Ближе к вечеру Кирилл уходит на съемку, и дом, несмотря на лето за окнами, становится таким холодным, что волосы на теле встают дыбом, а кожа покрывается мурашками. Выключаю телевизор и ложусь на спину, глядя в потолок, побелка на котором уже заметно пожелтела. Чертов моральный откат. Все ведь не так страшно, как могло бы быть, но внутренний критик недовольно фыркает, взбесившись из-за моего поведения и состояния, а обиженный малец орет и верещит, потому что ему снова больно. Не хочу это чувствовать. Ничего не хочу чувствовать. Моргаю раз, еще один. Глубокий вдох и долгий выдох. Это пройдет. Всегда проходило. Нужно просто успокоиться и подождать.

«Будь хорошим мальчиком и дай мне о тебе позаботиться», – слышу вдруг голос Ясмины из воспоминаний, который, как прочная нить, оборачивается вокруг разрывающегося на части сердца, собирает его воедино, а следом сдавливает, лишь усиливая боль. Только она другая, эта боль. Иного рода, высшего сорта.

Ныряю глубже и нахожу новые отрывки, будто из вчерашнего сна. Яся стояла ко мне так близко, что я чувствовал запах ее духов. Темнота комнаты окружала со всех сторон, но даже затуманенный алкоголем взгляд позволял разглядеть каждую черточку прекрасного лица и тонкие пальцы, расстегивающие пуговицы моей рубашки. Я скользил руками по спине Ясмины, подушечки пальцев пощипывало от прикосновения к металлической молнии платья, тянувшейся от уровня лопаток до самого края узкой юбки. И Яся что-то говорила мне, но я не помню ни слова, только звук ее голоса: томный, обволакивающий, сливающийся в чарующую мелодию, лишившую меня воли. Ясмина действительно раздела меня, уложила в кровать и легла рядом. Мы едва поместились на моей «полуторке», но целоваться так было даже удобнее.

Жужжащий звук мобильного выдергивает меня из омута памяти, так и не позволив до конца разобраться с чувствами. Смотрю на экран, имя отправителя сообщения нещадно жжет роговицу.

Отец: «Можешь забрать машину. Славу я предупредил».

Сворачиваю мессенджер и грубо втягиваю воздух через нос, в надежде призвать хоть толику радости или удовлетворения от завершения сделки, но ничего не выходит. Открываю список последних звонков, долго листаю и нахожу его. Палец замирает над контактом, что записан всего четырьмя буквами, из которых дети чаще всего складывают свое первое слово, но я так и не касаюсь экрана. Не вижу в этом смысла. Не могу себя заставить. О чем нам говорить?

Привет, мам. Знаешь, я вчера был на дне рождения отца, у него все в ажуре. А ты как? Развод – кайф? Хочешь обсудить это? А может, хочешь узнать, как у меня дела? Нет? Ну ладно, пока.

Рука, держащая телефон, кажется невыносимо тяжелой. Опускаю ее и роняю мобильный на пол. Закрываю глаза, чтобы вернуться туда, где я хоть немного чувствовал себя нужным, но так и блуждаю в лабиринте сознания, не сумев отыскать тот самый поворот, а после падаю… падаю… падаю в такое желанное забытье.

Грохот бьет по ушам, и я закрываю их ладонями, не сразу поняв, что это всего лишь чей-то настойчивый стук в дверь. Поднимаюсь с дивана, прохрипев максимально громко:

– Иду!

Мышцы в теле тянет еще сильнее, чем с утра, ноги ватные, в глазах будто куча песка, а в голове пара тонн прессованной стекловаты. На ощупь добираюсь до входной двери и распахиваю ее, пальцами свободной руки растирая опухшие веки.

– Ты чего трубку не берешь? – Взволнованный тон на мгновение лишает меня дыхания, а распахнутые черные глаза вынимают душу из тела, как опытный чародей. – Ты… ты спал, что ли? Я тебя разбудила?

– Ничего. Просто задремал, – смазанно киваю я, все еще не отделяя сон от реальности. – Ясь, что-то случилось?

За ее спиной синее небо позднего летнего вечера и рассеянный свет фонарей. Теплый воздух касается моей обнаженной груди, следуя за взглядом Ясмины, который спускается все ниже и ниже.

– Нет, – отвечает она и переступает с ноги на ногу, приподнимая крафтовый пакет, зажатый в левой руке. – Я… я просто… суп тебе принесла.

