Платов задумался.

– Недоброжелатели… – протянул он, будто смакуя каждый слог. – Да как у всех, собственно. Тем же убитым не за что было меня любить, чего уж там… Некоторым подрядчикам, кое-кому из бывших партнёров тоже… Но всё это мелко, пожалуй.

– Попробуйте вспомнить, – чуть настойчивее сказал Кашин, – может, что-то связано с вашим текущим основным проектом?

– С калининградским заводом? – скептически усмехнулся Платов. – Я тоже сначала об этом подумал. Вы ведь в курсе про отменённый кредитный комитет?

Кашин кивнул, отодвигая чашку с чуть недопитым кофе в сторону.

– Нет, не то. Такие вопросы решаются иначе: подкупить, отжать, закрутить интригу… Убийство лишнее. Да и убивать двух человек, не самых последних в стране, ради одного решения… Вы же представляете, сколько на это нужно ресурсов и денег?

– Именно это меня и удивляет, – Кашину явно не сиделось на месте. Чувствовалось, что он из «шатунов», привыкших думать, расхаживая из угла в угол. – Немотивированность убийства. По крайней мере в концепцию бизнес-разборок ситуация не особо вписывается. Опять же, такие быстрые назначения… Возможно, я не прав, но мне кажется, дело тут всё же не в бизнесе.

– Тогда в чём?

– Подумайте, Павел Николаевич, – Кашин потёр переносицу, словно поправляя невидимые очки. – Попробуйте вспомнить: есть ли у вас враги? Кто-то, кто не пожалел бы ни времени, ни средств, чтобы организовать вам крупные неприятности?

– Очевидно, есть, но я пока не понимаю кто. Судя по всему, этот «кто-то» крайне целеустремлённый… Не припомню никого подобного. Но вы правы: об этом стоит подумать…

Платов почувствовал, что Кашин приехал не зря. Впервые за долгое время Павел осознал, что ситуация имеет какое-то потенциальное объяснение. Поэтому он и сказал, взглядом нашаривая бумагу и ручку:

– Давайте так: вы оставите мне свой номер, а я вам – свой. Будет лучше, если мы станем держать друг друга в курсе событий. По рукам?

Кашин кивнул, но телефон записывать не стал – сразу вбил его в контакты мобильника.

…Когда Платов вышел из офиса и сел в машину, то обнаружил, что из его размышлений исчезла конкретика. Мысли перескакивали с предмета на предмет, пока рука привычно тянулась за ремнём безопасности, а затем проверяла список входящих в телефоне. Курить уже не хотелось – надымили с полковником прилично; музыка тоже не помогала сосредоточиться. Поэтому Павел потянулся к бардачку, где рядом с документами лежала колода игральных карт. Старый надёжный способ медитации – наравне с перебиранием чёток.

Разделить колоду пополам, подровнять карты, врезать друг в друга. Снять небольшую стопку большим пальцем, уронить в ладонь, затем ещё одну, ещё…Тасуя карты с характерным звуком, напоминающим разом и шелест купюр, и треск радиоприёмника, Платов как бы настраивался на нужную волну, подсказанную разговором с Кашиным. Вольно или невольно следователь подтвердил догадку, мелькавшую у Павла и раньше: на настоящее явно влияли дела минувших дней. Насколько глубоко в прошлом нужно искать начало логической цепочки, пока было не ясно. Что-то, что сам Платов давно перелистнул и отложил в сторону, настойчиво хотело напомнить о себе. Вернее, кто-то – не считать же судьбой чужую злую волю…

Мелькали пёстрые рубашки. Раз-два-три, раз-два-три… Руки сами исполняли подобие вальса, кружа в танце короля, даму и валета треф. Комбинация выглядела перспективно. Недаром в один из летних дней много лет назад на неё возлагал надежды парень по имени Виталик…

– Терц! – победоносно объявил Виталик и выложил на стол козырных короля, даму и валета. – Ну и «белла» в придачу.

– Не играет твой терц, – отрезал Паша Платов. – Терц от туза и туз сбоку. Я доплыл, партия!

Виталик обжёг Пашу взглядом:

– Ещё партию, за расчёт.

– Не-а, – Паша хрустко потянулся. – Еду к Корочам, они пригласили на вечер какого-то лауреата. Потешимся малость. Хочешь, поехали?

– Нет настроения, – Виталик пытался скрыть злость в голосе.

