В эти осенние дни представлялось совершенно невозможным лишний раз выйти на улицу. Словно разбойник с большой дороги, ветер норовил сорвать решительно всё с любого неосторожного прохожего: от котелка до часов на цепочке, плотно погруженных в нагрудный карман жилета. Бесчинства эти сопровождались ледяным косым дождем, сменявшимся то всепроникающей изморосью, то откровенно уже неприличным ливнем.

Пребывая долгими часами в своем кабинете за весьма обремененным бумагами делом, Джон Картвей в глубине души радовался тугой бюрократической машине, спасавшей его в эти дни от нахождения за стенами сыскной конторы. Своего удовлетворения ситуацией, он, разумеется, никоим образом окружающим не показывал. При каждом взгляде за окно Джон демонстративно делал печальное выражение лица и иногда даже слегка поправлял пиджак у верхней пуговицы.

Прикрыв объемную папку и перевязав на ней тесьму, Джон слегка нахмурил брови и повел остриженными на последний манер усами. За окнами косые струи дождя облизывали стекла. Глянув на нескончаемые потоки небесной влаги, Джон решил, что в самый раз бы выпить чашечку кофе, когда без предварительного стука распахнулась дверь кабинета и проем заняла объемистая фигура мистера Твибинса – начальника конторы «Мудрый эсквайр».

– Вот, – на только что увязанную папку легла другая, весьма тоненькая, что сразу подсказало Джону, что именно на него будет возложено ее распухание. – Ознакомьтесь. Это по Вашей части, мне думается.

– По моему делу еще два судебных процесса, – Джон нехотя приподнял картонный лист кончиком пальца.

– Виттекер Вас заменит, если потребуется, – мистер Твибинс сделал пару тяжелых шагов в сторону окна и тоже неодобрительно поморщился, глядя на потоки небесной жидкости. – На эти, с позволения сказать, процессы можно даже клерка отправить, а здесь дело поинтереснее. И, хм… фигурант Вам знакомый присутствует…

Джон скользнул взглядом по первому листу: «интересное» и «знакомый» – это пока было неясно, а вот «командировка» в этом листе читалось прямо-таки заглавными буквами, а еще «дождь, ветер и снова дождь» и снова в незнакомом городе.

Он поднял взгляд на начальника. Мистер Твибинс смотрел в окно и чему-то слегка улыбался.

Сомерхейм гордился своими прямыми и ровными улицами. Ведь мало какой город мог таким похвастаться в этом гористом неприветливом краю, где основными достопримечательностями были разве что вересковые пустоши и до неприличия шерстистые овцы, пасущиеся под здешними ветрами. Гордился Сомерхейм и великолепными каменными домами, широкими печными трубами и новыми фонарями на больших улицах. В остальном же это был, увы, весьма провинциальный город.

От пронизывающего и всепроникающего холода и влажности не спасали даже старинные гобелены на каменных стенах и расточительно растопленные камины во всех жилых частях старинного аббатства на холме по соседству с Сомерхеймом. Семья адмирала Хавиза жила здесь веками. Разумеется, не все ее представители имели высокие морские звания, но старшие сыновья по традиции, оставшейся еще от древних завоевателей этих земель, испытывали тягу к морским сражениям, соленым ветрам, скрипу рангоута и вздымающимся полотнищам парусов, которые теперь активно вытеснялись тяжеловесными порождениями стремительного прогресса. Лорд Хавиз не отличался склонностью к романтизации былых эпох, да и в целом чего-либо иного, потому он легко воспринимал подобные нововведения, хотя уже несколько лет как пребывал в отставке, ныне полностью предоставленный делам своего имения – в отличие от флота, не слишком прогрессивного.

Толстые каменные стены аббатства, призванные защищать обитателей от вражеских нападений, не слишком хорошо оберегали их от промозглости и холода осени. Старинная и монументальная мебель требовала внимания, некоторые окна – починки пропускающих сквозняки рам, а слуги время от времени – к великому сожалению адмирала – требовали жалования. Последнее обстоятельство казалось ему особо прискорбным. Мало того, что этим людям посчастливилось служить одной из стариннейших семей графства и жить в стенах Сомерхеймского аббатства, они еще желали за это денег, причем на регулярной основе! Это было возмутительно, но жалование приходилось платить. Ко всему прочему на днях приходил мастер и сообщил, что нужно заменить несколько участков водопроводной трубы в нижних помещениях, не говоря уже о том, что давно встал вопрос о проведении водопровода в верхние, хозяйские, комнаты, чтобы избавить слуг от утренней повинности носить туда воду для умывания. Эта необходимость была продиктована не столько заботой о старом Джонсоне, а тем, что в силу возрастных изменений слуга успевал расплескать половину воды, пока нес или же делал это так медленно, что из приятно горячей она становилась еле теплой, тем более, когда аббатство было пропитано осенним холодом.

