– На дальних рубежах неспокойно. Слуги доносят, в горах объявился дракон. На огромных крыльях он пролетает над головами, и чудище – не тень!

– Чушь! – Джаббар остановил брата. – А если нет, рано или поздно объявится, и мы засвидетельствуем его тень, как дóлжно.

– Уже свидетельствовали, – с обидой проворчал Аббас. – Не очень-то мы преуспели со змеем, которого извлёк Странник Камаэль! Нашли мы на него ошейник? И на дракона не найдём.

Джаббар устало опустил глаза.

– Драконы… змеи… Не сейчас. Есть забота поважнее! Под барханами мёртвая земля кишит слухами… Герой Срединных болот прикоснулся к силе, – произнёс старец, и ниже склонились к земле его тяжёлые веки под звёздным шатром ночи.

– Он пробует силу, приумножая смерти, – сказал Аббас, напряжённо всматриваясь сквозь щели зашторенных глаз в непроницаемое лицо главы Свидетелей тени. – Скоро он обрушит её на королевство Пангеи. Король падёт, поле лотосов сравняется с землёй. Свидетельствовать станет нечего.

Джаббар за поясом нащупал трубку, не спеша закурил, медленно выпустил дым и лишь затем распахнул веки. Провожая взглядом тонкую струйку дыма (подхваченная ветром, она таяла в непроглядной ночи), он произнёс:

– Как пророчит Книга Света, для восхождения Герою недостаточно владеть силой. К полю лотосов его направит разум, указующий цель и определяющий смысл. И важнейший из трёх компонентов – воля: решимость к действию согласно задуманному плану без сомнений и сожаления. Пока он безумный дикарь, удовлетворяющий инстинкты, а изгои, кого он призван защитить, боятся его, – время есть.

Время… Третий старец, Ихсан, слушал вполуха. Он привык уходить в себя – братья всегда решали без него, и он не противился: к чему? Они ведь так хотели решать, а он – нет. Не решать, не покорять, не властвовать стремился он, а знать, но в стремлении этом за отданные разным мирам и тлену века так и не преуспел. А время шло. «Время» – слово, брошенное в беседе Джаббаром, уносило Ихсана в далёкие, незапамятные дали пустыни иной, где светило живое, первозданное солнце, и барханы и люди отбрасывали тени, не становясь ими взамен.

Шёл век Золотой Обезьяны, век вероломства и падения человека. Шёл десятый год Неизвестной войны между двумя разобщёнными Королевствами Северной и Южной Пангеи. Неизвестной, потому что никто не помнил, кто и зачем её начал и что послужило поводом. Знали: Север воюет с Югом, и никто не хотел уступать. Народ пустыни не сражался в войне, но находились те, кто переправлял через дюнные поля отрядам южан воду и припасы.

Ихсан, совсем юный, не успевший толком отрастить бороду, днём ходил за старшими братьями, погонщиками верблюдов, а ночью незаметно покидал их, по обыкновению занятых беседами о том, как бы поскорее выйти из-под опеки зажиточного владельца караванов по имени Мардук, на вырученное золото приобрести верблюдов и водить по пустыне свой караван, не делясь прибылью с алчным богатеем.

Ихсан оставлял братьев у ночного костра и удалялся к песчаным горам, кочевавшим у лагеря вместе с ветром. Садился на холодный песок и часами смотрел на звёзды, особенно на ту, что сияла ярче всех, восхищая совершенной геометрией линий. Он думал: войны рано или поздно закончатся, уйдут караваны, и Мардук, и он сам, и братья уйдут, затерявшись в вечности, а звезда по-прежнему будет сиять, не замечая всего, что ушло, как не замечает она то, что есть и было. Глядя на звезду, юноша словно прикасался к самой вечности, единился с ней, и это чувство, сродни сговору тайных влюблённых, будило в его душе неизмеримый восторг от сопричастности к чистому, иномирному таинству, невыразимому и бесконечно прекрасному.

В ту ночь его звезда на фоне других выделялась резче обычного. Он заворожённо созерцал, как из самой её сердцевины во все стороны раскинулись ослепительные лучи, спустя минуту-другую звезда заискрилась в быстром танце молниеносных вспышек: то загоралась ярким огнём, то, будто выбившись из сил, гасла, становясь почти неразличимой бусинкой. В один момент бусинка упала с неба, растворившись в его черноте.

