Вы не первый…Паайдём, отдохнёшь, угощу вином. Хаарошее. Грузинское. Паайдём. Они сейчас вернутся к себе, в свою Пицунду. Они таам принимают грязевые ванны.

Щука, Акула

Сегодня двадцать третье, ой нет двадцать второе. Ужас какой-то, а не день. Прибежала Надя сестра, и говорит. Папа. Д. Гриша, бабушка сказала идти на речку. Там ребят в пещере задавило. А мы антенну ставили для телевизера. Сели н ходу трое, и туда, а таам, народу. Все бегают по берегу, не знают чьих придавило, потом тётя Нюра наша, нашла своего Тольку и отдубасила его на радостях, что он не там, дома и жив, но что бы больше не лазил никуда впредь. Мы с дядей Гришей поплыли на ту сторону. Долго копали руками быстро-быстро, может ещё живы, может ещё успеем. И так куча песка и глины. И погода, когда уже пальцы не могли копать, начали лопатами, каждый удар и страх, что ударишь пацанёнка. Перерыли ещё горы земли потом сотник вызвал пожарных, скорую и сапёров, хотели смыть водой всю эту кучу земли. Потом пришёл пацан, которого привалило, но он остался жив, и указал место, рыли, рыли, правда пещера вот и конец. Грунт крепкий, а там ещё лаз в сторону.

Пришёл дед отец ребят держась за голову обеими руками. Все плачут. А мать уехала на отделение к своему брату хоронить, у неё два сына где- то здесь под нами.

Снова лопаты, лопаты. Потом кто-то закричал, есть один, снова руками, руками. Ах ты господи, парень то большой 15 лет. Лежит лицом вниз. Скорчившись. Вытащили полный рот песка. Говорят, после первого обвала слышали крики из-под земли. Они совсем были близко от поверхности. И кричали, а потом второй обвал доконал. Снова лопаты, руки, вот и второй тоже вниз лицом. Искусственное дыхание, рот в рот. И так руками и ногами. Но, куда там. Прошло четыре часа пока искали и рыли.

Чёрт знает. Что. Вчера похоронили двух сестёр на нашей улице. Такой же возраст. Машина перевернулась, а они были у дороги. А сегодня, вот опять чертовщина. Жалко ребятню. Вот видишь, как.

Лето прошло. Нудные осенние дожди барабанили по окнам мастерской. Художник сидел у ткацкого станка. Руки двигались, сновали и, цветные нитки, словно раздумывая, ложились одна к другой, создавался какое-то особое настроение на холсте.

В мастерской было тепло и уютно. Полированное дерево станка, на стенах полки, резьба, создавали своё тепло древнее, идущее от деревянных изб, а зелёный колючий кактус, с огромным красным цветком уводил в другой мир, мир иллюзий и фантазий, в мир сказки и загадок. Ковёр был наполовину готов, но художник отходил, щурился, смотрел снова на эскиз, который сделал там, там же, в лесу. После этой ночи, страшной, жуткой ночи одиночества.

Июнь начался дождями, грозами, поливали ливни и, когда они приехали в лес, было сыро и зябко. Нужно было к вечеру, пока нет дождя, поставить палатки и приготовиться к встрече учеников художественной школы. Работали спокойно, без шума и суеты, радовались, что нет учеников, и никто не мешает.

С учителями был один – Славка, который, как добрый хозяин помогал – забивал колышки, натягивал крепёж и чувствовал себя на равных, работая в охотку, предвкушая радости пленерной жизни.

К вечеру палатки стояли. Городок из двадцати брезентовых домиков построили. Поляна зажила новой жизнью.

Принесли из пионерской столовой котлет, борщ, компот и, когда хорошо пообедали, начали толковать как хорошо без ребят. Тихо спокойно, вот пожить бы так недельку…

Сумерки застали врасплох. Закричали ночные птицы. Темно.

Костёр освещал скучные лица. Начались воспоминания. Вот как было. Вот так было. Вот помнишь, в том году. А в позапрошлом!!! Все вспоминали лучшее, и, конечно везде были они, ребята, ученики, будущие художники.

Наконец пришли к мнению, что без них и скучно, и пусто, и вообще колокольчики зазвенят завтра – прибудут, начнётся, и закрутится. Потом снова затихли. Закричали ночные совы, нагоняя жуть и тоску. Вспомнили своих домашних, снова притихли. Славка сидел, шевелил палкой угли костра, остальные таращили глаза в темноту. Простучал далеко – далеко поезд. И снова длинное и и и …

Перекликались совы.

