– Темным путем? – спросила Дилейни.

– Ага, – ответил Уэс, и они свернули под большой знак.

В городе была целая сеть таких дорог, дорожек и тропинок, так что можно было пересечь практически весь Сан-Франциско, не попадая под прицел камер. Но таких городов осталось немного, так как “безнадзорные” зоны привлекали преступников и вызывали подозрение.

Они шагали молча, пока не дошли до заросшей части парка, где пахло сыростью и соснами.

– Я понимаю, что все это для тебя странно и непросто, – заговорил Уэс и подпрыгнул, чтобы дернуть за нависающие над дорожкой ветви. Ему были свойственны такие детские выходки. На головы им хлынул настоящий ливень из росы и сосновых иголок. – Но ты из тех, кто не поддается стадным инстинктам, – он отряхнулся, как собака, – и самое плохое, что может случиться, – они тебя уволят. Ведь так?

Дорожка заканчивалась у Грейт-Хайвэй, где они достали и включили телефоны. Теперь они шли вдоль океана, над которым серебрилось звездное ожерелье.

– Эти звезды… – сказал Уэс. – Классно было бы знать, как они называются. – Он выжидательно помолчал. – Ладно, ты тоже не знаешь.

– Не знаю, – согласилась Дилейни.

– Но кто-то должен узнать. Верно?

Ночью Дилейни лежала в постели, глядя через маленькое окошко на облако в форме половинки сердечка. Уэс спал в соседней комнате, их кровати разделяла лишь тоненькая перегородка. Она слышала, как он там укладывается вместе с Ураганом – шелест простыни, вздох одеяла, опускающегося на человека и собаку.

– Спокойной ночи, – проговорил он с другой стороны стены.

– Спокойной ночи, – отозвалась Дилейни, уже зная, что услышит дальше.

– Люблю тебя, – сказал Уэс.

Когда он в первый раз произнес эти слова полтора года назад, они показались странными и нелогичными. На тот момент они с Дилейни знали друг друга всего полгода. Она понимала, что это братская любовь, – он никогда не намекал на большее, – но зачем вообще ее любить? Тогда она пришла в недоумение и рефлекторно ответила:

– Спасибо.

А потом лежала полночи, пытаясь понять, что это значит.

На следующее утро он сам все объяснил. У него очень любящая и заботливая мама, сказал он, но она никогда не говорит таких слов. А ему эти слова нравятся, особенно если произнести их вот так, на ночь, перед сном. Ему нравится и произносить их, и слышать, а потому в детстве он завел привычку говорить: “Люблю тебя”, а затем поворачивать голову и отзываться: “И я тебя”.

– И тебя я правда люблю, – сказал он Дилейни, – вот и говорю.

Он заверил, что она вовсе не обязана что-то отвечать, тем более что в ее мире (она была из Айдахо) говорить такое друзьям и соседям не принято. Но Дилейни понравилось. И с тех пор она ждала этих непозволительных слов, а днем думала, как услышит их через тоненькую стенку.

– Я люблю тебя, – сказал он в ту ночь полгода назад.

– Спасибо, – ответила она тогда и теперь отвечала так каждый раз.

– Мне нравятся твои Попаи, – сказала Дженни Батлер. – Можно посмотреть трубку?

Дилейни сразу влюбилась в эту женщину, проводившую с ней второе собеседование. Во-первых, из-за выговора – она была из Миссисипи, а Дилейни никогда не встречалась с людьми оттуда, и ее очаровала эта музыкальная манера говорить, когда “трубка” в устах ее собеседницы становилась “трюууупкой”. Во-вторых, из-за лица, пухлого, с ямочками на щеках, и глаз – больших, как будто всегда удивленно распахнутых. Все звали ее Дженни Батлер.

– Здесь очень много Дженни, – пояснила она. – Ты удивишься. Особенно среди нас, – она перешла на заговорщицкий шепот, и Дилейни заметила кусочек глазури от кекса у нее на зубах, – тех, кому за сорок. И Джули тоже. Знаешь Джули Злосу? Наверное, нет. Мы зовем ее просто Злоса. И очень много Мишель.

