Если вычеркнуть войну Если вычеркнуть войну, Что останется? Не густо. Небогатое искусство Бередить свою вину. Что еще? Самообман, Позже ставший формой страха. Мудрость, что своя рубаха Ближе к телу. И туман. Нет, не вычеркнуть войну, Ведь она для поколенья — Что-то вроде искупленья За себя и за страну. Правота ее начал, Быт жестокий и спартанский, Как бы доблестью гражданской Нас невольно отмечал. Если спросят нас юнцы, Как мы жили, чем мы жили, Мы помалкиваем или Кажем раны и рубцы. Словно может нас спасти От стыда и от досады Правота одной десятой, Низость прочих девяти. Ведь из наших сорока Было лишь четыре года, Где нежданная свобода Нам, как смерть, была сладка… Октябрь 1961 Дождь пришел в городские кварталы
Дождь пришел в городские кварталы, Мостовые блестят, как каналы, Отражаются в них огоньки, Светофоров цветные сигналы И свободных такси светляки. Тихо радуюсь. Не оттого ли, Что любви, и надежды, и боли Мне отведать сполна довелось, Что уже голова побелела И уже настоящее дело В эти годы во мне началось. И когда, словно с бука лесного, Страсть слетает – шальная листва, Обнажается первооснова, Голый ствол твоего существа. Открывается графика веток На просторе осенних небес. И не надо случайных чудес — Однодневок иль однолеток. Эй, листва! Постарей, постарей! И с меня облетай поскорей! Октябрь 1961 Деревянный вагон Спотыкался на стыках, Качался, дрожал. Я, бывало, на нарах вагонных лежал. Мне казалось – вагон не бежал, а стоял, А земля на какой-то скрипучей оси Поворачивалась мимо наших дверей, А над ней поворачивался небосвод, Солнце, звезды, луна, Дни, года, времена… Мимо наших дверей пролетала война, А потом налетали на нас «мессера». Здесь не дом, а вагон, Не сестра – медсестра, И не братья, а – братцы, Спасите меня! И на волю огня не бросайте меня! И спасали меня, Не бросали меня. И звенели – ладонь о ладонь – буфера, И состав Пересчитывал каждый сустав. И скрипел и стонал Деревянный вагон. А в углу медсестра пришивала погон. А в России уже начиналась весна. По откосам бежали шальные ручьи. И летели недели, года, времена, Госпитальные койки, дороги, бои, И тревоги мои, и победы мои! 1950-е – 1961 Бертольд Шварц (Монолог) Я, Шварц Бертольд, смиреннейший монах, Презрел людей за дьявольские нравы. Я изобрел пылинку, порох, прах, Ничтожный порошочек для забавы. Смеялась надо мной исподтишка Вся наша уважаемая братья: «Что может выдумать он, кроме порошка! Он порох выдумал! Нашел занятье!» Да, порох, прах, пылинку! Для шутих, Для фейерверков и для рассыпных Хвостов павлиньих. Вспыхивает – пых! — И роем, как с небесной наковальни, Слетают искры! О, как я люблю Искр воркованье, света ликованье!.. Но то, что создал я для любованья, На пагубу похитил сатана. Да, искры полетели с наковален, Взревели, как быки, кузнечные меха. И оказалось, что от смеха до греха Не шаг – полшага, два вершка, вершок. А я – клянусь спасеньем, Боже правый! — Я изобрел всего лишь для забавы Сей порох, прах, ничтожный порошок! Я, Шварц Бертольд, смиреннейший монах, Вас спрашиваю: как мне жить на свете? Ведь я хотел, чтоб радовались дети. Но создал не на радость, а на страх! И порошочек мой в тугих стволах Обрел вдруг сатанинское дыханье… Я сотворил паденье крепостей, И смерть солдат, и храмов полыханье. Моя рука – гляди! – обожжена, О Господи, тебе, тебе во славу… Зачем дозволил ты, чтоб сатана Похитил порох, детскую забаву! Неужто все, чего в тиши ночей Пытливо достигает наше знанье, Есть разрушенье, а не созиданье, И все нас превращает в палачей? 1961 Старик Державин Рукоположения в поэты Мы не знали. И старик Державин Нас не заметил, не благословил… В эту пору мы держали Оборону под деревней Лодвой. На земле холодной и болотной С пулеметом я лежал своим. Это не для самооправданья: Мы в тот день ходили на заданье И потом в блиндаж залезли спать. А старик Державин, думая о смерти, Ночь не спал и бормотал: «Вот черти! Некому и лиру передать!» А ему советовали: «Некому? Лучше б передали лиру некоему Малому способному. А эти, Может, все убиты наповал!» Но старик Державин воровато Руки прятал в рукава халата, Только лиру не передавал. Он, старик, скучал, пасьянс раскладывал. Что-то молча про себя загадывал. (Все занятье – по его годам!) По ночам бродил в своей мурмолочке, Замерзал и бормотал: «Нет, сволочи! Пусть пылится лучше. Не отдам!» Был старик Державин льстец и скаред, И в чинах, но разумом велик. Знал, что лиры запросто не дарят. Вот какой Державин был старик! Июль 1962 |
