Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный».

Три года назад, в январе 2018 года, меня пригласили в Павию поговорить о переводе в колледже Борромео. Я рано вышел из дому, было шесть утра, и, пока ехал на велосипеде на болонский вокзал, я думал о том, что для меня, начавшего изучать русский язык после того, как я проработал полтора года в Алжире, в горах Малого Атласа, и год с небольшим в Багдаде, в разгар ирано-иракской войны, изучение русского языка стало несравнимо бо́льшим приключением, чем горы Малого Атласа и ирано-иракская война, – это было нечто такое, что изменило мою походку, жесты, сон и образ мыслей, изменило то, как я общаюсь, читаю, ем, фантазирую, просто сижу, смеюсь, плачу, вздыхаю, отчаиваюсь, прошу прощения, злюсь, сосредотачиваюсь, сплю, просыпаюсь, смотрю на предметы вокруг, езжу на автобусе, разговариваю, молчу, думаю, терплю, и, если бы этого в моей жизни не было, неизвестно, где бы я оказался. А началось все в 1977 году, в крошечной комнатушке нашего дома в Базиликанове, в провинции Парма, когда однажды я открыл какую-то дедушкину книгу без обложки и, не зная ни автора, ни названия, начал читать и вдруг понял, что не могу оторваться, и, когда стал расспрашивать маму, она сказала, что ей эта книга тоже нравится, что написал ее русский писатель Достоевский, а называется она «Преступление и наказание».

Кстати, о маме. Поймал себя на мысли, что, когда умер отец, у меня было чувство, будто небо упало мне на голову, а когда несколько дней назад умерла мама, я вспомнил, как Бродский говорил, что жизнь коротка и печальна, и все мы знаем, чем она кончается. Но об этом я, кажется, уже упоминал.

Мы все словно подписали кабальный контракт с условным Стелловским.

А может, Стелловский и есть главный в загробном мире.

Если это так, то все очень печально. Единственный, кого это порадовало бы, – Антонио Пеннакки: ему Стелловский нравился.

Я ни разу не перечитывал «Преступление и наказание» с 1977 года до того момента, когда засел за этот роман в 2019 году.

Я боялся.

Мне казалось, что, если роман мне не понравится, то это поставит под сомнение всю мою жизнь.

И когда у меня родился замысел книги, которую вы держите сейчас в руках, я перечитал «Преступление и наказание» и подумал, что ничего не изменилось: рана по-прежнему кровоточит.

Более того, в этот раз роман понравился мне даже больше, чем раньше.

И еще я на многое взглянул по-новому. Например, увидел, что некоторые сцены в «Преступлении и наказании» напоминают «Сияние» Стенли Кубрика, только у Достоевского красивее.

В этой связи мне вспоминается директор книжного магазина в Кампобассо[65] и мои знакомые, которые работали в издательском деле и тоже писали книги.

Последняя книга, которую я опубликовал перед началом работы над этим романом, называется «Che dispiacere» («Какая жалость»). Это детектив, написанный от третьего лица.

До этого я всегда писал книги от первого лица, и все они, особенно ранние, изданные в период расцвета криминальной литературы, были очень далеки от детективного жанра.

Перечитав пару страниц одного из моих романов, я убедился, что к криминальной литературе он не имеет никакого отношения.

И это хорошо.

Потому что к детективам и, так сказать, к криминальным бестселлерам я всегда относился с предубеждением, которое, возможно, объяснялось тем, что, когда я еще в семидесятые годы начал заходить в книжные магазины, детективы там были редкостью: обычно они продавались в газетных киосках, и до начала этого столетия мне нравилось думать, что я из тех книголюбов, которые такое чтиво даже в руки не возьмут, а «Преступление и наказание» детективом я не считал.

Позднее, году примерно в 2000-м или 2001-м, меня пригласили презентовать одну из своих книг в Кампобассо, где я познакомился с очень симпатичным директором книжного магазина, которого очень раздражало (как отчасти и меня), что после выхода романа «Имя Розы» популярность детективной литературы стала зашкаливать, и большинство покупателей, заходивших в его книжный, спрашивало детективы.