Дженни Батлер была само обаяние, и Дилейни сразу поняла, что это собеседование пройдет без сучка без задоринки. Она надеялась, что на этот раз ее пустят за ворота, но снова оказалась там, где Трежер-Айленд смыкался с Йерба-Буэна, в кафе, вместе с исследовательницей из группы Космического Моста. Кафе, как и все остальные заведения здесь, казалось построенным только что, исключительно ради присутствия кого-то из “совместных”.

– Давай сделаем Попаев вместе? – предложила Дженни Батлер.

Они зажали в зубах свои трубки, прижались друг к дружке щеками и сфотографировались. Когда они проверяли, что получилось – очень славно, даже весьма, согласились обе, – мимо них к воротам “Вместе” пролетел черный кортеж.

– Наверное, генеральный секретарь ООН, – сказала Дженни Батлер. – Какое сегодня число? Не говори! – Она взглянула на свой браслет. – Да, видимо, она. Приехала просить денег. Все просят. Только Мэй Холланд – это вам не Тед Тёрнер[6].

Она подмигнула Дилейни, а затем ее лицо вытянулось.

– Ты, наверное, не знаешь, кто это – Тед Тёрнер. Он подарил ООН сто миллионов. Или пятьсот.

Когда Дилейни сказала, что знает, кто такой Тед Тёрнер, Дженни просияла.

– Какое счаааастье! – протянула она. – А то ведь не поймешь, кто что знает. Иногда бывают такие странные пробелы. Нельзя найти десяток людей, которые знают десяток одинаковых вещей. Ты ведь была еще девчонкой, когда случилось Разглашение?

Разглашение случилось всего лишь десять лет назад. Тогда в результате хакерской атаки (организованной, как считалось, русскими) вся история электронной переписки более чем четырех миллиардов человек оказалась в открытом доступе. Так же, как и после взлома серверов “Сони” Северной Кореей, очень многие теряли работу, рушились репутации, распадались браки, рвались дружеские связи. Десятки миллионов людей радостно выкладывали чужие письма, а пресса – этот последний патруль – публиковала и обсуждала переписки, обнажавшие лицемерие и продажность сильных, богатых и знаменитых мира сего, а также и прочих, кто не был ни тем, ни другим, ни третьим.

Но через полгода заламывания рук, взаимных обвинений, нескольких тысяч убийств и около полумиллиона самоубийств мир забыл и о Разглашении, и о неприкосновенности частной жизни и просто приспособился, преклонив колена перед новыми хозяевами. Отныне все жили с осознанием, что любой чих любого человека может стать известен всем.

– Знаешь, – сказала Дилейни, – я уже давно осторожна в выражении мыслей и чувств. Думаю, Разглашение просто помогло понять, какую силу имеют слова.

Разумеется, это был пустой треп, но Дилейни надеялась, что Дженни Батлер оценит ее сентенцию.

Та откинулась на стуле и, прищурившись, посмотрела на Дилейни.

– Хорошо сказано. Ну и уж раз мы заговорили о разглашениях, что ты думаешь о фильме? Мы ведь с тобой теперь Попай-подружки.

Дилейни впилась зубами в свой кекс, надеясь, что сможет ограничиться кивком и увильнуть от развернутого ответа. Некоторое время назад один талантливый режиссер снял фильм о “Сфере” – тогда компания еще называлась так, – пригласив актеров первого ряда, однако, несмотря на звездный состав, фильм объявили провальным, и его мало кто видел. Компания, подобно диктатору, пережившему попытку убийства, вышла из этого испытания только сильнее.

– А что ты о нем думаешь? – прожевав кекс, ответила вопросом на вопрос Дилейни.

Этот метод она тренировала с Уэсом – если беседа сворачивает на опасный путь, отражать вопрос встречным вопросом. Помогает уйти от ответа, а кроме того, внимание льстит собеседнику.

Дженни Батлер подняла вверх палец, сигнализируя, что прожует и ответит. Лак на ее ногтях облупился, напоминая облицовку космической капсулы, поврежденную при возвращении на Землю.

– И ты еще спрашиваешь? Я обожаю этот фильм, – сказала она. – Ну, конечно, не все здесь были в восторге, и тем не менее это фильм о месте, где я работаю! Я же из Миссисипи, а там такие вещи до сих пор важны. Даже моя матушка наконец-то впечатлилась.