Одна девушка ответила, что противоположность ипохондрика, по ее мнению, – это гиперхондрик. Слово мне очень понравилось, прекрасный неологизм; и, если говорить о страхе перед ковидом и всеми вирусами вообще, то я, по-моему, был именно таким гиперхондриком, причем отчаянным.

Как и всем нам, мне тоже случалось попадать в переплет, оказываться, как говорят у нас в Парме, между дверью и стеной[22], и я прекрасно помню, что, когда это произошло в первый раз, я подумал: «И это тоже пройдет».

А что касается русских и внушаемого ими страха, их якобы глупости и озлобленности, что касается надуманной занудности и тяжеловесности русской литературы, то с того дня, как я прочитал «Преступление и наказание» и ощутил, как внутри, где-то в грудной клетке, у меня открылась рана, – с тех самых пор я знаю, что они не плохие, знаю, что они не занудные, знаю, что они совершают хорошие поступки, и слава богу, что они существуют – Россия, русские и русская литература.

Вот что я хотел сказать.

А теперь можем двигаться дальше.

Роман «Бедные люди» был опубликован в январе 1846 года в журнале «Отечественные записки».

Вскоре после этого, 1 февраля 1846 года, Достоевский писал брату Михаилу:

«Теперь посылаю тебе альманах. „Бедные люди“ вышли еще 15-го. Ну, брат! Какою ожесточенною бранью встретили их везде! В „Иллюстрации“ я читал не критику, а ругательство. В „Северной пчеле“ было черт знает что такое. Но я помню, как встречали Гоголя, и все мы знаем, как встречали Пушкина. Даже публика в остервенении: ругают 3/4 читателей, но 1/4 (да и то нет) хвалит отчаянно. Débats[23] пошли ужаснейшие.

Ругают, ругают, ругают, а все-таки читают. (Альманах расходится неестественно, ужасно. Есть надежда, что через 2 недели не останется ни одного экземпляра.) Так было и с Гоголем. Ругали, ругали его, ругали – ругали, а все-таки читали и теперь помирились с ним и стали хвалить. Сунул же я им всем собачью кость! Пусть грызутся – мне славу дурачье строят. До того осрамиться, как „Северная пчела“ своей критикой, есть верх посрамления. Как неистово-глупо! Зато какие похвалы слышу я, брат! Представь себе, что наши все и даже Белинский нашли, что я даже далеко ушел от Гоголя. В „Библиотеке для чтения“, где критику пишет Никитенко, будет огромнейший разбор „Бедных людей“ в мою пользу. Белинский подымает в марте месяце трезвон. Одоевский пишет отдельную статью о „Бедных людях“. Соллогуб, мой приятель, тоже. Я, брат, пустился в высший свет и месяца через три лично расскажу тебе все мои похождения.

В публике нашей есть инстинкт, как во всякой толпе, но нет образованности. Не понимают, как можно писать таким слогом. Во всем они привыкли видеть рожу сочинителя; я же моей не показывал. А им и невдогад, что говорит Девушкин, а не я, и что Девушкин иначе и говорить не может. Роман находят растянутым, а в нем слова лишнего нет. Во мне находят новую оригинальную струю (Белинский и прочие), состоящую в том, что я действую Анализом, а не Синтезом, то есть иду в глубину и, разбирая по атомам, отыскиваю целое, Гоголь же берет прямо целое и оттого не так глубок, как я. Прочтешь и сам увидишь. А у меня будущность преблистательная, брат!»

Граф Владимир Александрович Соллогуб, беллетрист и драматург, впоследствии назначенный придворным историографом, в начале 1846 года прочитал «Бедных людей», и, по его словам, «такой оригинальный талант сказывался в ней, такая простота и сила, что повесть эта привела меня в восторг. Прочитавши ее, – пишет Соллогуб, – я тотчас же отправился к издателю журнала, кажется, Андрею Александровичу Краевскому, осведомился об авторе; он назвал мне Достоевского и дал мне его адрес. Я сейчас же к нему поехал и нашел в маленькой квартире на одной из отдаленных петербургских улиц, кажется на Песках, молодого человека, бледного и болезненного на вид. На нем был одет довольно поношенный домашний сюртук с необыкновенно короткими, точно не на него сшитыми, рукавами.

