– И все же мы должны найти общий язык именно с этой партией, потому что она состоит из беззаветно преданных делу революции людей. Кто ее основатели? Мелья, Балиньо, а в самый ответственный момент революции 30-х годов ее работой руководил Вильена. Рубен Мартинес… Да и сейчас… Я убежден, что и сегодня нет в стране партии более надежной, когда речь идет о защите светлых идеалов. Главное – они не способны на предательство.
Все знали влюбленность Рене в Вильену – как человека и особенно как поэта. Барьер, который возник между коммунистами и монкадистами, он считал искусственным и потому легко преодолимым. Особенно теперь, когда коммунисты проводили большую работу среди трудящихся. У Рене было много друзей-коммунистов, которые выступали за единство и делом помогали монкадистам. Это благодаря их работе в тех же комитетах нарастала мощная волна за амнистию политзаключенных, освобождение Фиделя и его соратников из тюрьмы.
12 мая 1955 года закон об амнистии политических заключенных был подписан. Режим вынужден был включить в текст закона отдельным пунктом (на чем настаивал Фидель) статью об освобождении участников штурма Монкады и Баямо. И этот момент весьма символичен. Тем самым подчеркивался и законодательно подтверждался статус Движения 26 июля как самостоятельной политической силы.
Сестры Фиделя, Лидия и Эмма, готовились к встрече братьев по-семейному. Но от них требовалось точное выполнение наказов Фиделя, которые он изложил в письме. Он категорически возражал против лишних расходов и денежных трат, связанных с выходом его и Рауля на свободу.
«Зачем я должен идти на жертвы, чтобы купить гуаяберу9, брюки и все прочее? Я выйду отсюда в своем поношенном шерстяном костюме, хоть сейчас и разгар лета. Разве я не вернул другой костюм, который мне не по карману и в котором я никогда не нуждался? Не думай, что я был эксцентриком или стал таковым. Просто нужно жить по средствам – я бедняк, у меня нет ничего, я ни разу не украл ни одного сентаво, никогда не попрошайничал, а своей карьерой пожертвовал ради нашего дела. Почему я должен носить гуаяберы из тонкой хлопчатки, будто я богач, или чиновник, или казнокрад? Если сейчас у меня совсем нет заработка и, чтобы иметь что-нибудь, кто-то должен мне это дать, я не могу, не должен и не соглашусь хотя бы в какой-то мере быть нахлебником. С того момента, как я здесь оказался, самые большие мои усилия были направлены на то, чтобы дать понять, что мне совершенно ничего не нужно, и я без устали это повторял. Мне необходимы лишь книги, которые я рассматриваю как духовные ценности… Я крепок как дуб, безразличен к лишениям, мои нужды не стоят тех жертв, которые вы приносите и за которые я искренне вам выговариваю… Увидеть мои книги в полном порядке по прибытии доставило бы мне удовольствие и радость, сделало бы меня более счастливым, чем что-либо еще, и в то же время не вызвало бы печали, недовольства или горечи. Я не имею права на слабости. Какими бы маленькими они ни были сегодня, завтра от меня уже ничего нельзя было бы ждать…»
Всю работу по организации именно такой встречи, о какой мечтал Фидель, взяла на себя его сестра Лидия. На 23-й улице Гаваны она сняла небольшой домик, скромный, но очень удобный. По вкусу Фиделя, с учетом его пожеланий расположила она в комнате его личные вещи, среди которых на самом видном месте поставила бюстик Хосе Марти, подаренный ему Фидальго. Он им очень дорожил. На месте были и его любимые книги.
Воскресенье 15 мая запомнилось монкадистам. За воротами тюрьмы их ждал народ. Было естественно увидеть родственников. Но чтобы здесь собрался весь цвет гаванских журналистов?! Этого монкадисты не ожидали. Тюремное начальство не без тревоги всматривалось в спины стремительно идущих к выходу соратников Фиделя. Доселе им никогда не приходилось видеть, чтобы одновременно тюрьму Модело покидала столь большая и сплоченная группа бывших заключенных. Создавалось ощущение, что эти крепкие молодые люди уверенно идут к воротам с чувством исполненного долга. Последним, кого успели заметить фиделисты, спускаясь со ступеней, был худой, высокий сержант. Выправка его все еще была бравой, но, перехватив его взгляд, Хуан Альмейда увидел, как вздрогнули седые усы этого человека, служившего здесь, может быть, вовсе не из рвения быть полезным режиму, а потому, что у него не было другой работы и не на что было кормить семью. Они встретились глазами. Негр с негром. Во взгляде сержанта Альмейда прочел: «В добрый путь, чико [дитя]!»
