Однако пока я раздумывал, поддержать мне тёзку в его сонных устремлениях или как, начало происходить что-то непонятное. Сначала мы услышали выстрелы, тёзка определил их как пистолетные — два потише, похоже, стреляли где-то в дальней от нас части подвала, затем два погромче. Минуты три-четыре спустя появился тот самый охранник с замотанным лицом и «парабеллумом» в левой руке. Ага, левша, значит. Ну точно — ключ от камеры он вытащил из левого кармана брюк, переложив пистолет в правую руку.

— На выход! — мотнул он пистолетом, раскрывая дверь.

В любом единоборстве, будь то всяческие виды рукопашки или фехтования, левша считается противником неудобным, а потому и крайне опасным. Заслуженно считается, чего уж там. Ты можешь быть отлично выученным бойцом с огромным опытом, но и вся твоя выучка, и весь твой опыт основаны на том, что главная рука — правая, что у тебя самого, что почти у каждого твоего противника. А у левши наоборот, вот и приходится тебе иметь против своей главной руки руку не более слабую, а такую же главную и сильную. Проблема, да. Но в нашей ситуации оно мне, пожалуй, и в плюс, ну уж не в минус во всяком случае. Раз в левой руке у него пистолет, я могу действовать против неё своей правой, а значит, исключить ему возможность стрелять мне будет сподручнее. Пистолет, кстати, у него тёзкин, я чувствую злобу и ярость дворянина Елисеева, увидевшего своё оружие в чужих руках. Да, именно свой «парабеллум», а не такой же, уж не знаю, как тёзка его опознал. Это хорошо, давай, Виктор Михайлович, злись, мне твоя злость только прибавит сил.

Управление телом на мне. Я медлю, старательно изображая испуг. Ну как же, на меня, такого безоружного и беззащитного, пистолет наставили… Громила делает шаг вперёд, я, стараясь не смотреть ему прямо в лицо, поднимаюсь с кровати и неуверенно делаю пару мелких шажков. Краем глаза вижу, как морда громилы даже через тряпку, которой она замотана, сияет довольством и уверенностью — ага, кто с оружием, тот и главный.

Теми же мелкими шажками приближаюсь к двери, стараясь держаться поближе к стене, подальше от громилы. Я же его боюсь, жутко боюсь, до липкого пота и дрожи в коленках. Ну почувствуй, громилушка, дорогой, почувствуй мой страх, до ослабления внимания почувствуй!

Кажется, получается. В лицо я ему по-прежнему не смотрю, зато внимательно отслеживаю положение руки с «парабеллумом» — ещё чуть-чуть, и…

Пора! Мой тюремщик отступает на полшага, чтобы я мог выйти, и рука с оружием оказывается в положении, оптимальном для атаки на неё. Я посылаю громиле ещё одну волну своего страха, последнюю уже, выпускаю на волю тёзкину злость и свою решимость, и бросаюсь в атаку.

Приложить со всей силой руку громилы с пистолетом к решётке мне удалось, детина обиженно рявкнул, но оружие, гад, не выронил. Ладно, руку его я пока держу.

Лбом бью его в лоб. Очень хороший удар, которого обычно не ждут. Самый писк такого приёма в обратной зависимости уровня боли от скорости — тому, кто бьёт, конечно, неприятно, зато тому, кого так бьют, не позавидуешь, боль дикая. Тут же бью коленом в пах и обратным ходом ноги припечатываю каблук к его ступне, сверху прикрытой лишь тряпкой летней туфли.

Получилось! Мерзко взвыв, громила выронил пистолет, но тут же попытался исправить положение, схватив меня освободившейся рукой и резко подавшись вперёд, чтобы уронить на пол. Всё верно, с его весом и силой даже в здоровом и крепком тёзкином теле мне против такого не устоять.

Вот только устоять в мои планы и не входило. Чуть подавшись назад и ослабив стойку, я под напором противника слегка повернулся, подправив направление его натиска, руками добавил громиле скорости и он со всей дури впечатался башкой в стену. На совесть сложенная стена выстояла, прочная башка громилы, к сожалению, тоже, но вот соображать и вообще понимать, что происходит, он сейчас не мог, чем я тут же и воспользовался. Ребром ладони сзади по шее, носком ботинка в пах, опять носком ботинка, но уже по берцовой кости, а когда упал, несколько раз ногой по голове — в висок. Есть! Проверив на шее громилы пульс и с удовлетворением убедившись в его отсутствии, я подобрал «парабеллум» и рванул из камеры.

