— А потом бы вы не пустили меня на порог, есл бы вдруг Марк был бы здесь. Решив, что я в говно.

— Не начинай. Пьяный или нет ты был, суть-то одна: подрался с охранником, напугал ребенка, — отец вздыхает. — Юльку вон свою домой отвези. Время вместе проведите. Дело то молодое. А мы завтра…

Я не стал дослушивать этот бред. Выхожу и вижу, что мать уже промыла сыну мозги наобещав всех детских радостей лишь бы он сам остался.

— Марк, — присаживаюсь я рядом. — Что решил: с нами едешь или в гостях останешься?

— Я с бабушкой останусь. Ты не обидешься?

— Нет, что-ты, — треплю его по голове, а самому на стену лезть хочется. — отдыхай. Но если ночью испугаешься ты мне позвони, и я приеду. По рукам?

— Пап, ну ты чего! Мне не три года. Я не боюсь один спать.

Сын надувает губы. Жму ему руку, поддаюсь порыву и целую в лоб. Поганое ощущение, что больше его не увижу. Машу рукой и ухожу.

Юля.

Егор поссорился с матерью. Из-за чего я не поняла, только мы с Олегом Егоровичем его крик услышали. А потом он такой злой был. Я его таким никогда не видела. Даже не могла подумать, что этот наглый, вечно улыбающийся мужчина таким страшным может быть. Сижу в машине. Минуты тянуться непозволительно долго. От волнения в животе появляется вакуум. Кажется, что случилось невероятно ужасное. Наверное, он и с отцом рассорился. А как же Марк? Бедный малыш станет свидетелем всех этих криков и взаимных упреков. Порываюсь вернуться в квартиру и увести мальчика, но дверь подъезда распахивается с бешенной силой, и к машине несется Егор. Злой, как черт. Но теперь по мимо злости на его лице появилось еще что-то. Боль? Страх? Усталость? Не пойму.

Он рывком открывает дверь внедорожника, садится на сиденье и ощупывает карманы в поисках ключей. Я протягиваю ему ключ зажигания, который все еще прижимала к груди с того момента, как сама села на пассажирское сиденье. Он молча берет ключ, лишь кивнув в знак благодарности, заводит машину, и мы резко трогаемся. Я пристегиваюсь молча, понимаю, что сейчас не лучший момент для вопросов. Машина набирает скорость, я вжимаюсь в сиденье и нащупываю рукой ручку двери. Мы уже превысили восемьдесят километров в час, когда я набираюсь смелости попросить его сбавить скорость. Егор, как будто не слышит меня, я повторяю просьбу и добавляю «Мне страшно». Эта фраза действует на него, он бросает взгляд на спидометр, сбрасывает скорость и съезжает на парковку у какого-то мини-маркета. Он упирается лбом в костяшки пальцев, лежащих на руле.

Какое-то время мы оба молчим. Я понимаю, что ему сейчас очень плохо. Максимально плохо, но не знаю, что сказать или сделать. Поэтому молча кладу руку на его плечо, поглаживаю его. Хочу, чтобы он знал, что я рядом. Время тянется, кажется еще медленнее, чем, когда я одна сидела и ждала. Слышно, как сзади нас проносятся машины, как смеются ребята, вышедшие из магазина, как заливисто лает мелкая собачонка на поводке у гламурной кисули, гордо шествующей мимо магазинчика. Только тут внутри машины тишина.

Наконец-то Егор поднимает голову и растирает лицо руками.

— Хочешь пить? — спрашиваю я так, как тишина мне уже не выносима, а спросить, что случилось я боюсь.

Егор кивает, и я протягиваю ему бутылочку детской воды, валяющуюся на заднем сидение. Мужчина вертит в руках бутылку и грустно ухмыляется.

— Юль. У нас с тобой все серьезно. Сейчас мы пара. — он не спрашивает, а безапелляционно утверждает

— Конечно. Мы же еще утром это решили. Ну перед тем, как ты хотел меня скинуть в ледяную воду, — моя слабая шутка вызывает у него вымученную улыбку.

— Скажи мне… — он колеблется

— Что сказать?

— Да, ладно ничего. Проехали. Что-то я устал. Сейчас соберусь и отвезу тебя домой.

— Ты не останешься со мной?

— А ты хочешь, чтобы я остался?

— Хочу. Егор, что произошло? Ты на меня так рявкнул… Я испугалась. Ты на своих подчинённых тоже так кричишь? Если да, то я с тобой работать не стану больше.

