– Стоял, грёб землю, своими когтями,– граблями железными. Стоял, кукарекал, но отрывисто. Как пьяный мужик, видимо и матерные курвинные слова говорил по – своему.

– Во, смотри, зовёт. Что б его встречали. Свинья, а не петух. Узурпатор, хвашист.

– И.

– И свершилось необъяснимое…

– Выышла!

– Смотри, смотри, видишь?! Вышла…

– Дура и есть дурра. Да что, как и мы бабы. Все одним миром мазаны.

*

– Кукарекал, кукарекал, вышла курочка, но не на реку, – вышла, из спящего уже курятника со всеми жителями этого дворца, встречать гуляку молодца. Отбой по куриным законам, да ещё и с чужими, не своими, – курвами!

– И такой цирк всегда.

– И, каждый Божий день. Прогуляет, хамло, и ещё его встречай…

– Как же,– хозяин пришёл.

– У кого только он постигал эту вредную науку.

– Узурпатор. Клятый…

– Воот. Сосед.

– А ты тоже домой едешь последним автобусом. Жена хоть ждёт. А то вооон, что творят ваши наглые братья меньшие…

Капитан, капитан улыбнитесь.

… Долог день до вечера, когда делать нечего, а мы с тобой слушаем, слышим и верим, не верим, уж очень похоже на братьев старших. Какие – то курочки петушки,– учат – мучат или передразнивают нас. В детстве часто взрослые пели такие песни, когда будете потом путешествовать на поезде, смотрите в оба, на станциях и пересадках, там иногда милиция в рупор передают, громко так…

– Товарищи пассажиры, вы приехали на станцию Петушки,– берегите карманы и мешки…

Вот это Петушки.

– А что, тогда так было, чемоданы, почти рундуки,– братья сундуков, и мешки. Сейчас не тоо.

… – Но это было, тогда, а вот такого, с петушиной верностью не было.

– Не слышал я, сказал капитан.

– Чудесаа.

***

… Мы часто встречались, почти случайно на тех поляночках, в горах, где мой почти волкодав, не доросший и на половину, но чуял след и даже спугивал, было дело, зайцев, которые прятались поближе к нашим огородам. Видимо их манила уже не та любовь к ближнему, как у того, петухамского отродья.

– Неет, ээтот зайчик прибегайчик, любит свои конфеты мятные – эту, нашу, домашнюю морковку. Не то, что у нас сейчас… Мятные без мяты – одни химикаты…

… Но вот насчёт любви и ревности с курицы спрос – открытый вопрос, как в народе говорят, куриные мозги. Не скажет и пример не покажет. Она всегда верная своему, хоть какому, но петуху.

… А вот, ещё, – опять двадцать пять,…про любовь.

Ну и умора.

У них ревность не порок, но всё – таки урок.

Живёт у нас в посёлке на улице Горького, совсем не сладкой жизнью, Тамара, ну, почти…вот такая.

… В глубокой теснине Дарьяла,

Где роется Терек во мгле,

Старинная башня стояла

Чернея на чёрной скале.

В той башне высокой и тесной,

Царица Тамара жила.

Прекрасна, как Ангел Небесный,

Как демон, коварна и зла…

… Царица Тамара жила. А наша, её тёзка, жила и почти жива, в своём доме, не башня, но места хватало. Муж, правда, не евнух, как у её тёзки, и не охранял свою теперь уже совсем не такую небесную красоту, не стал её охранять,– удрал на старости лет к другой старушечке, – у неё морщин присутствовало постоянно мееньше, на лице, на целых тринадцать распаханных временем и трудом – чертополосиц, – красотааа.

И вот они, не венчанные, так, пришёл и не ушёл. Остался, там, у неё милуются, а она, не вдова, ещё жива и жила пока – здесь. В своём не замке тереме,– доме.

… Теперь про любовь, скорее ревность, и не Тамары. Она уже в обед не помнит, чем утром наполнила свой желудок и вообще нужно ли ей это. А про любовь и про измену все говорят, до самой кончины, – жизненной эпопеи, рассказала мне.

И, вот, её словеса, про любовь.

*

… Жили, поживали у неё, почти в райских водах, почти Рейна – бассейна, метр на полтора, но с водой, любящая пара.

