Собственно, потому, когда нас ставили работать в паре, мы изредка перебрасывались короткими рассказиками и случаями из жизни, шуточками лишь за завтраком и перед закрытием.

Я знал, что Гвенаель старше меня на пару лет, что учился где-то в Париже или рядом и давно работал в ресторанах. Блондин, чуть выше меня ростом, он всегда приходил на работу в свежевыглаженных рубашках и строго до блеска начищенных, довольно недешевых туфлях. К бретонцу некоторое время, под конец смены, приходила худенькая девочка с зелено-карими глазами. Неизменно в платьице и неизменно какой-то такой «деревенско-экологичной» расцветки, с сумочкой из светлой кожи, которую носила на лямке, переброшенной через худенькое плечико. Такая светленькая и улыбчивая.

Но я давно уже не видел ее здесь.

– …ну и потом, – продолжал я, – попробую зимний сезон отработать в горах, если найду там себе место, конечно.

– В Альпах, ты вроде говорил когда-то? Tu vas sûrement trouver, ce qui cherche – trouve.

«Кто ищет – тот найдет». Сколько же я раз слышал эту фразу. И мало кто знал, откуда она и кто ее сказал первым и почему. Странно даже – все повторяют, но мало кто помнит, в чем дело. Я понемногу уставал от разговора и смысл слов собеседника уловил, переведя, только спустя пару секунд.

– Очень хотелось бы, – отозвался я. – Да, в Альпах. Правда? Говорил же уже?

– Вроде да, мне кажется.

С пару секунд висела тишина. Потом Гвенаель произнес:

– Так, вот… смотри.

И начал выводить на бумажке что-то. Попутно поясняя свои действия.

– Это названия пары мест, куда ты можешь заглянуть на своем досуге и отдать им CV. Лучше в руки, лучше лично. Ну или по почте с уведомлением, в красивом конверте. В CV можешь написать, что ты работал у нас год, что говоришь еще и, кроме русского, по-английски, что активный, молодой, румяный и динамичный, то, се. Короче, не мне тебя учить.

На этом месте он вдруг оторвался от бумаги и, взглянув на меня, слегка рассмеялся, покачивая головой.

– Кроме этих мест, – продолжал Гвенаель, – скорее всего, работодатели подобного рода кучкуются на всякого рода ярмарках вакансий или вроде того. Сезон начинается где-то в середине ноября. Как снег ляжет. В этом году лето жаркое было, наверное, рано ляжет и долго продержится.

– Ой, спасибо огромное, Гвен. Спасибо! – сбивчиво проговорил я, несколько смущаясь.

– Да не за что, держи, – протянул он мне бумагу.

– Да-а-а. Я немного знаю, что да как. Думаю, съездить сам на место, осмотреться.

– Правильно. Заодно проветришься после Парижа. Сам бы уехал. Надоел этот Вавилон.

– Гвен, мне очень нравится Франция! Несмотря ни на что. Местами нравится больше, чем моя родина-мать. Многое мне даже кажется более родным, чем… чем родное мне по умолчанию. Но Париж наших дней… Это для туристов на пару раз… для непритязательных, простоватых девочек и мальчиков им под стать.

– Париж – это не Франция, – отчеканил на выдохе Гвенаель.

– Знаешь, на пару дней меня хватает, а потом тошно становится. Париж я другим представлял, – охотно согласился я со старшим. – Не понимаю, какой силы инерция тут должна действовать, чтоб этот разрекламированный образ до сих пор не разложился. Что вообще удерживает это клише от распада? Два-три фильма, несколько книг, с десяток актеров, пара блюд и названий парфюмов? Пара километров старой архитектуры? Деньги?

– Да ничто! – с горьковатой злобой коротко оборвал меня Гвенаель и усмехнулся, глядя куда-то в сторону.

– Да, действительно, когда вот так вот живешь здесь, это совсем не то же самое, что приезжать туристом. Да даже если и туристом, а бюджет урезан и приходится селиться в каком-нибудь Кретее или Барбезе…

– Короче, благодари судьбу за то, что заимел возможность сделать выводы, – подытожил мой старший коллега. А потом резко продолжил: – У меня ж друг один, кстати, работал на лыжной станции когда-то… В… Да, в Мутье или где-то там, Мерибель… Куршевель… Короче говоря, не помню уже. Суть в том, что или ты приезжаешь туда работать и копить, после смены отсыпаясь, а потом гуляя пешком по горам, пока не надоест, и к весне у тебя полно денег. Или ты всю свою зарплату спускаешь на развлечения, празднества и к весне у тебя остается пара сотен на проезд домой и лекарства от печени. Но зато можешь считать, что ты от жизни взял все.