– Ну как знаешь, – Паша снял со стула кожаную куртку. – Зяма, запиши на Виталика пятнадцать штук. Поехал, ещё за Наташей заехать надо.

Зяма, держатель катрана, уважительно проводил Пашу до дверей, взглянул в глазок, отпер внушительные запоры:

– Заходите почаще, Павел Николаевич. Всегда рад!

Спускаясь по грязной лестнице, Паша в очередной раз задался вопросом, почему в последнее время он видит в глазах Виталика если не ненависть, то глубокую неприязнь.

Они дружили с детства, вместе росли, ещё в школе начали играть в деберц. Уравновешенный и спокойный Виталик даже чаще выигрывал у любившего рисковать Паши. Играли тогда, конечно, не на тысячи, а на копейки. Но уже в то время, вспоминал Паша, Виталик всегда тяжело переживал поражения и как-то очень неохотно расставался с проигранными деньгами. Хотя, Паша знал это точно, человеком он был не жадным и, если обращались, всегда выручал друзей деньгами.

«Вот оно!» – Паша поймал промелькнувшую мысль. Зависть! Не к тому, что Паша часто выигрывал (Виталик сам играл очень прилично), – а к тому, как Паша легко и бесшабашно платил, когда проигрывал, и спокойно, даже безразлично, получал выигрыш.

«Да, – думал Паша, – люди больше всего завидуют даже не богатству, славе и успеху. Больше всего вызывают зависть человеческие качества, которые ты в себе не можешь преодолеть».

Подъезжая к Наташиному дому, Паша всегда останавливал машину метрах в двухстах от парадной. По двум причинам. Во-первых, чтобы не столкнуться с извечным недругом – Наташиной мамой. А во-вторых, полюбоваться на то, как Наташа размашистыми шагами с развевающейся гривой светлых волос, красивая и лёгкая, подходила к машине. А затем влетала на сиденье рядом, обнимала его за плечи, бросив при этом «дрянной мальчишка», и целовала его в щёку.

Пытаясь извернуться и накрасить ресницы в зеркале заднего вида – своего у неё почему-то никогда не было, – сквозь заколки, торчащие во все стороны изо рта, Наташа процедила:

– Как сыграл?

– Выиграл. У Виталика.

– Много?

– Порядочно.

Наташа, закончив манипуляции, оценивающе посмотрела на себя в зеркало и задала сама себе вопрос:

– Зачем я это делаю?

– Что? – не понял Паша.

– Крашусь. Единственное, что может испортить мою красоту, – это макияж.

Паша рассмеялся. В этом была вся Наташа: небрежная в одежде, не любившая краситься, она всегда выглядела стильно, а нежная кожа лица смотрелась будто омытая утренней росой.

Однажды, собираясь на какую-то ресторанную тусовку, застёгивая молнию на юбке, она её сломала. Недолго думая, пристегнула юбку булавкой, и они отправились в ресторан. Извиваясь под громобойный рок-н-ролл Нила Седаки, Наташа не заметила, что булавка расстегнулась и юбка рухнула на пол. Зал ахнул.

«Хорошо, что она хотя бы не забыла надеть трусики», – отстранённо подумал Паша. А в следующую секунду, ничуть не смутившись, Наташа скомандовала:

– Паша, лови!

И ловко прыгнула ему на руки.

Зал стих. Оркестр смолк. Паша, стоя посреди танцплощадки с полуобнажённой дамой на руках, лихорадочно думал, куда двинуться. К столу – невозможно. Может, сразу в машину? Но в это время, безмятежно взмахнув рукой, Наташа весело провозгласила:

– Ну подайте же, наконец, девушке шампанского!

Зал грохнул. Мужчины встали и дружно зааплодировали.

Встречаться они начали ещё в школе. Платов-старший, убедившись наконец к десятому классу, что из Паши не получится ни физика, ни математика, ни даже продолжателя врачебной династии, но может вырасти приличный футболист, перевёл сына в школу, в которую тот хотел, – престижную «Смоленку». До революции там размещалось что-то вроде питерского института благородных девиц. Для Паши «Смоленка» имела массу преимуществ. Во-первых, рядом с домом и в ней учились многие Пашины друзья и подружки. Во-вторых, «Смоленка», как бы подхватив дух своей предшественницы, благоволила к гуманитариям, спорту, и в ней даже проводили уроки этикета, хороших манер и бальных танцев. А секрет был прост: директором школы была милейшая Зоя Васильевна, прекрасный педагог и жена руководителя Украинской ССР.