– Это, про бабу…

– Даа…

– Ну, и вязеть он, этого кабана. Ага, вязёть, вязёть…

– А сам издыхаить.

– Жена, я тебя, суку люблю, дай на похмелку. Возьми хоть чакушечку. -Умираю…

– Хер табе, не возьмёть!

– Какая змеюка.

– Прошипела стоголовая.

– Ташшы, гад. Пережрал вчарась.

– Ну и ничаво. Черти тебя не возьмуть такого.

– Поныл мужик.

– Да какой?!

– Усё у доми делал.

– Даже гладил её с получки, ну и в аванс, само собой.

– По голове. Ладошкой…

– Ты, моя жана, на, падла, усё принёс. Даже премиальные – спрятать подале.

– А она растопырится и так ласково – ды положи туды, в загнетку. Его зарплата и щас ляжить. Во, какой мушшына был. Настояшшый. Мушшына. Коля Басов его зовуть. Не, звали, Коля Басов.

Вытер дед кулаком почти сухие глаза.

Ну, ето, пришли они на рынок, он, ето, ну, ето, разложил кабана, и говорить.

– Ну, ето Марфа, а может и не Марфа. Дай хоть на сто грамм.

– Хер табе, а не сто грамм. Бяри тачку и домой. А то коты да кошки расташшуть потроха…

– Ды, потом, свои потроха чуть не потеряла.

– Приходить домой, а ей говорять.

– Бабы, говорять.

– Мужик твой у морги…

– Я яму, бля, дам у морги, иш куды пристроилси.

– Там, мужуки говорять, вчарась один ожил, пульса даже не было никакого пульса, ну ето, серце стукаить. Не тарабанить. Отстукало. А там других принесли они ещё дышали, перегаром, он и ожил, да, другой…

– А тее, загнулись. Усе… Триндык, усее.

– Похмеляицца и там. Нашёл. Иш тыы…

– Ой, бабы, ды и правда, жалился, сердцу хярово, ой, ооой. Бааабыыы. Околел. Правда ваша, околел. Ттвою мать, надо – надо, надооо было … опохмелиться. Ой, дуррааа. Десятку, десятку пожалела. Помёр. Точно помёр. Ттвою мать…

– Ну и чаво. Похоронили. Закопали. А ты говоришь Япония. Япония. А я тебе скажу, не Япония, япона мать её.

– Ды неет,

– Бабу ету.

– Жлоб.

– Воо…

Южные края. Райская жизнь. Светит солнышко на небе ясное. Цветут и сады и душа. Песенки поют весёлые, райские.

Их, совсем ещё молодых, собрали в одну компанию и всё было хорошо. Потом появились красавицы, и тогда водили хороводы и радости не было границ. Кормили всех вместе дружно весело. Выпускали на прогулки. В саду носились по зелёным коврикам травы, не думая ни о чём. Потом снова собирались вместе и на ночлег устраивались, кому где нравится, не взирая на лица. Не знала молодежь, что их ждёт уготованная не совсем та судьба, которая была там, на свободе их друзьям – собратьям, которые носились по лугам и полям.

А тучи уже висели над их красивыми головками.

Он, главный герой, да и другие не знали, что уже завтра, завтра, будет такоое…

Что и кто они теперь? Он, она? И, кто теперь он, тот главный герой, которому все и всегда были рады?

Правда, сами и ускорили этот процесс, сердечного горя, когда вечером при луне уж очень старались приласкать своих таких же совсем ещё молоденьких подружек…

Вечером их расселили по разным, почти опочеваленкам, но резвились, баловались всё равно. Красавицы вели себя спокойнее, чем юные женихи.

Заходило солнышко. Их, играющих, в саду, весёлых и слишком шустрых перевели в совсем другое место. Пришёл хозяин. Внимательно осмотрел этих слишком шустрых. Ему показалось, а может не совсем показалось, они играли, не разбирая кто он, а кто она.

И, чтобы не было печали, которых черти накачали, разместили в разные помещения.

Ночь. Темно.

И.

Подумал хозяин.

Пойдут неплановые малыши и тогда не прокормить эту братию. Зимой зелени не будет. Не растёт трава зимой, поливай не поливай.