– Суп?

– Ага. Острый. Ты такой ешь? Есть второй, – она поднимает правую руку с еще одним пакетом, – обычная лапша. Я себе купила, но могу поделиться.

Шорох колышущейся листвы и травы прокатывается по двору. Ясмина медленно опускает пакеты и неуверенно качает головой:

– Слушай… если я не вовремя, то…

– Нет! – Меня качает вперед в желании схватить ее и притянуть ближе как можно скорее, но приходится одернуть себя и торопливо уйти с прохода, пропуская Ясю в дом. – Заходи. Я просто еще не до конца проснулся, вот и торможу. Подождешь меня на кухне? Я быстро.

– Да. Хорошо, – отвечает она, скромно улыбнувшись, и, скинув низкие кеды, уходит по коридору.

Закрываю входную дверь, шагаю в ванную и умываюсь ледяной водой до тех пор, пока не убеждаюсь совершенно точно – это не сон. Яся правда здесь. Принесла мне суп. Суп, мать твою! Чищу зубы, вытираю лицо полотенцем, но все еще нахожусь в какой-то ментальной дезориентации. Что это? Что происходит?

По пути на кухню пытаюсь хоть немного продумать дальнейшие действия, но стоит снова увидеть Ясю, как голова пустеет. Она снимает крышки с пластиковых черных мисок и ставит их на стол. Темные волосы собраны в небрежный хвост, бежевая широкая футболка немного помята, а у левого локтя заметны темные разводы то ли от трансфера, то ли от краски или хны. Она что, прямо с работы ко мне приехала?

– Они еще теплые, но я могу подогреть, если хочешь, – говорит Яся, заметив меня, и разворачивается.

– Нет. Не нужно, – отвечаю я и подхожу ближе.

Она встречает меня, приподняв подбородок, весело прищуривается и тянется к моему лицу.

– У тебя брови растрепались, – хихикает Ясмина, разглаживая их пальцами, а после проводит вниз по щекам и задерживается у шеи, легонько касаясь кожи.

Мой пульс учащается. Нежная улыбка на ее мягких губах как знамение перед наваждением, но ничего не происходит.

– Ну так что? Острый или куриный?

Я вообще не понимаю, о чем она говорит. Можно мне переводчика с влюбленного на человеческий?

– Какой суп хочешь? – как по заказу уточняет Яся.

– М-м-м… острый.

– Хорошо.

Она улыбается, погладив меня по плечам, обходит стол и занимает место Кирилла. Сажусь напротив и опускаю взгляд в тарелку, мигом ощутив жуткий голод, который игнорировал весь день из-за переизбытка других чувств.

– Ешь уже. Он не отравлен, – бросает Ясмина, схватив ложку. – Приятного аппетита.

– И тебе, – бормочу я и заливаю в рот несколько ложек густого бульона с приятной горчинкой.

– Ну как?

– То что надо в моем состоянии.

– Сильно плохо было с утра? – с искренним беспокойством и даже сочувствием спрашивает Яся.

– Как тебе сказать? Обычно я столько не пью.

– Яр, ты прости за папу. Он сам меры не знает, да еще и всех вокруг вечно спаивает. Не нужно было давать ему так в тебя впиваться.

Перевожу взгляд на Ясмину, болтающую ложкой в тарелке. Гортань жжет, но это не из-за супа.

– Ясь, это не тебе нужно извиняться, а…

– А кому? – Она удивленно моргает и поднимает голову. – Тебе, что ли? За что?

– Я вчера перебрал, творил всякую дичь. Мне жаль. Правда.

– С ума сошел? – смеется она. – По-моему, мы отлично провели время. Не считая того, что я хотела врезать твоему папаше, а Жанну головой в торт окунуть, вечер был очень даже неплох.

– А его окончание?

– А что с ним? – Яся смотрит куда-то в пустоту, загадочно улыбаясь, словно вспоминает что-то очень даже приятное. Кирилл мне точно все рассказал? Или же ей нравится думать о том, чего он не видел?

– То есть ты не злишься? – продолжаю допытываться я.

– Конечно нет. С чего бы?

– Не знаю. – Тяжело вздыхаю, массируя пальцами висок, чтобы унять обострившуюся боль. – Я плохо помню, как мы домой добрались и что здесь делали тоже.

– Ну еще бы. Шесть стопок водки на посошок.

Стыдливо прикрываю глаза, поморщившись.