— Это я-то не подстраховываю! — воскликнул стриженый ежиком Петров и его обвислые щеки затряслись от негодования. — Да только на мне все и держится! Кто разработал стратегию, кто продумал тактику, кто в конце концов вытягивает лабораторию из-под их ударов? Молчите? Вот так-то.
— Ну уж, конечно, это делаете вы! — резко повернулся, теребя черную бородку, старший научный сотрудник Юрко. От Юрко недавно ушла жена, и в последнее время его глубокая задумчивость вдруг прерывалась выпадами в адрес сотрудников.
Возле Юрко старательно приседал маленький Колановский. Ему было 36 лет, но он все еще был для всех Дима. Колановский в перерывах между разными мероприятиями проводил исследования, результаты которых с каждым годом становились все туманнее. Юрко же в минуту отдохновения от семейных драм изредка проливал свет на туманности Колановского, что и послужило основой великой его преданности.
— Точно, точно, — подпрыгнул Колановский, влюбленно глядя на Юрко, — все стараемся, все работаем, все бьем, когда надо и куда надо, нечего Петрову все на себя брать. Подумаешь, незаменимый! Как премии получать, так он первый, а как удар на себя принять — так пусть кто-нибудь другой.
— Эх, мужики, — проронил Костя, отличающийся своей молчаливостью, — да хватит вам! Что вы точно в конце года при подведении итогов! Надо всем поднатужиться и вдарить как следует, ведь последняя партия.
Костя работал мотористом, без него не проходил ни один эксперимент и, как говорил шеф на летучках: «Вся наша наука, коллеги, держится на Косте». В самые безнадежные моменты, когда, казалось, закончить испытания в срок уже было нельзя, Костя крякал, разбирал установку или стенд, монтировал заново, и все получалось.
После слов Кости все задумались. Но в это время раздался свисток и научные сотрудники разошлись по местам.
Чемпионат института по волейболу продолжался.
АЭРОБИКА
Рабочий день кончился. Отдел внедрения лежал на полу.
В виду возможного сокращения сотрудников из организации аэробикой занимались все. Это снимало стрессы.
Начальник отдела Шаров, с натугой преодолевая сопротивление рыхлого живота, пытался поднять ногу.
Иногда у него это получалось. Тогда на его лице появлялась блаженная улыбка, и мысли о сокращении уходили далеко.
«Кого? — висел над ним гамлетовский вопрос, — и всего-то одного человека…»
Заведующий сектором Крутых доставал пяткой до затылка, он мог достать и до Шарова, но он никогда не стремился к этому, у него был высокий оклад и 6 женщин-инженеров в подчинении.
— Расслабьтесь… — почти торжественно звучал голос ведущего, — представьте, что вы на поле маков…
Ведущий был приглашен из оперного театра, у него было трое детей, и когда технолог Цветкова в конце месяца вручала ему со всех по два рубля, он лихорадочно прикидывал, кому в этот раз покупать обновки.
— Какой симпатичный… — шептала курьер Людочка, касаясь подошвой левой ноги модной стрижки «Ритм», — как танцор «Диско»… кого все-таки у нас в отделе сократят?..
«Только из-за артиста и хожу, — ожесточенно думала технолог Цветкова, делая вращательные движения туловищем, — вот это мужчина, уволиться бы, да в театр…».
Инженер-рационализатор Сушко доставала обеими коленками сразу до ушей и с горечью думала, что зря она весь последний квартал не включала Шарова и Крутых в соавторы, и что они этого ей не простят…
Ведущий поставил пластинку на специально принесенный проигрыватель. «Знаю я, любимый, что с тобой» — взревел усилитель голосом известной певицы.
«Знать бы все про всех, — вздохнул начальник отдела Шаров, легче было бы, а то приходят в восемь, уходят в пять, — и все дела».
«Потерял себя ты, потерял», — проникновенно звучал голос.
«Не знаешь, где найдешь, где потеряешь, — решила технолог Цветкова, сократят — пойду в охрану в оперный театр, три дня буду отдыхать, сутки работать, артисты вокруг, спектакли смотреть буду, оклад такой же».
«Ты покинул берег свой родной», — развивался дальше сюжет.
