Крид, окружённый своей гвардией, продолжал движение. Он не торопился, внимательно наблюдая за окружающим миром. Казалось, сам город наблюдает за ним, словно живой организм, испытывающий его на прочность. Тень тайны и неизбежного испытания легла на его плечи. Он понимал, что эта ангельская благодать — не просто естественное явление. Это что-то большее. Это знак, предупреждение или вызов? Он не знал точно.

Улицы города казались ему пустыми, лишёнными жизни, но в то же время заполненными невидимым присутствием. С каждым шагом нарастало ощущение напряжения, ожидания чего-то неизбежного. Мрак наполнял узкие переулки, скрывая в своих глубинах тайны и секреты. Воздух сгустился, и в нём появилось что-то непостижимое, нечто жуткое и в то же время притягательное.

Крид не испытывал страха. Он уверенно шагал вперёд, словно ведомый невидимой силой. Он чувствовал себя частью чего-то большего, чего-то, что превосходило его понимание. Это была тайна, загадка, которую он должен был разгадать. Он был готов к любым испытаниям и препятствиям, которые могли встретиться на его пути. Крид направлялся к сердцу Рима.

Пройдя ещё несколько кварталов, Крид остановился. Воздух сгустился ещё сильнее, наполнившись невыразимым напряжением. Тишина, царившая до этого момента, была нарушена глубоким, властным голосом, проникшим сквозь толщу веков. Голос был знаком Криду, его эхо резко резало слух, вызывая в памяти далёкие воспоминания и забытые чувства. Это был голос, которого он слышать не должен был.

В этом голосе были мощь, власть и неизбежность. Он проникал сквозь камень, сквозь мрамор, сквозь время. Крид почувствовал, как холод пронизывает его до самых костей, словно прикосновение смерти. В его голове начали кружиться мысли, запутываясь в лабиринте воспоминаний.

— Давно не виделись, Виктор! Кажется, будто целая вечность прошла. Удивительно, как быстро летит время! — незнакомец произнёс эти слова с улыбкой, которая была видна в его голосе.

Что это за голос? Кто его издаёт? Чего он хочет? Вопросы роились в голове Крида, заставляя его сосредоточиться и собраться с мыслями. Он понимал, что эта встреча может определить судьбу не только его самого, но и всей Европы. И он был готов к ней. Он всегда был готов.

Однако этот голос, словно эхо из прошлого, вызывал в нём не только тревогу, но и необъяснимый страх. Он шёл навстречу ему, не отступая, словно на бой. Но этот бой был не просто войной за власть. Это было нечто большее. Это была игра с богами, и Крид был готов к ней.

Чертоги Архангела Михаила, выкованные не из камня, а из самой Тьмы, вздымались над Бездной подобно ледяным пикам, выросшим из чрева Ангабанда. Мрамор же был не мрамором, а скованной вечностью, пронизанной искрами небесного огня — бледными отблесками павших звёзд, призрачным сиянием потухших солнц, мерцающим светом погибших богов. Этот свет, благодать Архангела, не просто освещал, но пронзал саму суть камня, выжигая на нём призрачные образы павших легионов, их агонию и отчаяние, запечатлённые в каждой трещине, в каждой ледяной жиле, в каждом изломе мрачной породы. Холодный ветер, пронзительный, как стоны умерших, шептал забытые имена, проносясь сквозь бесконечные залы.

В этих бескрайних залах, подпираемых колоннами из обсидиана — чёрными, как сама Ночь, колодцами в бездонном провале, царила тишина, давящая, как вес миров. Тишина, пронизанная шепотом Ветра из Запределья, проникающего через невидимые порталы, раскрывающиеся в куполах, словно немигающие глаза великого зверя, наблюдающего из тьмы за суетой миров. Купола же были увенчаны символами, высеченными из самой сущности бытия, символами божественного гнева и вечного одиночества, и казались бесконечными, отражая в своём холодном блеске Анфаласс — расколотый зеркальный лик разрушенного неба. В этих отражениях можно было увидеть призраки Древних Войн, призраки погибших войск, и бесконечное одиночество Архангела.