Прошла неделя. Их теперь перевели в просторное большое помещение, а потом совсем открыли все запоры, двери и пошли бегать гулять по саду, зелёным лужайкам все вместе. Хозяин знал, что незапланированных малышей теперь не будет. Но братия, вчера ещё весёлых, игривых выглядели как-то грустно. Он ходил и посматривал. Всё хорошо. Уже не бесятся и не скачут друг на друга. А тот, самый весёлый и шустрый сидел совсем в сторонке и выглядел совсем, совсем грустным. Ну, совсем, почти как у людей.

Это был тот, который и стал теперь…

… Фальшивым евнухом.

Стал…

Его, совсем маленьким зайчиком, принесли домой охотники, тогда он ещё не мог бегать так шустро.

Потом вырос в крупного красавца и был главным, сильным, достойным вожаком, хозяином всей компании-домашних кроликов. Появлялись, много-много, помесь кроликов и зайца как с конвейера хорошего завода – племрассадника… новые, породистые, с красивой серебристой шубкой, крупные зайчата, на радость хозяевам и зависть соседям…

И вот, он, один, совсем не прекрасный день…

Хозяин решил – их, самцов, нужно очистить…

Эх, ма, ой мама, его дикие братья – зайцы, носятся, бегают по крымским полям, лесам и зелёненьким хозяйским огородам. Лакомятся капустой, морковкой. В конце лета травка выгорает, а огороды – санаторное питание… как тем мартышкам, и священным коровкам, которым повезло с постоянной пропиской, в красивой Индии…

А теперь он, страдалец, сидел, грустил и думал.

Это люди могут что-то делать и не всегда думать, а зайцы…

Вот и хозяин, дед.

Пенсионер.

Бывший зоотехник и ветеринар. Решил облегчить свои трудные стариковские годы. Ходить и добывать эту траву и лозу, которую любили они, кролики. Да и вообще уменьшить количество, и сделать качество. Меньше кроликов, меньше забот, но хороший привес. Вот и очистил самцов. Провёл кастрацию, как он говорил, всем подряд. А когда до него дошло, что и главный хранитель и, как бык осеменитель, – зааяц, чистокровный, дикий, когда то, так его величал зоотехник.

Тоже.

Туда же.

Кастрацию…

Нож…

Но в тот роковой день для зайца, доктор, как он и все соседи себя иногда дразнил, рванул на душу перцовки стакашик… и забыл. Утопила, чёртова перцовка его ещё, не заржавевшую голову и, и, под шумок очистил зайца. Такую породу свёл на нет…

А дни шли, летели и, и пролетели, но не зря.

Он, фальшивый евнух, ожил. Ожил…и… как производитель. Почувствовал в себе силу. Необыкновенную силёнку. Решил, что снова народился. Подумал так.

Он и раньше знал, что может, способен соображать, не так как этот зоотехник, человеческой породы. И теперь пошла жизнь по-видимому, не по-прежнему и, и, не по пустому. Конкурентов, желающих побороться за право господина не было. Они просто щипали травку, грызли веточки, а он резвился, прыгал просто так, да и на своих бывших и теперь настоящих живых красавиц. Потихоньку крольчихи, почти девочки закруглились и стали поджидать пополнение.

Но.

… Не долго, музыка играла…

Хозяева, старушка и дед, бывший специалист. Поняли после долгих дебатов, а бабуля своему деду показала фокус – фигу, и повертела пальчиком у виска, закрыла погребок, где хранилось домашнее вино, и показала ещё деду свой кукиш… вместо баночки с вином.

Как же дед, спутал или не нашёл у зайца его драгоценные половые признаки, совсем не призраки, половые отличия, такого матёрого вождя племени.

Теперь уже, долго, очень долго музыка играла. Бабушка исполняла своему специалисту танец с саблями, и грозилась применить, по всем правилам не рукопашного боя гладиаторов, грозилась показать и ещё раз кукиш, а если не поможет, тогда и кузькину мать.

Он, дошёл до самого Берлина, фронтовик, понял, что гауптвахты не будет, но что-то ещё худшее наступает.

Пила, пилила-грызла и шумела, как он это называл, когда бабушка читала ему свою лекцию о вреде этой самой перцовки, да и вина, хоть оно и изабелла, домашнего любовного приготовления.

Ночью зайчик, настоящий, резвился и продолжал свои игры с крольчихами. И всё-таки думал, что никто не увидит и не узнает. Никто. Ничего. А ему хотелось. Ой, и ах, как хотелось наверстать упущенное. Прогулы… по причине тяжёлой травмы, временной – нетрудоспособности, хоть и без больничного листа, и усиленного санаторного питания. И снова…на свою голову и не только, зарабатывал своими трудами, почти ратными.