«Узнают, что от жены ушел, все пойдет на карту, — вдруг испугался заведующий сектором Крутых, — вышибут и не спросят».
«А к другому так и не пристал», — подвела черту певица…
«Как тут пристанешь, когда Ирочка развода вперед требует… точно узнают…», — он в ярости достал пяткой до позвоночника.
«Лететь с одним крылом…» — кружилась пластинка.
«Вот оно, — замерла рационализатор Сушко, вытянувшись на коврике, надо было убрать вторую секцию в установке. Подам последнее рацпредложение и сама уволюсь. Вот прошлый квартал ничего не подавала, так оклад повысили впервые за последние годы, «исполнительная», говорят».
Вошла программист Лариса и села за свой стол.
«Все на полу, а она на стуле — с неприязнью отметил Шаров, — всегда так, не как все».
«И зачем только нам на ЭВМ считать, — обвил шею ногой Крутых, — раньше никаких ЭВМ вообще не было, — ишь, царица, ее надо сократить».
«Этих математичек — целая группа при отделе, — злорадствовала Цветкова, — зачем столько, как статистов в театре, вечно больше всех знают».
«Буду ждать на этом берегу», — кончилась пластинка.
«Ну дождется Лариса у меня», — подумал Шаров.
Он последний раз поднял ноги и с ужасом услышал треск лопнувших спортивных брюк. Он замер, лежа на спине.
— Почему не идете домой? — прохрипел Шаров, обращаясь к Ларисе.
— Зашла сказать, что ухожу на преподавательскую работу.
«Ну вот и все, одного человека сократили», — устало прикрыл глаза Шаров.
— Вздохнули, собрались в комок, — сказал ведущий.
«Ах» — выдохнули дамы, лежащие на полу, и враз все сели.
Кружилась пластинка. Занятия кончились, пора было подниматься с пола.
КВАРТИРА
Морской прибой шумел неровно и тревожно. Волны со злостью набрасывались на прибрежные валуны и скалы, но в бессильной ярости разбившись о них, жадно стекали тонкими струйками…
Резко повернувшись на бок, Коноплянкин открыл глаза — тазик, стоявший под батареей, был полон. Ручейки текли по светлому паркету. Капель из новенькой батареи звонко выстукивала победную песню.
Коноплянкин взметнулся с тахты, тренированным движением схватил тазик, ногой двинул под батарею трехлитровую кастрюлю, промчался по коридору, выплеснул воду в унитаз, устало вернулся и с неприязнью посмотрел на спокойно спавшую жену.
За сегодняшнюю ночь он проделывал эту процедуру уже четвертый раз.
Светало. Он лег на тахту, уставившись в потолок, и вдруг заметил на нем увеличивающееся мокрое пятно.
«Эх, Спинычев, — вздохнул Коноплянкин, — хорошо спишь».
Он поднялся, постучал по батарее столовой ложкой. Гулкое эхо троекратно повторило звук шагов пробежавшего по своему коридору Спинычева.
«Стареет, — подумал Коноплянкин, — тихо бежит. Что делать, уж скоро на пенсию. Новую квартиру вовремя получил».
Коноплянкин удовлетворенно зажмурился, вспомнив, как ему повезло.
«Стоял на расширение, и вот, пожалуйста, — новенькая, двухкомнатная, не забыли Коноплянкина. Полуторку сдал, двухкомнатную получил. У Спинычева другое дело: тому сдавать нечего было — у тещи жил. А его, Коноплянкина, ценят. Как-никак, ведущий специалист, молодой, перспективный, на все руки мастер: шефу дачу в саду по спецпроекту построил, теперь шеф все приезжающие комиссии к себе на дачу приглашает. Есть что показать».
— Да, — вздохнул Коноплянкин, — а вот батареи сменить помочь не может. Говорит: «Наш трест дом сдавал, ремонтировать тоже трест будет, сразу всем нашим поменяем».
«Нашим», — Коноплянкин скрежетнул зубами, вспомнив третьего, кому в этом году повезло, — Цветочкину. И ведь надо же, на другой день, как вселилась, пришла в отдел и всем растрезвонила, что он ее затопил. Да ее утопить мало!».
Коноплянкин в ярости подтянул одеяло.
