Он не успел договорить. Нога в пыльной сандалии наступила в лужу непонятной жидкости, и Саптах, взмахнув руками, растянулся на полу пузом кверху.

«Вот теперь он точно походит на песчаный бархан».

Подумал Саргон, и невольно улыбнулся. Торговец по жизни оставался рассеянным. За исключением тех случаев, когда надо было считать деньги.

– О-о-о, – застонал караванщик, осторожно садясь на полу, – Птах-покровитель[9], что это?!

– Не знаю, – Саргон едва сдерживал смех.

Саптах провел пальцами по луже и поднес ладонь ко рту:

– Да это же пиво! О, всемогущая Хатхор[10], кто разлил здесь пиво?!

– Ты сильно ушибся?

– Да причем тут я?! Пиво пролили! Сатхекет!

– Я пойду наверх, прилягу, ладно?

– Да-да, конечно, – торговец начал подниматься, опираясь на стенку, – лестница наверх, и первая дверь направо. Сатхекет, шакалы тебя подери!

С трудом сдерживая смех, Саргон неторопливо поднялся, прошел по узкому коридору и толкнул тростниковую дверь.

Комната для гостей оказалась небольшим помещением прямоугольной формы, выходившим окном во внутренний дворик. Вид из него был серый и невзрачный – весь кругозор загораживала соседняя стена. А посмотреть вниз было невозможно. Отверстие располагалось слишком высоко. Слева стояла небольшая кровать на маленьких ножках. Подголовника не было, однако Саргона это ничуть не смутило. Он так устал, что готов был завалиться и на соломенную циновку. Справа примостился узкий столик. Грубо сколоченный и небольшой. Больше в комнате ничего не было.

Мулат вошел внутрь, прикрыв за собой дверь. С первого этажа доносились приглушенные голоса. Кто-то разговаривал на повышенных тонах. Очевидно, Саптах отчитывал Сатхекет за пролитое пиво. Саргон невольно улыбнулся, вспоминая момент забавного падения торговца. Каравнщик хоть и был хитрым ужом, когда дело касалось наживы, но в остальном оставался миролюбивым тюфяком.

Подойдя к столику, он отстегнул меч от пояса и положил его на столешницу. Серебряная гравировка загадочно сверкнула в солнечном свете. Он вспомнил слова матери, когда она отдала ему оружие.

– Храни его в память об отце.

– Меч принадлежал ему?

– Нет. Он немой свидетель его смерти.

Саргон не стал расспрашивать. Мать все равно бы не ответила. Она слишком замкнутая и неразговорчивая. А рассказывать об отце и вовсе не любила.

– Воспоминания причиняют боль, – говорила она.

Единственное, что она поведала, так это то, что тот родом из Бабилима, и Саргон носит его имя. Поэтому он и решил наведаться в Двуречье и поискать дом отца в царстве кашшу[11].

Раздался стук в дверь.

Саргон отвлекся от мыслей и обернулся:

– Входи.

Тростниковая преграда отворилась, и на пороге показалась щуплая девушка с овальным лицом и короткими темными волосами. Худенькое тело облегало грубое полотнище, оставлявшее маленькую грудь открытой. В тонких руках она держала небольшой поднос с чашей ячменного пива и тарелкой смоквы.

– Еда для господина, – тоненьким голоском произнесла девушка.

– Сатхекет? – догадался Саргон.

Та молча кивнула.

– Саптах не сильно ругался?

Девушка потупила взор:

– Не очень. Но я сама виновата. Не уследила.

– Поставь на стол.

Сатхекет послушно выполнила просьбу и установила поднос, невольно залюбовавшись мечом с серебряной гравировкой. От Саргона не укрылся ее взгляд.

– Понравился?

– Да, господин, – прошептала она, смущенно краснея и отходя на шаг.

Саргон улыбнулся и кивнул:

– Можешь идти.

– Я… – девушка сцепила руки перед собой, – господин Саптах сказал, чтобы я помогла почтенному гостю расслабиться.

Мулат окинул ее взглядом.

«Может… если бы я так не устал».

– Не нужно, – ответил он, – от меня сейчас мало пользы. Все, чего я хочу, так это поспать.

– Прости меня, господин… – едва слышно прошептала она, отступая к выходу.

– Доброго дня, Сатхекет.

Та кивнула и прикрыла за собой дверь.