Мастером Хайнс был хорошим, но, по мнению адмирала, брал непомерно много за такие простые работы, как починка труб, настройка оросительной системы в оранжерее или прочистка канализации. К тому жил Хайнс в Сомерхейме и потому не всегда мог прибыть по первому требованию, а держать его в штате слуг было бы уж слишком накладно.

Лорд Хавиз пододвинул кресло поближе к камину – по полу сквозило. Вытянув ноги в сапогах прямо к огню, он накрылся пледом. Этим утром хозяин старого аббатства планировал выехать на охоту, но погода совсем разладилась, и морозить старые кости расхотелось. Поэтому он сказал Джонсону повесить ружья и затопить пожарче камин в кабинете, а конюху – к радости того – расседлать лошадей. Привычку проводить много времени в кабинете лорд Хавиз завел еще до того как овдовел. Особенно это спасало его в те годы, когда их единственная дочь вошла в брачный возраст. Несколько лет в аббатстве творилась жуткая канитель, но после пары-тройки столичных сезонов мисс Хавиз наконец удалось сбыть с рук. Теперь же отсиживаться в кабинете уж не было такой надобности: дочь приносила наследников своему супругу где-то на другом краю страны, а жена, упокой Господи ее душу, хорошая все-таки была женщина, вот уже два года как не составляла ему компании за трапезой и не беспокоила хозяйственными вопросами по содержанию аббатства. Только теперь лорд Хавиз начинал понимать, как редко, в действительности, она это делала, и как много оказалось этих вопросов, когда ему пришлось решать их одному. Были еще, конечно, две какие-то дальние племянницы, которых кузина привозила время от времени в аббатство, видимо, в надежде, что когда придет срок, он упомянет их в завещании. Младшая была весьма бестолковая девица, под стать его дочери, но старшая неплохо читала вслух и в целом была почтительна и внимательна, так что расчет кузины мог бы когда-нибудь и оправдаться. Но сейчас они, как полагалась всем незамужним девушкам этого возраста и положения, проводили время в столице в погоне за «уютом домашнего очага» в виде мужей. И адмирал, если не считать скромного штата слуг, нынче был совершенно один в своем аббатстве.

Осенний унылый дождливый день явно не сулил ничего, кроме подписания очередных счетов, борьбы со сквозняками, и быть может, пары малопримечательных заметок в газете… А кстати, отчего до сих пор не были доставлены утренние новости? Лорд Хавиз поднялся и, пройдя к двери, нетерпеливо дернул тесьму колокольчика. Долгое время за дверью стояла гробовая тишина, и только отплясывали чечетку дождевые капли за окном и вторил им потрескиванием камин. «Скоро придется самому вниз бегать, чтобы хоть чего-то добиться? Уволю всех к черту!»

На лестнице раздались неравномерные шаркающие шаги, и дверь растворилась.

– Да, сэр? – Джонсон явно сдавал. Он служил еще предыдущему лорду Хавизу – отцу адмирала, и вырос до своей теперешней должности из мальчишки-посыльного, которым начинал еще до того как наследник аббатства появился на свет. Старый дворецкий пытался держаться прямо, но было видно, как его перекашивает на больную ногу, а спина гнется к земле, словно дерево в шторм. И хотя адмирал тоже уже был не молод, он, напротив, сохранил морскую выправку, отличался высоким ростом и суровыми чертами лица. Сведенных кустистых седеющих бровей его и взгляда темных глаз боялись все на флагманском корабле. Но только не слуги. Многие из них, знавшие адмирала с еще детства, когда он был несколько замкнутым, но смышленым мальчишкой, понимали, что за этим взглядом часто кроется усталость и даже отрешенность, а не настоящий гнев.