После свадьбы устроили прием, и мы все «проходили» мимо кайзера, новобрачных и императрицы. Нам велели делать только один реверанс. Я сделала свой не спеша, и все сказали, что я присела лучше всех – по крайней мере, так великая княгиня Анастасия сказала графу Вико Воссу… В силезских газетах писали, что «среди красивейших из красивых» (видели бы вы некоторых из них!) лучше всех выглядели герцогиня Аостская и я. Нетрудно хорошо выглядеть в Германии. Мы вернулись домой в половине десятого; нас ждал скучный ужин».

Даже сейчас герцогиню Аостскую можно назвать самой красивой представительницей королевской семьи на любом приеме, где она появляется. Как и ее брат, покойный герцог Орлеанский, она высокого роста, с характерными приятными чертами лица и оригинальным стилем, она сочетает в себе красоту и неистребимое обаяние своей сестры, королевы Амелии. Следует добавить, что в день свадьбы кронпринца графу фон Бюлову даровали титул князя.

Через несколько дней после свадьбы в Берлине моя подруга принцесса Маргарита Коннаутская вышла замуж за принца (сейчас кронпринц) Оскара Шведского, одного из самых приятных представителей королевских семей в Европе. Я очень радовалась за них и предвидела для них очень счастливую жизнь. Однако я не могла предвидеть, что ее положение шведской принцессы однажды позволит ей предъявить доказательство дружбы такое прочное и долгосрочное, какое встречается редко.

Череда визитов, а также множество интереснейших приемов в Фюрстенштайне и Плессе занимали нас до конца 1905 года, когда свекор отмечал свой юбилей как князь фон Плесс. Тогда император очень разозлил нас всех, сделав его герцогом. С нами даже не посоветовались! Главу нашего дома давно знали как владетельного князя фон Плесс; он не хотел внезапно становиться герцогом Плесским, тем более что новый титул не был наследственным и распространялся лишь на самого свекра. Ганс пришел в ярость, и я тоже. Своим подарком император как будто говорил: «Я дам твоему отцу леденец, а если ты будешь послушным, возможно – только возможно – позже я передам титул тебе». Отказаться свекор не мог, но ни Ганс, ни я не сопровождали его, когда он поехал в Берлин, чтобы официально поблагодарить кайзера. Никогда еще придворные формальности не были такими формальными! По правде говоря, до кайзера дошли слухи о том, что у Ганса появилась наклонность к католичеству и он проявляет пропольские симпатии; видимо, таким образом император решил осадить его. Как обычно, у него все вышло – не скажу глупо, но, из-за его крайней порывистости и нежелания прислушиваться к добрым советам, безрезультатно. Ганс всегда отличался тщеславием, и, возможно, ему пришелся бы по душе титул герцога Силезского[30], но он не имел желания просто менять префикс, который ничего не значил. По-моему, императору не нравилось, что княжество Плесское, изначально польское, было унаследовано Хохбергами в 1847 году, когда пресеклась старшая ветвь семьи Анхальт-Кётен-Плесских. Ему приятнее было бы думать, что мы получили титул из рук императора Германской империи или короля Пруссии.

Два отрывка из моего дневника объяснят мои чувства в связи с кайзером и государственными делами в конце 1905 года:

«25 октября 1905 г. Фюрстенштайн

Я написала кайзеру из Плесса. Возможно, он придет в ярость, но мне все равно. Я так ужасно разочарована в нем! Шесть лет назад во всех странах на него смотрели как на образец. Англия спрашивала: „Что думает кайзер?“, „Что бы он предпринял в связи с бурской войной?“ Во Франции роялисты говорили: „Жаль, что у нас нет такого монарха, как у вас“. Россия смотрела на германского правителя тоскующим взглядом – и не только… Теперь у Германии нет ни одного союзника; она в изоляции. В то же время король Англии даже его врагами признается величайшим дипломатом в Европе. Кайзер явно плохо разыграл свои карты. Он ужасно бестактен, громогласен и театрален».

