Я лишь краем глаза отметил слово Russie – Россия. Где-то там, на краю белых полей. В далеком Нигде.

В последнее время мало что слышал о том, что происходило там, то есть дома. Но неизменно и горячо интересовался всякими заметками о нем, то есть о доме. В большинстве случаев зря, так как в глаза из иностранных статей о России сразу же бросалась нарочитая небрежность и нарочитое же невежество авторов относительно предмета. Как будто школьники писали сочинения, лепя без разбору стереотип на стереотип, подгоняя мысль читателя по разъезженной знакомой колее, старательно избегая знаков препинания, могущих ненароком подтолкнуть к сомнениям.

Едва уставившись взглядом в заголовок статьи, я подумал, что брежу. Перечитал еще раз, нарочно потряс головой – нет, заголовок остался прежним. А уж свой бред от чужого я с трудом, но вроде пока что отличал. Тогда, подняв голову, изумленно окинув взглядом вагон, как бы вопрошая: «Я один это вижу?», с жадным любопытством принялся читать.

Как гласил «титр» и поясняли несколько первых строк – в России с недавнего времени вводился законодательный запрет на вождение транспортных средств и получение водительских прав лицами, чья гендерная идентичность или сексуальная ориентация являлась отличной от общепринятых норм либо подвергалась сомнению некими компетентными органами.

Строки в голове перевелись с французского языка на русский как бы сами по себе. Ошеломленный, я продолжал чтение. Связи между абзацами не было ни причинной, ни следственной. В ней на самом деле о самом запрете говорилось со ссылкой на какой-то англоязычный источник в Азии, вскользь. И не становилось понятно: это уже утверждено, или же еще нет, или же вообще просто на уровне чьей-то инициативы. Далее следовали факты каких-то запретов некоего другого, демонстраций кому-то чего-то, заканчивающихся дебошем, и несколько слов вроде бы адвоката насчет статьи в Уголовном кодексе за гомосексуализм. И еще что-то, но совсем уж сумбурно. Однако остался еле уловимый привкус стройности и складности при всей вопиющей нелепости и бессвязности. Вызывающий делирий, за которым ясно угадывается ползучая провокация.

Из какого-то университетского курса с хитрым и сложно переводимым названием я знал, что подобное называется вроде как «инъекция», то есть «вброс».

Россия. Запрет. Права. Прописанная нормами гендерная идентичность. Водить машину доступно не всем. Уголовный кодекс.

Эти мерцающие фрагменты мозаики, сложенные вместе, вызывают, по задумке, ощущение тревоги, смятения и негодования где-то глубоко, в придонных пластах западноевропейской психики. Принят или нет такой закон – не важно. Если он может быть принят, значит, что он принят. Намек на то, что в случае с Россией и подавно. Ведь от нее всего можно ожидать.

«И вот с такой обескураживающей бессмыслицы и поклепа начинается брожение умов, прорывающееся потом с кровью наружу», – подытожил я для себя. Потом оторвался от чтения. Грустноватая улыбка поползла по губам, когда я коротко выругался вслух по-русски. Встал, закинул за плечи рюкзак, потом схватил газету и поспешно вышел. Поезд подъехал на нужную мне станцию Strasbourg – St. Dénis. Газету выкинул в урну. Разлегшийся на лавке рядом клошар вдруг приподнялся, но, обшарив воздух вокруг себя, снова откинулся в забытье, обхватив рукой початую бутыль с жидкостью серо-буро-малинового цвета.

Решил, но еще более твердо, чем четверть часа назад, проехать до собора Парижской Богоматери. Как будто кто-то тянул меня туда. И я охотно следовал – к тому же там недалеко работал В. «Мне нужно повидать его поскорей, забрать ключи от подвала, где хранился мой дорожный чемодан», – напомнилось самому себе. Теперь же даже появился повод подзадержаться, рассказать о прочитанном пасквиле и пропустить по стаканчику, обсудив, кому пасквиль выгоден.