— Тело верни! — прозвучал где-то на отшибе сознания голос тёзки. — Драться ты мастак, но стреляю я лучше!

Резонное замечание, хорошо, что я, хоть и весь на адреналине, всё же услышал. Отдав тёзке контроль над телом, я вернулся, что называется, в зрительный зал.

Первое, что мы увидели, выбравшись в довольно просторный подвал, частично заставленный какими-то бочками и ящиками, был человек, лежавший примерно на полпути от камеры до проёма, за которым виднелись ступеньки уходившей вверх лестницы. Человек оказался тем самым пьяным толстячком, что отвлекал тёзкино внимание, вот только человеком его теперь можно было именовать только с обязательным добавлением определения «мёртвый». Две пулевых раны в груди, обе левее грудины, никакого иного варианта тут не допускали. Так, это, стало быть, те два выстрела, что были погромче. Рядом в тёмно-красной луже валялись зелёные стеклянные осколки — судя по зажатому в руке толстячка бутылочному горлышку, упав, он разбил бутылку вина. Горлышко, кстати, он держал так, будто собирался использовать бутылку как ударное или метательное оружие. М-да, против пистолета как-то неубедительно…

Подбираясь к выходу из подвала, мы услышали шаги — кто-то не торопясь спускался по ступенькам.

— Семён! — голос был незнакомым, клетчатому он явно не принадлежал. — Семён! Ты где там возишься? — громилу, значит, Семёном звали. Приятно познакомиться, хех.

Тёзка метнулся влево, там потемнее и заметить его было бы сложно. В проёме появился невысокий мужчина в костюме, других подробностей его облика мы разглядеть не смогли.

— Семён, хорош дурить! — крикнул он. Ответа по понятным нам, но не ему причинам, не получил, и потому, похоже, насторожился. — Где клиент? Семён?

Характерным движением новый персонаж полез под полу пиджака. Ну уж нет! Тёзка дважды выстрелил и рывком кинулся за груду бочек, меняя позицию.

— Мазила! — ругнулся я. Нет, тёзка, похоже, всё-таки попал, но не особо удачно — так и не вытащив оружие, наш визитёр схватился за левую руку выше локтя и немедленно рванул по лестнице вверх. Тёзка проявил разумную осторожность и преследовать его не стал — всё же в полумраке подвала наша с ним позиция выглядела предпочтительнее, чем на не особо широкой лестнице и затем в незнакомом помещении.

Вынув из «парабеллума» обойму, тёзка глянул на прорезь в ней [1] и незатейливо выругался — осталось всего два патрона. Быстро вернувшись к телу Семёна, он в темпе обхлопал карманы мертвеца и нашёл вторую обойму, полную. Что ж, десять смертельных подарков для непрошеных гостей у нас есть. Не до хрена, конечно, но всё больше двух.

Через подвальное окошко послышался какой-то шум, тёзка определил его как звук резко отъехавшего автомобиля. Похоже, раненый визитёр побежал не за подкреплением, а для экстренной эвакуации. Однако же даже без моей подсказки тёзка догадался выждать некоторое время, прежде чем начать со всей осторожностью подниматься всё по той же лестнице, стараясь ступать потише, насколько это позволяли подошвы его ботинок.

Клетчатого мы нашли уже наверху, недалеко от лестницы. Тоже мёртвого — этот получил пулю в спину и вторую в затылок. А это, значит, у нас те выстрелы, которые слышались не так явно.

— Интересно, за что он с ними так? — задался я вопросом.

— Да какая разница! — тёзке, похоже, интересно было другое. — Но как ты его забил… Я бы так, пожалуй, не смог. Откуда в тебе такая жестокость?

— От правильного понимания обстановки, — хмыкнул я и уже серьёзно пояснил: — Иным способом вырубить более сильного противника не получилось бы. Да и оставлять его позади себя живым было бы неразумно.

— Понимаю, — признал тёзка мою правоту. — Но всё равно, как-то у тебя вышло… Злобно уж очень.