Вскоре после того, как я сделала эту запись, я написала кайзеру о англо-германских отношениях. Он ответил, что мы сможем обсудить вопрос в конце октября, когда он приедет в Плесс на охоту. Мы обсудили вопрос очень подробно. Вот что записано в моем дневнике:

«1 декабря 1905 г. Плесс

Кайзер уехал сегодня под вечер. Он был весьма покладист. В первый вечер мы долго беседовали на тему, о которой я писала ему заранее и в связи с которой князь Бюлов, за два дня до того, как я приехала сюда, прислал мне весьма лестный ответ, говоря, что мои слова отражают его собственные мысли и так далее. Либо Англия, либо Германия наверняка лжет, и я не могу понять, кто именно. Я всегда говорю, что думаю. Не скрою, я ожидала, что кайзер разозлится на мое письмо: ведь я даже посмела критиковать его тронную речь, произнесенную накануне… Похоже, речь удивила всех своей воинственностью… Я сказала: „Ваше величество не может не будить спящих собак. Какой смысл снова говорить о Марокко? Более того, вся речь наверняка вызовет шквал критики“[31]. Он не возмутился тем, что я сказала; лишь один или два раза он очень разволновался, и в ходе нашего разговора об Англии у него на глазах выступили слезы. Его тщеславие уязвлено ужасно; думаю, он это понимает. Он все время говорит о многочисленных уступках Англии, на которые он пошел: он приехал на похороны королевы Виктории; он отказался принять бурских генералов; он послал почетный караул для встречи короля, когда тот проезжал через Хомбург в Англию после скандала во время партии в баккара, и так далее. По его словам, ничего из этого не помнят, а статьи в прессе и речи лорда Лансдауна[32] звучали весьма оскорбительно. Это очень трудный вопрос. Две страны одной и той же расы, однако настолько разные во всем… Племянник на одном престоле, дядя на втором; обе страны считают себя в своем праве, и обе искренне верят, что другая страна желает доминировать в глазах всего мира. Мне искренне жаль обоих. Император испытывает горькое разочарование, когда о нем неверно судят и когда его не любят – а он всегда хочет быть первым. Когда он сильно волнуется, министрам настолько трудно его контролировать, что они не говорят ему всего из страха того, что он может предпринять. Король же просто не любит кайзера. Уверена, у него нет никаких подлинно опасных намерений по отношению к Германии; но он просто показывает зубы, когда к нему приближается немец. С обеих сторон совершаются большие ошибки».

Мы начали 1906 год в Четсуорте, где устроили обычный прием для короля и королевы. Я хотела встретить Новый год с Шилой в Итоне и получила разрешение приехать в Четсуорт позднее.

Чарльз Хотри появился в маленьком фарсе леди Белл «Время – деньги», где также блистали Мюриэл Уилсон и Моди Уоррендер. Я исполняла музыкальную фантазию собственного сочинения под названием «Лотос» по мотивам бирманской любовной песни, стихи к которой написал Гарольд Симпсон, а музыку – Чарльз Браун. Королеве Александре фантазия так понравилась, что она попросила исполнить ее на бис, что было довольно утомительно, так как номер занимал час и мне приходилось трижды менять платье.

Король Эдуард, который незадолго до того болел, ходил с тростью, а на охоте стрелял, сидя на стуле.

Однажды король спросил меня, не хочу ли я прокатиться с ним после обеда. Я ответила:

– Конечно, если ваше величество так желает, но я предпочла бы пойти на прогулку с Джорджем Холфордом (который тогда был камергером).

Потом все женщины восклицали: «Дейзи, как ты могла?!» Я ответила, что король сам спросил, не хочу ли я; мне не нравится сидеть в душном автомобиле, а к членам королевской семьи я всегда относилась как к обычным людям, и оказалось, что им это нравится. Из Четсуорта я вернулась в Итон, где в числе гостей были Мальборо, Честерфилды, Литтоны, лорд Мар и Келли, красавица Вайолет и леди Сара Уилсон. После того ездила в Лондон к зубному врачу, провела несколько замечательных дней в Ньюлендсе, где 21 января я собрала в лесу примулы и отправила их маленькому Гензелю домой. Но я не могла больше оставаться вдали от детей и в феврале вернулась в Фюрстенштайн.