И вот однажды, когда очередной покупатель попросил его посоветовать хороший детектив, этот директор книжного магазина в Кампобассо предложил купить «Преступление и наказание».

И именно там, в Кампобассо, в 2000 или 2001 году, я осознал, что Достоевский, никогда не писавший криминальных бестселлеров, преспокойно использовал элементы детектива, и что, читая «Преступление и наказание», я хотел поскорее узнать, арестуют ли Раскольникова за убийство старухи и ее сестры, а когда читал «Братьев Карамазовых», мне не давал покоя вопрос, кто же убил Карамазова-старшего. Директор книжного магазина был прав, у Достоевского есть книги, написанные фактически как детективы, и тем не менее они мне нравились; в итоге пришлось признать, что, несмотря на все мои предубеждения, читать детективные истории мне было интересно, а уверенность в том, что детективы-бестселлеры – это обязательно низкопробная литература, появилась у меня не от большого ума, и именно там, в Кампобассо, в 2000 или 2001 году я начал читать детективы, а в конце концов и сам написал детектив. Кто бы мог подумать?!

Странные мысли приходили мне в голову, когда я работал над этой книгой.

Однажды в воскресенье, перечитывая роман «Идиот», я сказал: «Подумать только, я по работе читаю „Идиота“! Если бы в двадцать лет мне такое сказали, я, наверное, запрыгал бы от радости и был бы на седьмом небе».

С возрастом я все чаще замечаю за собой одну черту, о которой раньше даже не подозревал: когда я был помоложе, слушая, о чем говорят люди, я часто раздражался, и мне казалось, что виноваты в этом сами люди, что они неправы и должны вести себя иначе, но теперь я думаю, что дело во мне, в моем духе противоречия.

Перечитывая сегодня «Преступление и наказание», «Идиота», «Бесов» и «Братьев Карамазовых», я получаю несравнимо большее удовольствие, чем когда читал их в первый раз. И мой дух противоречия имеет к этому прямое отношение.

Объясню свою мысль. В последнее время с нами происходят очень странные вещи (впрочем, как и всегда). К примеру, среди моих знакомых, имевших когда-то отношение к издательской работе, писавших и публиковавших книги, многие признаются, что уже давно книг не читают. И, когда я слышу от умных и образованных людей, что они больше не читают книг, хотя, возможно, слушают их в аудиозаписи или смотрят экранизации, я вспоминаю того студента, который на вопрос профессора, читал ли он «Писца Бартлби»[66], ответил: «Лично – не читал».

Читать Достоевского для меня – приключение. Когда я принимаюсь за чтение, устроившись на диване или где мне захочется, и отдаюсь этому невероятному занятию, читая «Преступление и наказание» страницу за страницей, от начала до конца, в то время как люди вокруг все чаще предпочитает «лично не читать», когда я вот так сижу где мне вздумается, поглощенный длинной книгой, написанной в России сто шестьдесят лет назад, меня не покидает ощущение, что я занят делом, о котором никогда не пожалею. Хотя, возможно, я ошибаюсь.

Один из главных героев «Преступления и наказания» – город Санкт-Петербург и, в частности, район Сенной площади, которая в те времена пользовалась дурной славой.

За несколько лет до появления романа, в 1835-м, Николай Гоголь в необыкновенной повести «Записки сумасшедшего» упомянул дом, находившийся в двухстах метрах от того дома, где Достоевский написал «Преступление и наказание».

«„Этот дом я знаю, – сказал я сам себе [говорит главный герой Поприщин]. – Это дом Зверкова“. Эка машина! Какого в нем народа не живет: сколько кухарок, сколько приезжих! А нашей братьи чиновников – как собак, один на другом сидит. Там есть и у меня один приятель, который хорошо играет на трубе», – пишет Гоголь, и как-то странно осознавать, что именно в этой «машине», в пятиэтажном доме, который купец Зверьков построил в 1827 году, чтобы сдавать квартиры внаем, на самом верхнем, пятом, этаже с 1829 по 1831 год жил Николай Гоголь (нынешний адрес дома – Столярный переулок, 18).