– Широкий спектр возможностей! – мгновенно отозвался я прочитанным накануне в газете клише: “Le vaste éventail de possibilités”.

– И… Да…

Я положил бумажку в кошелек рядом с чеком и чаевыми, застегнул отделение на молнию и убрал кошелек в рюкзак.

– Ну ладно…

– Ну ладно, rouskof. Давай прощаться.

– Спасибо тебе еще раз за все, Гвенаель, действительно – спасибо! Всего тебе самого доброго. Может, еще увидимся.

– Merci… – и он снова произнес не очень правильно мое имя, отчего я невольно улыбнулся.

Мы крепко пожали друг другу руки, и я вышел из ресторана, оставив Гвенаеля одного. Солнце стояло еще довольно высоко. Невольно зажмурился. Вдохнув глубоко сухой и горячий уличный воздух, ступил пару-тройку шагов по тротуару.

И направился уже было в нужную мне сторону, как вдруг будто внезапно кто-то дернул меня за рукав и потряс за плечо. Я услышал, как за моей спиной голос проговорил еле слышно по-русски пару неразборчивых фраз.

Резко, с предзаготовленным выражением подозрительного удивления, обернулся и увидел пустой столик, где до того сидели бабушка с дедушкой из Австралии.

Стулья едва задвинуты, салфетки скомканы, бокалы почти до конца допиты. На всей улице никого. И так тихо, что слышно было, как переливается звон в ушах туда-сюда. Я даже подрасстроился такому обороту, списав прочувствованное прикосновение ко мне на тик от перенапряжения мышц.

«Наваждение какое-то!» – подумалось мне. Потряс головой и бодрым полумаршем пустился в сторону метро.

Стало как-то совестно, будто я необоснованно грубо и заносчиво повел себя с кем-то.

«Неужели – все? Как-то скомканно… Все… Чек при мне, надо положить деньги на счет. А ведь хоть и отпустили пораньше, выхожу с работы как обычно. Ладно. Все».

Шагал, по ходу ноги с удовольствием прикидывая про себя, как можно и должно распланировать полдник и предстоящий вечер, с тем чтобы успеть все, что следовало бы успеть.

Хотелось пораньше лечь спать. Я скоро понял, что сильно устал за эту неделю, несмотря на то, что работать приходилось гораздо меньше, чем обычно. Наверное, так до сих пор и сказывалась прошлая, проведенная в делах и заботах, сродни хождению по болоту – невольное отклонение влево или вправо, и в лучшем случае начинай все с начала. Я мотался в городок на реке Луаре, где учился в университете. Мотался, чтобы подать документы в префектуру на очередной студенческий вид на жительство. И хотя бы я зарешал успешно все бумажные вопросы в течение светового дня и получил заветное récépissé – «ресеписсе», то есть справку о том, что документы на вид на жительство на рассмотрении и мне разрешается пребывать во Франции в ближайшие три месяца, ожидаемых объемов радости на сердце я не наблюдал. И по возвращении в Париж мне несколько ночей все снился тот бульвар, шиномонтажная мастерская, на вывеске которой напечатано слово «вулканизация», так смешившее меня, и рядом дом, в котором я снимал студию с мезонином. Вязкая тягомотина воспоминаний не отпускала, мешая двигаться дальше.

А тут мне предстоял очередной отъезд. Не то чтобы раньше мало думал об отъезде. Приготовления к нему, просто мысль вроде «проверить, все ли в порядке», будила во мне что-то успокаивающее, хозяйственное, посконное, и я с удовольствием предавался перебору в уме необходимого. Предавался, как вот именно сейчас, шагая по пустынной улочке, названия которой я никак не мог запомнить, хотя прохаживался по ней очень часто с работы и на работу, мимо черного здания еврейской школы.

Усталость явно давала о себе знать, хотя бы и я сервировал сегодня всего ничего. К тому же сейчас, если на то пошло, только третий час дня.