На возвышении, посреди зала, стоял трон, высеченный из белого мрамора, ослепительно яркого на фоне окружающего мрака. Белоснежная чистота была испещрена тончайшими прожилками обсидиана, чёрными, как ночь, рисующими на его поверхности сложные, загадочные узоры, словно застывшие молнии. Этот огромный трон, работы неизвестных мастеров, казался одновременно хрупким и несокрушимым, символом и безупречной чистоты Архангела, и его вечной борьбы с тьмой. На нём, с горделивой осанкой, сидел Архангел Михаил, его фигура, освещённая небесным светом, казалась вырезанной из самого света, в резком контрасте с окружающей тьмой.

Перед троном, в центре зала, возвышался огромный мегалит, исписанный древними рунами, сияющими тусклым, зловещим светом. Руны рассказывали историю забытых богов и вечных войн. В самом сердце мегалита, пронзая камень насквозь, застыл Меч Судеб — клинок из адского огня и ледяного кристалла, когда-то принадлежавший поверженному богу войны. Клинок, приобретённый Архангелом Михаилом в бою, теперь служил вечным напоминанием о победе света над тьмой, о великой жертве и бесконечном одиночестве великого воина.

Стены чертогов не были украшены, они сами были историей — полотно вечности, испещрённое застывшими моментами божественных битв. Световые вихри, сгустки неизбывной энергии, призрачные тени павших богов, переливались на их поверхности, рассказывая безмолвную сагу о вечном противостоянии Эру и Моргота в далёких мирах, о борьбе света и тьмы. Тьма же не была пустотой — это была живая сущность, дышащая холодом и отчаянием, вечно накатывающаяся волна на несокрушимые, но измученные стены божественной твердыни. И в этом вечном противостоянии, в ледяном объятии света и тьмы, заключалась вечная боль и неизбежное одиночество Архангела Михаила. Каждый отблеск света на мраморе — это символ его непреклонной воли, его нерушимой веры, и его бесконечного одиночества в бескрайней тьме Армагеддона. Он стоял один, в своих ледяных чертогах, вечный страж на грани между светом и тьмой.

Мраморный трон Архангела Михаила, высеченный из белоснежного камня, пронизанного изящными прожилками обсидиана, то и дело вспыхивал непредсказуемыми всполохами света. Словно живое существо, он дышал, пульсируя волнами шартрезного и бирюзового сиянием, напоминающим о далёких, забытых эпохах божественных битв. Эти вспышки, краткие и яркие, пробегали по поверхности трона, озаряя резные узоры, выполненные с неземной точностью, и на мгновение превращая холодный мрамор в живой огонь. Казалось, сам трон не способен удержать в себе эту бурлящую энергию, и она вот-вот вырвется наружу, поглотив всё вокруг в сияющем вихре.

Однако это сияние было недолгим. В следующий миг, как только вспышка достигала своего пика, из глубины белого мрамора всходило сияние совершенно иного рода — могущественный, непреклонный свет, излучаемый самим Архангелом. Этот свет был безупречно чист, беспощадно ярок, и он мгновенно выжигал все прочие цвета, оставляя после себя только глубокие, чёрные, как бездна, линии обсидиановых прожилок. Они словно проступали из глубины камня, подчёркивая свою вечную, непоколебимую сущность. В этом мгновенном противостоянии двух сил — бурлящей, непредсказуемой энергии и спокойной, могучей грации Архангела — заключалась вся суть его вечной борьбы со старым противником. Свет трона словно признавал силу древнего оппонента, его вечное присутствие в самой сути божественного престола.

Бесконечность тяготила Михаила. Не вечная война, не бремя ответственности за судьбы миров — нет. Тяжелее всего была сама вечность, безбрежная и неизменная, словно застывшее море под мертвенно-серым небом. В ледяных чертогах, высеченных из антрацитового мрамора, царила не тишина, а глубокий, давящий шум времени — неумолимое тиканье веков, непрерывный поток событий, протекающих мимо, словно призраки. И в этом потоке он оставался один, вечный страж, обречённый на бесконечное служение.

Его мраморный трон, пронизанный прожилками обсидиана, пульсировал призрачными вспышками шартрезного и бирюзового, отражая бурлящую в нём энергию миллиардов жизней. Но Архангел не чувствовал этого сияния. Он погрузился в себя, в бескрайние чертоги своего ума, ища утешения в забытых воспоминаниях, в призрачном эхе прошедших битв.