Саргон тяжко вздохнул. В руках ниже локтей расплывалась ноющая боль.

«Не стоило тащить тюки через полгорода».

Он подошел к столу и отхлебнул пива из чаши. Оно оказалось приятным на вкус и принесло долгожданную прохладу.

Со стороны окна донеслось птичье щебетание. Саргон обернулся и увидел, что меж прутьев оконной решетки устроился бурый воробей. Птичка внимательно следила за ним своими черными глазками. Хвостик вяло покачивался на весу.

– Что, проголодался? – улыбнулся мулат.

Тот чирикнул, словно понял, о чем человек говорит.

– Хочешь смокву? – спросил Саргон и разломил плод пополам.

[1] Хут-Ка-Птах (Мемфис) – древнеегипетский город, располагавшийся на рубеже Верхнего и Нижнего Египта, на западном берегу Нила.

[2] Мин – в египетской мифологии бог плодородия и покровитель странствующих караванов.

[3] Техену – древнеегипетское название для территории в Северной Ливии, прилегавшей непосредственно к египетской границе, и населявшего его племени.

[4] Минхотеп – с древнеегипетского «Мин доволен».

[5] Хазета – Газа.

[6] Дебен – древнеегипетская единица измерения массы. Во времена Нового царства равнялась 91 гм.

[7] Серебро в Древнем Египте ценилось дороже золота, так как реже встречалось на территории этой страны.

[8] Пер-А – фараон.

[9] Птах – древнеегипетский бог, творец мира, бог правды и порядка, особенно почитался в Мемфисе.

[10] Хатхор – в египетской мифологии богиня неба, радости, любви, опьянения, материнства, плодородия, веселья и танцев.

[11] Кашшу (касситы) – древние племена, обитавшие в горных местностях Западного Ирана, в верховьях реки Диялы и ее притоков у северо-западных пределов Элама (юго-западный Иран). После захвата Вавилона хеттами установили свою власть над Междуречьем.

В просторных покоях стоял сумрак. Пламя от пары треножников разгоняло тьму, высвечивая кедровую тумбу. На ней стоял глиняный кувшин с ароматным напитком. Слева примостился высокий деревянный сундук. Ларь был покрыт черной краской, а поверх виднелся рисунок Херу в человеческом обличии и головой сокола. Через решетчатое окно влетал свежий ветерок, дувший с берега Хапи. День уже давно сменился ночью. Свет уступил свои владения тьме. Поэтому прохладный воздух беспрепятственно проникал внутрь, смешиваясь с запахами мирры и сладкого пива.

Он лежал на огромной кровати из черного дерева, инкрустированной серебром. Ложе поддерживали четыре толстые ножки в виде золотых львов. Голова покоилась на мягкой соломенной циновке, аккуратно свернутой под затылком. Наголовник из слоновой кости, так приятно холодивший кожу в душные ночи, сегодня только раздражал и вызывал дополнительную боль. Слегка затуманенный взор зеленых глаз был устремлен в потолок, на котором виднелась ручная роспись, посвященная его походу в северные земли Нубии…

Вот он стоит на боевой колеснице. В нее запряжена двойка прекрасных скакунов. Их головы венчают павлиньи перья. Они величаво развеваются на горячем ветру. Сам он, в сверкающем чешуйчатом доспехе, украшенном драгоценными камнями, гордо смотрит перед собой. Его не страшат ни сильные порывы, обжигающие лицо. Ни орды врагов, поджидающих впереди. Ему неведом ужас. Взгляд серьезен. Подбородок выпячен вперед. Его лик сияет, подобно Ра. Как и положено богу. Ведь он и есть бог. Воплощение Херу[1]. Он натягивает тетиву огромного лука. Пущенная стрела со свистом рассекает воздух и обрывает жизнь врага. Врага, посмевшего восстать против Та-Кемет. А впереди идут его верные воины. Стройные ряды внушают трепет. Прямоугольные щиты, закругленные на конце, защищают их тела, а копья и топорики повергают непокорных в пыль. Они заставляют их склониться перед истинным владыкой, на челе которого сияет позолоченый хепреш[2]…

«Чудесные воспоминания…».

С потрескавшихся губ сорвался тяжкий стон. Каждый раз, когда он возвращался в этот мир, словно утопленник, вынырнувший из реки, тело обдавал нестерпимый жар.