Тесть мой, её сосед, звал, величал их внутрии. Вот оттуда и заголовок, скороспелый. Так эти милые любящие нутрии всё – таки, всегда тихо, мирно, ворковали между собой. Ссор их никто не видел и не ведал.

И, вот однажды.

Тамара услышала шум, потом визг и ещё хуже почти плач как маленького ребёнка, у которого отняли от маминой грудки – кормушки. Непорядок, подумала Тамара, которая наша, не Кавказская. Вышла. Села. Посидела, и чуть сама не пропела, – оторопела. Муж ёйный, этот хорёк, красавицы, нутрии, сидел в воде, которая плескалась не только по бороде, и пытался выйти из мокрой купели, на брег и не песчаный и не пустой. Царапал коготками, по лесенке и получалось смешно. Но не ему, – колыхались волны, хоть и не девятый вал, но он дрожал, а нос фыркал тоже брызгами. Он замёрз, но не примёрз, морозы были небольшие по утрам, а он дрожал. Тамара хоть и древняя, не всё слышит и почти не видит, узрела таки, что невеста, нет, жена, эта внутрешняя, кусает, кусает,– на верх не пускает. И он, бедный дрожит, а, по ступенькам, не бежит. Нет, ни шагу, вперёд, но как в пенсне поётся, люблю, только первая шагу не сделаю… и он, шаг не сделает. Никак. А что. А как. Да никак…

Тамара, конечно, никогда не изучала науку о жизни и поведении животных, тем более, таких, временных жильцов, будущих, теперь, пока плавающих шашлыков. И, теперь уже, не всё помнит, что было вчера. Но записала в свою черепную коробочку этот, для науки, ценный случай.

Теперь рассказывает.

– Вот, знаешь, что это такое деется, и на кого надеяться. Мне привезли и, почти даром вручили этого хорька, как она величала этого. А он, оказался не он, а она. Да ещё и молодая, совсем юная и красивая, своей статью, почти родная сестра кавказской красавицы. Но. Пузатенькая. Спраавная, шашлык, или котлеты будут ещё красивее.

Тут Тамара рассмеялась, рассказала секрет, тайну её самца, который был уже готов к праздничному столу, когда приедут внуки. Но, он этот старик, хомяк, нет, таки внутрийский. Она так его дразнила, когда серчала.

– Ты знаешь, он стал ухаживать за этой молодухой, новоиспечённой, пока ещё не испечённой, в печке, или, ещё, не, на, шампуре, молодой невесте. Он с ней играался, ныряял, потом, почти, обнявшись, как медведь и охотник в рукопашную, ну, миловались. Это Тамара точно установила. Научно обосновала, хотя в рассказе всё путала начало истории влюблённых и конец, не кончину, пока ещё. А конец был ему не сразу.

Потом рассказала, почему она его, своего законного, морила холодом. Это уже наука, достойная внимания академика, биолога.

… Дело в том, что они эти внутренние жители ведут такой образ и уклад жизненный, НЕ ТААК, как люди…– где живу, там и сорю. А у них, этих мокрых, закон. Где живу, там не хожу. Ну, это,– до ветру, хотя таам и не бывает ветра. И вот, этот закон чуть не угробил, этого влюблённого менжнуна перестарелого.

… Чем дело закончилось, я так и не узнал. Как она выясняла, что законная ейная жена ревновала, и, каак, она, Тамара, не царица Кавказа, это установила, но факт был почти на лицо.

А, она, хозяйка, красавицу, увела,… не на сковородку, неет, вес мал, – в другой бассейн, почти ведро, – не бассейн со всеми удобствами на суше, как принято…у них. Оказалась теперь, молодуха в ведре. Вода, одна вода, кругом вода, а ей бедняге, и не туда и не сюда.

Так они потом мирно и тихо дожили до праздника.

Каждый в своём райском уютном уголке, без ссоры и драки…

Потоом.

Оох, какое это потом…

Приехали все родственники, правда не много, и, праздник, – смех, шутки. Радость.*

… Встречали, с хозяевами, детьми и внуками за одним столом.

…Было так шумно и весело.

Молодуха, плескалась, одна в большом, бассейне.

… И плыли они теперь по жизни все, каждый в своей лодке.