Это явилось для Ихсана сильнейшим разочарованием в жизни – много сильнее тягот, что готовило ему будущее. Ничто не вечно. Он слыхал об этом. Так говорили жрецы. Но понял только сейчас, наблюдая исчезновение далёкой звезды. И знание это стало частью его личного, пережитого, неисчезающим следом запечатлелось в опыте ума. Со взрослением знание не забылось, а лишь жаждало быть дополненным переживаниями нового опыта.

А пока мальчишка возвращался в лагерь, размышляя о том, было ли исчезновение звезды её смертью.

Внезапно в протяжном завывании ветра он различил стоны. Ихсан узнал голоса и ринулся вперёд что было сил.

Поздно. Посреди пустого лагеря, где на месте порушенного шатра стоял, кривясь, одинокий шест, корчились от боли братья: у среднего брата, Аббаса, был вспорот живот; у старшего, Джаббара, окровавленная кисть держалась на честном слове. Рядышком, вылупив глаза, стоял старый тощий верблюд. Ни груза, ни остальных верблюдов не было видно – насколько хватало глаз.

Выяснилось, что ночью шайка разбойников напала на караван, забрав не только вверенные Мардуком товары, но и запас воды.

Дальше Ихсан помнил безумие и мрак. На полудохлом верблюде он вёз раненых, истекавших кровью братьев через пески – необозримые волны жёлтых дюн. Под палящим солнцем песок жёг ноги. Ихсан рассёк ступни, но продолжал идти. Он то и дело падал в обморок от зноя и жажды, но шёл. Сухие ноздри вдыхали кровь, в потемневших глазах стояли образы обугленного на солнцепеке мяса. Он должен был сотню раз пасть, сотню раз сдаться смерти, но шёл.

Что вело его? – Он задавался этим вопросом позже, вспоминая, как в слепой горячке передвигая рваные ступни, думал о той упавшей звезде: нет, не умерла она – истинный свет вечен, – а лишь исчезла из виду, ушла в тень. И он дал себе зарок: если выживет, будет искать ту звезду и непременно найдёт, даже если на поиски уйдёт жизнь.

И он пересёк пустыню с ранеными братьями и старым верблюдом, который рухнул замертво у богатого шатра торговца Мардука. Узнав, что лишился каравана, Мардук лютовал, едва не порешив болезных на месте. Но торговец был истым дельцом и, оставив эмоции, призвал людей со стороны свидетельствовать долг.

И стали изувеченные братья должниками Мардука, остались должны и после того, как поправились. И когда торговец явился к ним истребовать долг, им нечем было платить и отдавать тоже было нечего, ибо имущества у братьев не имелось. Вот и пришлось им троим примерить ошейники рабов, гонять караваны Мардука уже безо всякой платы, за одежду и скудное пропитание.

Скверная вышла жизнь. А после смерти ещё сквернее – Отстойник. Убийственный свет возродил их из тлена. Но куда им, немощным старцам, было успеть на раздачу павших с неба тел?.. Вместе с остальными изгоями их отправили доживать дни на болота. Там, в зарослях тины, умирающему Джаббару открылась дверь: рабский ошейник, точь-в-точь как был у него, держался на плаву и против всякого естества не тонул. Это был отпечаток их мрачного прошлого, тень, но, разумеется, Джаббар не подозревал о том.

Он показал диковину братьям – дверь распахнулась и для них. Все вместе они отошли в тень, где им открылся целый мир. В нём они заново обрели себя и стали его первыми архитекторами, свидетельствуя собственные тени. Ихсан без сомнений шагнул за старшими, но следовал он не за ними, как когда-то в пустыне, а за звездой, помнил: звезда отошла в тень – отошёл в тень и он.

Для Джаббара и Аббаса мир теней открывал безграничные возможности для претворения в жизнь мечтаний далёкой юности о свободе и независимости. Они научились воссоздавать предметы из памяти ушедших, хоронили себя в песчаных барханах и восставали спустя ночь, впитав отпечатки загробного мира. Трое старейшин свидетельствовали собственные тени и продолжали свидетельствовать тени путников, забредших через новые двери, распространяли экспансию на каждую пришлую тень – живую или предмет.