– Нет, ребята, я пошёл, сказал Эдик и отошёл от костра.

Ушёл и Валера, преподаватель, с сыном спать. Славка уже был в своей палатке.

Совы ближе, ближе.

Вдруг над поляной мелькнула огромная тень.

– Эдик, Эдик, смотри, Совы. Сычи…

– Ещё одна, смотри!

– Тихо. Не шуми. Напугаешь.

– Распугаешь.

– Низко и бесшумно летят, черти.

Совы скрылись и снова заайкали, заухали…

Сидим. Молчим.

– Да, не весело.

– Ребята, пошли спать!

Утро было солнечным. Радостным. Ждали ребят, приготовили раскладушки. Толковали откуда они приедут, по какой тропе – дорожке.

– Дааа, долго, чтото нет.

– Где же чижики, писклявые?

*

– Загудели грузовики, легковушки.

Пошлиии!

Покатились, шумные дни с дежурствами, по пионерской столовой на кухне. С вечерними кострами. А совы, ночью, часто будоражили ночную тишину.

И вот однажды, когда ребята уже спали, тройка смелых, взяли фонарь и пошли на звук. Птиц вообще трудно было выследить, а ночных и вообще не приходилось. Прошли тихим шагом сосняк. Двигались осторожно, крадучись, выверяя каждый шаг. Ни одна ветка не хрустнула, не выдала их. Но вот березнячёк. Совы совсем близко. Крик умолк. Неужели спугнули? Сели, отсиделись. Молчат и те и другие.

Закричала дальняя птица, ближние вместо ответа резко отрывисто ругнулась. Замолкли и надолго. Потом потихоньку заухали, заикали. Голос был совсем рядом. Эдик наугад, на звук направил свет фонаря. Филин замолк. Смотрели долго. И вдруг увидели, сидит, красавчик, огромный, живой. Большущий, живой столбик. Тихо, очень тихо подошли на три шага и потом радовались и смотрели. А они. В свете фонаря сидели. Махали длинными ресницами, перьев и смотрели друг на друга. И не знали, не ведали, кто больше боялся, а кто радовался, глядя прямо в глаза…Одиин, дваа, да их много…

… Мастерская мастера.

… За окном пурга.

Преподаватель перевёл рисунки, сделанные летом, тогда в ту сумрачную и радостную ночь… перевёл на холст. Гобелен. Зима. Мороз. Метели, а он сидит за ткацким станком.

… Воспоминания.

Ковёр – гобелен с совами был выставлен в столице, в Манеже. Смотрели искусствоведы, взрослые и малыши.

*

Художник – мастер стоял рядом. Подошла мама с сыном, долго смотрели. Мальчик подошёл совсем близко и хотел погладить сову.

Потом долго, долго просил…

Тащил маму за руку, когда они уже уходили к следующему экспонату…

– Мама, мама, купи сяву…Мама, ну купии…

– Куупи сявууу…

– Колорит… Даа – Цветовая гамма. Даааа. А настроение?! Как они там, на периферии, могут таак тонко передавать чувства…

Рассуждали московские искусствоведы…

1975г.

Более глупого положения и не придумаешь: сидим с Эдиком в лесной глуши в разгар Октябрьского праздника. Мотоцикл разобран, на камере семь дыр. А всё спешка.

Он прибежал ко мне в мастерскую, сбиваясь и повторяя слова, объяснил, что у него целый рюкзак провианта. И хлеб, и крупа, и колбаса. И что если не веришь, посмотри. -Вот он, рюкзак. Черт же дернул меня прилечь и проспать этот поезд.Заводи мотоцикл, поехали. Знаешь, какие там корневища. Я буду писать этюды, а ты рубить что-нибудь из коряжин. Говорят, там бывал Ватагин и живописцы из Москвы. Ну, поехали. Здесь недалеко.

Эдик ждал. На спине рюкзачище с этюдником, картоном, зонт и продовольствие. Трудно было не поехать, но поехать еще труднее.

Я стал объяснять, что холодно, что и ледок уже позванивает на лужах. И если ляжет снег, то без коляски мы засядем. Не успеем вернуться к занятиям в свою любимую художку, а за это шеф голову открутит и ему и мне. Ты же знаешь её.