребне песчаной дюны? Он устремился вперёд, превозмогая волнение, а тут, как назло, разгулялся ветер, поднимая золотую пыль, он застил глаза, и предмет ускользал из виду, но затем появлялся вновь.

Ихсан подошёл уже совсем близко, когда разбушевавшиеся пески вытолкнули на поверхность гребня блестящую вещицу, затем швырнули её прямо на раскрытую ладонь Ихсана.

На мгновение старец опечалился – ведь это была не звезда, да и не могла звезда быть размером с ладонь, даже будучи тенью.

А кисть могла. Находкой была кисть, какой художники пишут картины. Ихсан присмотрелся к находке и понял вдруг, что рано предался унынию. Несмотря на продолжительное пребывание в песках, кисть выглядела безупречно чистой, более того, её ворсинки сияли чистейшим золотом. Но подлинная ценность находки для ищущего сердца старца заключалась в схожести природы её сияния с блеском далёкой утраченной звезды – их будто бы коснулся единый благодатный источник, навеки запечатлённый в окружающем их ореоле.

Ихсан догадывался, кому могла принадлежать Кисть, так как, в отличие от своих братьев, читал в Книге Света не главы, а заметки на полях, что оставила неизвестная прорицательница: заметки, посвященные её утраченной любви к Камаэлю, художнику, свалившемуся с неба, чтобы обрести крылья и отворить врата для нисхождения убийственного света. Сомнений не оставалось – то была его Кисть. И теперь, слушая вполуха совещавшихся братьев, он прятал её под плащом, всё ещё не решив, что следует делать с нечаянной находкой.

А братья меж тем решали своё: как лучше использовать имевшееся в запасе время.

– Уничтожим Героя, пока он не собрал армию и не достиг поля лотосов! – решительно произнёс Аббас, и под каменной коркой его лица проступали трещины, отвечая движению лицевых мышц.

Джаббар сквозь облако дыма, выпускаемого трубкой, сделал рукой останавливающий жест.

– Радикально и трудновыполнимо. Тебе не хуже меня известно, что никто из мира теней не в состоянии и свечной фитилёк погасить в Пангее.

– Никто, кроме Странника.

– Камаэль, Странник – не убийца. Это первое. Во-вторых, Герой пригодится нам здесь. Мы отправим за ним Странника. Он приведет Героя, а мы свидетельствуем его тень.

При этих словах в сжатом кулаке Джаббара обозначились полупрозрачные нити, отходящие от костяных чёток. Когда он обмотал их вокруг запястья, получился повод.

– Что скажешь? – неожиданно Джаббар обратился к молчаливому Ихсану.

– Ты собираешься надеть на Героя ошейник? – спросил тот, отвлекшись от своих дум.

– Иначе никак. Его сила нуждается в контроле. И Странника пора испытать в деле. Засиделся наш тёмный ангел…

– Позволь, я поговорю с ним! – вызвался Аббас. Его ладони в затвердевших от ожогов солнца рубцах непроизвольно сжались в кулаки.

Искоса поглядывая на руки среднего брата, глава старейшин сказал:

– Ихсан потолкует с Камаэлем. Или же… им обоим найдётся о чём помолчать.

Ихсан тут же вскочил как ошпаренный – нет, мчать стремглав посреди ночи выполнять наказ Джаббара в его намерения не входило, просто спрятанная под плащом Кисть внезапно обожгла бедро, вероятно… Или показалось… Так или иначе, задерживаться у костра он долее не собирался.

Давно я не ел так вкусно и никогда так до безобразия неопрятно.

Змей приволок мясо – мягкое, со сладковатыми нотками, только с костра. Не интересуясь, чьё оно и откуда, я впивался зубами в сочную мякоть, по рукам и подбородку стекал жир с вкраплениями крови – недожаренное мясо тем было вкуснее. Я чавкал от наслаждения, как изголодавшийся нищий, которого ни с того ни с сего пустили на пир. Змей наблюдал за мной с ухмылкой, а я отгонял мельтешащие в голове мысли о её вероятном значении: презирает ли он моё очеловечение и несдержанность или решает, стоит ли сообщать мне о происхождении долгожданного ужина, – я ничего не хотел знать, а хотел лишь насытиться. Жевал, глазами выражая невысказанную благодарность своему кормильцу.

Тут я заметил, как змей насторожился, запрокинул голову и, не тратя слов, скользнул под землю, споро похоронив в песке остатки трапезы. Он заранее почуял, что откроется люк, безжалостный свет хлынет на дно ямы, и я, полуслепой с непривычки, подставлю ему беззащитное лицо. В яму бросили верёвочную лестницу, и я поднялся навстречу утреннему зною.

Солнце слепило глаза. Щурясь, я не сразу понял, кто передо мной. Он стоял против света в янтарном биште, с костяными чётками в руке – один из троицы старейшин: я плохо различал их одинаковые, похожие на древние валуны лица и оттого понятия не имел, который именно. За его спиной стояла Ингрит. На ней были лёгкие шаровары в тон коралловому платку, который она постоянно носила на шее, и тонкая белая блуза; под расстёгнутыми пуговицами облегающий чёрный топ. Рыжие волосы, собранные сзади в хвост, украшала золотая диадема.

Колдунья была бесподобна! И злость атаковала меня с новой силой: несмотря на вскрытую подноготную её лживой натуры, в противовес здравому смыслу, она внушала симпатию, странным образом обезоруживала, что было в корне неправильно. Я избегал смотреть на неё, душа злость, съедавшую разум.

– Джаббар назвал тебя Странником, ходящим за пределы дверей, – заговорил старец, и я различил по ровной, размеренной речи третьего – самого молчаливого из Свидетелей. «Ихсан», – не без усилий вспомнилось имя. – Но если быть точным, ты – тень, как её ни назови: Странником, Колдуньей, Свидетелем или простым слугой, природа тени неизменна. Уясни это в начале и не питай напрасных иллюзий.

– В начале чего? – спросил я.

Неясная прелюдия не предвещала ничего доброго.

– Странствия… У нас к тебе поручение. От того, как ты его выполнишь, зависит благополучие твоей тени. Ты отправишься в Пангею и доставишь сюда Героя со Срединных болот, о котором пророчит Книга Света.

– Но кто он такой и как мне его найти? Да разве способен я перенести другое существо в тень?!

– Найдёшь и приведёшь. Забрал же ты с собой своего демона! Или напрасно Джаббар нарёк тебя Странником?

При всём «многообразии» вариантов, я решил, что куда выгоднее считаться тенью небесполезного Странника, нежели слуги или вечного узника ямы, и потому не рискнул возражать.

– Сейчас мы отправимся к шаману, – продолжил Ихсан, не дожидаясь возражений. – Он совершит обряд перехода. Ингрит присмотрит за тобой на всём пути и поможет, если в том возникнет необходимость.

Признаться, от мысли о скором избавлении от всевидящих очей столетних старцев и предстоящей прогулки в обществе Ингрит я заметно приободрился. К несчастью, перемену в настроении заметил и мой свидетельствующий наблюдатель – приступ удушья разом вытряхнул у меня из головы все приятные мысли, заменив одной, что тотчас была озвучена мучителем:

– Ты тень, – говорил он, держа невидимый повод, – а мы Свидетели. Не вынуждай нас свидетельствовать твое небытие! – говорил, а я корчился на раскалённом песке, высматривая мимолётное мерцание между складок его бишта.