Красная осень Внезапно в зелень вкрался красный лист, Как будто сердце леса обнажилось, Готовое на муку и на риск. Внезапно в чаще вспыхнул красный куст, Как будто бы на нем расположилось Две тысячи полураскрытых уст. Внезапно красным стал окрестный лес И облако впитало красный отсвет. Светился праздник листьев и небес В своем спокойном благородстве. И это был такой большой закат, Какого видеть мне не доводилось. Как будто вся земля переродилась — И я по ней шагаю наугад. 1962 Наташа Круглый двор с кринолинами клумб. Неожиданный клуб страстей и гостей, приезжающих цугом. И откуда-то с полуиспугом — Наташа, она, каблучками стуча, выбегает, выпархивает — к Анатолю, к Андрею — Бог знает к кому! — на асфальт, на проезд, под фасетные буркалы автомобилей, вылетает, выпархивает без усилий всеми крыльями девятнадцати лет — как цветок на паркет, как букет на подмостки, — в лоск асфальта из барского особняка, чуть испуганная, словно птица на волю — не к Андрею, Бог знает к кому — к Анатолю!.. Дождь стучит в целлофан пистолетным свинцом… А она, не предвидя всего, что ей выпадет вскоре на долю, выбегает с уже обреченным лицом. 1962 Я рано встал. Не подумав Я рано встал. Не подумав, Пошел, куда повели, Не слушая вещих шумов И гулов своей земли. Я был веселый и странный, Кипящий и ледяной, Готовый и к чести бранной, И к слабой славе земной. Не ведающий лукавства, Доверчивый ко словам, Плутал я – не заплутался, Ломал себя – не сломал. Тогда началась работа Характера и ума, Восторг, и пот, и ломота, Бессонница, и луна. И мýка простого помола Под тяжким, как жернов, пером, И возле длинного мола — Волны зеленой излом… И солоно все, и круто, И грубо стало во мне. И даже счастья минута. И ночь. И звезды в окне. 1962 О господи, конечно, все мы грешны
О Господи, конечно, все мы грешны, Живем, мельчась и мельтеша. Но жаль, что, словно косточка в черешне, Затвердевает камешком душа. Жаль, что ее смятенье слишком жестко, Что в нас бушуют кровь и плоть, Что грубого сомнения подростка Душа не в силах побороть. И все затвердевает: руки – в слепок, Нога – в костыль и в маску – голова, И, как рабыня в азиатских склепах, Одна душа живет едва-едва. 1962 Музыка, закрученная туго Музыка, закрученная туго в иссиня-черные пластинки, — так закручивают черные косы в пучок мексиканки и кубинки, — музыка, закрученная туго, отливающая крылом вороньим, — тупо-тупо подыгрывает туба расхлябанным пунктирам контрабаса. Это значит – можно все, что можно, это значит – очень осторожно расплетается жесткий и черный конский волос, канифолью тертый. Это значит – в визге канифоли приближающаяся поневоле, обнимаемая против воли, понукаемая еле-еле в папиросном дыме, в алкоголе желтом, выпученном и прозрачном, движется она, припав к плечу чужому, отчужденно и ненапряженно, осчастливленная высшим даром и уже печальная навеки… Музыка, закрученная туго, отделяющая друг от друга. 1962 Странно стариться Странно стариться, Очень странно. Недоступно то, что желанно. Но зато бесплотное весомо — Мысль, любовь и дальний отзвук грома. Тяжелы, как медные монеты, Слезы, дождь. Не в тишине, а в звоне Чьи-то судьбы сквозь меня продеты. Тяжела ладонь на ладони, Даже эта легкая ладошка Ношей кажется мне непосильной. Непосильной, Даже для двужильной, Суетной судьбы моей… Вот эта, В синих детских жилках у запястья, Легче крылышка, легче пряжи, Эта легкая ладошка даже Давит, давит, словно колокольня… Раздавила руки, губы, сердце, Маленькая, словно птичье тельце. 1962 Как объяснить тебе, что это, может статься Как объяснить тебе, что это, может статься, Уж не любовь, а смерть стучится мне в окно. И предстоит навеки рассчитаться Со всем, что я любил, и с жизнью заодно. Но если я умру, то с ощущеньем воли. И все крупицы моего труда Вдруг соберутся. Так в магнитном поле Располагается железная руда. И по расположенью желтой пыли — Иначе как себя изображу? — Ты устремленность всех моих усилий Вдруг прочитаешь как по чертежу. 1962 |