Когда я себя назвал и выразил ему в восторженных словах то глубокое и вместе с тем удивленное впечатление, которое на меня произвела его повесть, так мало походившая на все, что в то время писалось, он сконфузился, смешался и подал мне единственное находившееся в комнате старенькое старомодное кресло. Я сел, и мы разговорились; правду сказать, говорил больше я – этим я всегда грешил. Достоевский скромно отвечал на мои вопросы, скромно и даже уклончиво. Я тотчас увидел, что это натура застенчивая, сдержанная и самолюбивая, но в высшей степени талантливая и симпатичная. Просидев у него минут двадцать, я поднялся и пригласил его поехать ко мне запросто пообедать.

Достоевский просто испугался.

– Нет, граф, простите меня, – промолвил он растерянно, потирая одну об другую свои руки, – но, право, я в большом свете отроду не бывал и не могу никак решиться…

– Да кто вам говорит о большом свете, любезнейший Фёдор Михайлович, – мы с женой действительно принадлежим к большому свету, ездим туда, но к себе его не пускаем!

Достоевский рассмеялся, но остался непреклонным и только месяца два спустя решился однажды появиться в моем зверинце».

Русская беллетристка и мемуаристка Авдотья Яковлевна Панаева, послужившая, по одной из версий, прообразом Настасьи Филипповны, героини романа «Идиот», и, будучи замужем за писателем Иваном Панаевым, ставшая в 1846 году возлюбленной поэта Николая Некрасова (того самого, который принес Белинскому рукопись «Бедных людей»), пишет, что Достоевский «по молодости и нервности не умел владеть собой и слишком явно высказывал свое авторское самолюбие и высокое мнение о своем писательском таланте.

Ошеломленный неожиданным блистательным первым своим шагом на литературном поприще и засыпанный похвалами компетентных людей в литературе, он, как впечатлительный человек, не мог скрыть своей гордости перед другими молодыми литераторами, которые скромно выступили на это поприще с своими произведениями. С появлением молодых литераторов в кружке беда была попасть им на зубок, а Достоевский, как нарочно, давал к этому повод своею раздражительностью и высокомерным тоном, что он несравненно выше их по своему таланту.

И пошли перемывать ему косточки, раздражать его самолюбие уколами в разговорах; особенно на это был мастер Тургенев – он нарочно втягивал в спор Достоевского и доводил его до высшей степени раздражения. Тот лез на стену и защищал с азартом иногда нелепые взгляды на вещи, которые сболтнул в горячности, а Тургенев их подхватывал и потешался. <…>

Раз Тургенев при Достоевском описывал свою встречу в провинции с одной личностью, которая вообразила себя гениальным человеком, и мастерски изобразил смешную сторону этой личности. Достоевский был бледен как полотно, весь дрожал и убежал, не дослушав рассказа Тургенева.

Я заметила всем: к чему изводить так Достоевского? Но Тургенев был в самом веселом настроении, увлек и других, так что никто не придал значения быстрому уходу Достоевского. Тургенев стал сочинять юмористические стихи на Девушкина, героя „Бедных людей“, будто бы тот написал благодарственные стихи Достоевскому за то, что он оповестил всю Россию об его существовании, и в стихах повторялось часто „маточка“.

С этого вечера Достоевский уже более не показывался к нам и даже избегал встречи на улице с кем-нибудь из кружка. Раз, встретив его на улице, Панаев хотел остановиться и спросить, почему его давно не видно, но Достоевский быстро перебежал на другую сторону».

Трудно ему жилось.

С момента публикации в январе 1846 года и по сегодняшний день дебютный роман Достоевского «Бедные люди» вызывает широкий отклик у читателей и критиков.