В. работал барменом днем, а так как сейчас почти никто из посетителей, что довольно сильно удивительно для расположенного в таком туристическом месте заведения, не приходил в это время, работы моему другу оставалось мало. Стало быть, он потихоньку попивал сам и угощал меня и общих друзей за счет своего хозяина. Заведение, где работал В., и заведение, откуда я сегодня уволился, принадлежали одной семье, каковая в полном составе с неделю назад отбыла в Южную Америку на отдых.

Прошел по лабиринту коридоров метро, вышел на нужную платформу и пересел на четвертую ветку. Ехать оставалось недолго.

Совсем вроде как скоро вышел на Шатле – нужной мне станции. Поспешая на поверхность, проскользнул к лестнице мимо двух крепких полицейских, равнодушно поглядывавших куда-то перед собой, пока третий чуть поодаль проверял документы у пары низкорослых африканцев в потертых джинсах и футболках.

Едва заметное амбре прелой урины и невнятные возгласы с акцентом только подогнали меня, и я бодро вспорхнул вверх по ступенькам, прочь к выходу.

Идти до В. отсюда – не далеко и не близко, да и я никуда не спешил. Так и шел с рассеянной улыбкой по улице, чьих подробностей никогда опять-таки не мог точно припомнить, хотя хаживал тут довольно часто и помногу.

Да и сейчас не особо смотрел по сторонам и не старался вобрать в себя побольше воспоминаний на долгую дорожку. Даже мало обращал внимание на все уплотнявшийся поток людей.

Лишь ненадолго задержался у привлекшей меня изящной в своей ненавязчивости, как все исконно французское, витрины магазинчика ювелирной бижутерии. Тут я, с некоторым удовольствием, стал рассматривать хитросплетение изломанных струнок неброского колье с красными, как будто капельками ягод, рябиновыми камушками, посверкивавшими из-за стекла. Цену на колье не указали – видимо, стоило оно недешево и владельцы опасались за сохранность товара и витрины.

Пересек дорогу и простоял с четверть часа на мосту Менял, просто глядя на уходящую вдаль грязновато-изумрудного цвета Сену. По реке прошла пара катерков с непременными азиатскими туристами, сидевшими на уставленных на палубе рядами стульчиках. Я махал туристам рукой, сам не знаю зачем. С катерков оба раза оживленно смеялись и махали мне в ответ, а кто-то даже фотографировал, и зачем-то со вспышкой.

«Потешно», – подытожил я сам для себя и продолжил прогулку.

Миновал Дворец правосудия, с удовольствием вдохнув освежающую тень от порхающих листьев деревьев, посаженных вдоль относившихся к нему административных зданий. Задержавшись, посмотрел на часы на стене, на углу. Те самые, встроенные в стену, с женскими фигурами, уравновешивавшими композицию по бокам. По римским цифрам на циферблате с солнцем понял, что уже почти половина четвертого дня, – я примерно час добирался сюда. Сам не замечая, как время проходит. Жара спадала. День шел на убыль. Даже наползли какие-то белесые тучки.

Теплый воздух. Легкая походка, присущая мне обычно, но почти утраченная за последний год, снова просто давалась мне. За этот год я очень сильно устал. Хотя бы это и не такая уж смертельная усталость, но все же изматывающая, тянущая силы, она неизменно и докучливо пробуждала во мне своим появлением раздражительность, вспыльчивый нрав. Колкие слова накатывали мутным шипящим приливом. Мне часто бывало стыдно потом. Усталость, замятый стыд – вот неизменный привкус моего ощущения Парижа.

Как ни странно, но все же здесь еще в ходу банальная истина, сводимая к тому, что чем дальше живешь, тем больше познаешь и тем меньше остается иллюзий. Умножающееся знание о Париже современном не давало мне приблизиться к растиражированным ощущениям этого города прежних эпох, делая их неуловимым, в полглаза подсмотренным сновидением. Чувствовал себя кинутым – в фильмах и на картинках видел одно, а по итогу попал в другое.

Словом, этот Париж я не понял, а пожив тут вот так, как живут в большинстве своем обычные люди, перестал понимать, зачем сюда вообще приезжать больше одного раза. Видимо, мне город не захотел открыться. Хотя бы и я встретил здесь немало приятных людей и заработал денег, ведя личную бережливую экономику.