Пытаюсь его разговорить. Всегда, когда у меня случалось, что — то плохое и мама не могла выяснить, что, то она начинала вести бредовый разговор ни о чем. И в конце я начинала смеяться.

— Только подумай, ты на меня закричишь, а я тебе и ничего сказать не смогу. Буду стоять и глазами хлопать. Нет, я еще расплакаться могу. Ты как к женским слезам относишься? Зато, если я расплачусь на работе, тебя вина загрызет, что ты меня до слез довел. А дома я тебе ужин пересолю в отместку. А если мы поженимся? Нет, одно дело ты на меня, как на подчиненную орать так будешь. А как на жену у тебя так не получится. Я от тебя сковородкой отбиваться буду. Ты заорал «Юля, гадина такая, борщ пересолила», а я тебе бум сковородкой по голове БУМ и готовь себе борщи сам!

— А ты собираешься мне борщи готовить?

— Конечно. Мама моя говорит, что я ужасная повариха. Моими блюдами только людей травить. Поэтому если ты на меня так рычать станешь я тебе не только борщи готовить буду, но и щи, и бламан… бланмж… блин… Блан-Ман-Же и другие сложные блюда. Вот.

Я снова вызвала у него улыбку. Но уже не такую вымученную. Это победа почти.

— Я никогда не стану на тебя орать. Прости, что напугал, — он проводит указательным пальцем по моей щеке и я прижимаюсь губами к его руке.

— Что случилось? Вы поссорились? — тихо спрашиваю я и сразу жалею о своих вопросах. Егор снова мрачнеет, но отвечает.

— Да. Поссорились. Ничего нового не случилось. Все, как всегда. Я недостаточно хорош для своих родителей. И вот по сути я взрослый мальчик. Пора бы давно это перешагнуть. Но блядь, каждый гребанный раз, когда они решают, что-то за моей спиной, когда верят кому угодно, но не мне — меня несет.

— Это нормальная реакция. Все мы в душе дети. С детскими обидами, страхами, травмами. Нам всем не хватает родительской любви именно той, которую мы себе представляем. Но наши родители тоже люди. Это их первая жизнь, как и у нас. И они тоже могут не понимать наши чувства, ошибаться… Моя мать всегда считала, что мне повезло с внешностью, что моя цель выйти за муж, родить ребенка и жить на шее мужа, как у Христа за пазухой. И плевать ей на мои цели, желания, мечты… Я обижалась, злилась, ругалась, но после смерти папы, стала смотреть на это по-другому. Мама инфантильна. Ей мир без мужчины кажется большим и страшным. Она боится, что я в этом мире останусь одна. Может быть и твои родители…

— Мои родители верят, что я приперся к сыну на день рождения бухой и устроил драку с охранником, напугав Марка.

— А ты? Что-ты сделал, что они в это поверили? Не сейчас, раньше…

— А я?! Да я врал им? Врал. Все подростки врут. Бухал? По молодости пил. Много. Но пьяным за руль никогда не сяду. Пример перед глазами был. И они это знают. А тогда в феврале я к Марку за рулем приехал. А этому долбаебу морду набил, так как за базаром не следил. Намекал, что сын не мой, а от его коллеги.

— Егор…

— Понимаешь они с родителями Риты договорились Марка с кружка забирать раз в неделю. А потом с ним в парке гуляют. Два месяца Юль. Два сука месяца, пока я с ума схожу, пока блядь телефонный разговор с сыном выпрашиваю! Я его три месяца не видел. Три Юля!!! А они даже не сказали!!!

— Ну может быть они хотели, как лучше? Что бы …

— Как лучше?! Что бы что?! Нет… Ты мою мать не знаешь. Если у нее есть цель, она ради нее пойдет на все! Это не первый раз, когда я ухожу на задний план при маменькином желании, чего-то добиться. Она мне между тройкой и четвёркой за год, вывела три, только, чтобы не считали, что у нее есть любимчики! Какие могут быть любимчики у преподавателя, который своему сыну три ставит?! Она всем говорила и продолжает говорить, что я ВУЗ закончил «правда без отличия, но не всем звезды с неба в учебе хватать»! А сейчас она готова меня удалить из жизни моего сына, только бы ей давали с ним общаться. Я Марка люблю. Я все для него сделаю, а она…

Он поджимает губы и мотает головой. Снова висит тишина. Я не знаю, что сказать, так как понимаю, что никакие слова не помогут.