Родственники заключенных, успевшие перезнакомиться друг с другом в ожидании близких, не отрывая глаз, смотрели на дорогих им людей. Их взлетевшие в воздух и как бы застывшие в приветствии руки, казалось, хотели поскорее донести радость встречи после столь длительной разлуки. Встречи с теми, кто их ждал, и чье выстраданное ожидание они оправдали, ни разу не уронив своего человеческого достоинства, ни разу не унизившись перед карателями. Испив до дна всю горечь той чаши, которую преподнесла им Судьба. В данное мгновение они были само олицетворение чести и достоинства. И похоже было на то, что эту Судьбу они дерзостно соткали сами, бросив вызов всему, что недостойно Человека.
У входа в гостиницу в Нуэва-Хероне, столице печально известного острова Пинос, на углу улиц 39 и 20 Фидель увидел Луиса Орландо Родригеса, директора газеты ортодоксов «La Calle». Заметил он и стоящего рядом с ним журналиста и уважаемого историка Гидо Гарсию Инклана.
– Каковы ваши планы на будущее? – это был голос Орландо.
– Мы остаемся на Кубе, не собираемся покидать страну. Мы продолжим нашу борьбу с существующим режимом, который пытался нас смирить. Мы будем бороться с правительством. Нельзя терпеть, чтобы страной правили гангстеры и воры! – спокойно ответил от имени всех монкадистов Фидель.
– Насколько ты верен ортодоксам? – не унимался уже другой голос. Интуиция подсказывала Фиделю, что такая настойчивость в выяснении его верности партии, основанной Эдуардо Чибасом, не случайна и имеет определенный подтекст. Хоть ее основатель и назвал свою партию Партией кубинского народа, сам Чибас был и оставался ярым антикоммунистом.
– Я никогда не покидал этой партии. Что же касается того, как быть дальше, то я должен решать этот вопрос с моими товарищами и соратниками. Я никогда не принимаю решения единолично. Тем более теперь!
Все присутствующие перешли из фойе в салон гостиницы. Фидель понял, что пора брать инициативу в свои руки. Он спокойно сел за стол. Рядом с ним так же спокойно и уверенно разместился Хесус Монтане. Их стол окружили монкадисты и родственники. Спокойствие тех, у кого собирались брать интервью, передалось присутствующим.
– Я вижу, к нам проявляют огромный интерес. Что ж! Я готов открыто и искренне ответить на все ваши вопросы. Не собираюсь скрывать своих убеждений.
Установившуюся ненадолго тишину, которая скорее была похожа на неожиданное замешательство журналистов, нарушил вопрос, который показался кощунственным не только монкадистам.
– Может ли Батиста, подписавший закон об амнистии, рассчитывать на какие-либо компромиссы с вашей стороны?
«Только этого не хватало, – подумал Монтане, – чтобы закон об амнистии был преподнесен как заслуга Батисты».
– Ну нет! – мгновенно вздрогнул не только Фидель. – Нам не нужна свобода ценой бесчестия! Лучше тысяча лет тюрьмы, чем потеря хотя бы одного грамма нашей чести.
Тут чей-то торопливый голос даже не спросил, а как-то трусливо и в то же время нагловато выкрикнул вопрос, вызвавший негодование Фиделя, которое разделили почти все присутствующие. Суть вопроса можно было понять только по ответу Фиделя.
– Так вас интересует, – произнес Фидель, чеканя каждое слово и стараясь быть как можно более спокойным, – не сожалею ли я о событиях 26 июля у стен Монкады? Так я вас понял? Нет! Решительно нет! Никогда не раскаивался и не сожалел! И никогда не стану сожалеть об этом.
Все обратили внимание на то, как точно поставил Фидель ударение на словах «не стану». И тут же следующий вопрос снова окунул его в политическую битву.
