Все, что осталось, — это убрать Эдварда, и я не хочу его бить, но должен.

Он великолепен, но почему-то недостаточно умен, чтобы понять, что добрым нет места на войне. Из-за добрых гибнут люди.

Я даю ему шанс ударить меня. Он это делает, но не с той силой, на которую, я знаю, он способен, и это выводит меня из себя настолько, что я бью его в челюсть снизу вверх, отчего он отлетает футов на двадцать назад.

Когда я поворачиваюсь, двое, которых я сбил с ног с помощью Рэя, бросаются на меня сбоку. Я подпрыгиваю и разворачиваюсь, нанося удар ногой в сторону лица одного из них. Когда он падает, я использую его как ступеньку, чтобы вскочить и замахнуться кулаками на второго. Он наносит несколько ударов, один в мое уже сломанное ребро, выбивая воздух из легких, но я отправляю его на землю безжалостными ударами головой.

Держась за бок, я поворачиваюсь, чтобы проверить успехи Джека. Он стоит, широко расставив ноги и уперев окровавленные руки в бока, с широченной ухмылкой.

— Ты слишком долго. Я уже подумывал прийти на помощь.

Я осторожно дотрагиваюсь до своего бока. Следующие несколько часов он будет болеть.

— Пошли, принесем всем льда.

Глава седьмая

‡

Мерседес

Провиденс, Род-Айленд

2024

Мой воображаемый друг не исчезает и не проявляет ко мне особого интереса. Последние пятнадцать или около того минут он стоит у окна и смотрит на город. Что касается фантазий, то эта на удивление никакущая.

Возможно, мне следует вызвать врача.

Не отворачиваясь от окна, он говорит:

— Я знал, что за автомобилями будущее. Планировал купить, когда вернусь домой с войны. У всех ли сейчас есть такие?

— В значительной степени.

— Джек думал, что автомобиль плохой выбор. Лошади… были дешевле и надежнее.

— Джек?

— Мой боевой товарищ, — мы оба на мгновение замолкаем, затем он продолжает: — У тебя есть лошадь?

— Нет. Хотя однажды я каталась на ней. В отпуске с родителями. Я была напугана и не хотела, но они все равно заставили меня это сделать. Я была так зла на них.

— Они мертвы? Твои родители.

— Нет. Они в Южной Каролине. Они хотели жить там, где потеплее.

— Мои, должно быть, давно мертвы — вместе со всеми, кого я знал.

Это угнетает. Я беру Майка на руки и прижимаю к себе. Он не протестует.

— Мне жаль.

— Я бы все равно не смог вернуться домой. Может, это к лучшему.

— Я знаю, что ты ненастоящий, но ты справляешься с одиночеством лучше, чем я. Меня пугает практически все.

Он оглядывается на меня, прежде чем вернуть внимание к машинам внизу.

— Единственное, что когда-либо делает страх — это сдерживает человека.

— Да, — я глажу Майка по голове, и он трется о мой подбородок. — Родители говорили мне это всю мою жизнь. Однако я такая, какая есть, и я привыкла держаться от всего в стороне.

Он полностью поворачивается ко мне, и у меня перехватывает дыхание. Медали на его широкой груди сверкают. Он не только выше мистера Номер 414, но и выглядит сильнее. Я хочу, чтобы он поднял меня в воздух и закружил. Я хочу, чтобы меня обхватила одна из его сильных рук, и он целовал мои губы до тех пор, пока не станет неважно, настоящий он или нет.

— Я слишком хорошо помню это чувство. Я не годился для службы в армии, по крайней мере, так говорилось в моих документах об отказе — это было трудное время.

— Ты выглядишь здоровым.

— Я здоров. Сейчас.

— Ч-что с тобой было не так?

Вместо ответа он подходит и смотрит мне в глаза.

— Как тебя зовут?

— Мерседес. Мерседес Хоппер.

— Приятно познакомиться, Мерседес, Мерседес Хоппер. Меня зовут Хью Эмерсон.

— Слишком много медалей для человека без титула перед именем, — шучу я. Когда он не смеется, я спрашиваю. — В каком роде войск ты служишь? Служил.

— Я никогда официально не был зачислен в армию, — его глаза темнеют, он срывает одну из медалей и швыряет ее через комнату. — И это было дано только для отвлечения внимания, чтобы убедиться, что мы все были именно там, где они хотели, чтобы мы были.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Он поднимает руку и гладит меня по щеке.

— Ты не обязана, но ты поможешь мне. Мне нужно точно выяснить, что произошло в Лондоне.

Как мне удалось вызвать в воображении такой сложный сон? Что бы это могло значить? Я щелкаю пальцами.

— О, я понимаю. Это мое подсознание саботирует мой план, потому что я предпочла бы психический срыв, чем риск быть отвергнутой Грегом. Ну, шутки в сторону, я все равно собираюсь украсть его почту и подняться наверх, чтобы увидеть его. Как ты сказал, все, что делает страх — это сдерживает человека.

— Тебе нехорошо?

Я смеюсь, затем резко останавливаюсь.

— Вероятно.

Он потирает подбородок одной рукой.

— Ты думаешь, что я здесь для того, чтобы помочь тебе обрести уверенность в себе?

Майк вырывается из моих объятий и спрыгивает на пол. Я отпускаю его.

— Как ангел-хранитель?

— Что-то в этом роде.

— Не знаю. Достаточно того, насколько я уже накрутила себя. Если у меня бред, мне придется начать принимать лекарства, а я не люблю принимать даже таблетки от головной боли. Как насчет того, чтобы ты исчез, и мы оба притворимся, что тебя здесь никогда не было?

— Хотел бы я, чтобы это было возможно, — через мгновение он спрашивает. — Кто такой Грег?

Я вздыхаю.

— Просто самый великолепный… — я останавливаюсь, оглядываю Хью и исправляюсь. — Второй по привлекательности мужчина, которого я когда-либо встречала. Он живет наверху, и я пыталась привлечь его внимание.

— В таком виде?

Моя голова откидывается назад.

— Грубо.

— Извини, — он улыбается. — Мое чувство моды, вероятно, устарело. Общество стало бояться женских форм? Потому что ты скрываешь свои.

Открыв рот, я говорю:

— Я работаю из дома, и комфорт — одно из преимуществ.

— Итак, ты выбираешь так одеваться?

Мои руки упираются в бедра.

— Времена изменились, мистер. Мужчины больше не указывают женщинам, что надевать.

В его глазах появляется огонек, когда он говорит:

— Я бы никогда не стал ограничивать то, что может носить женщина, но я мог бы надеяться, что она учтет мои предпочтения, одеваясь для меня.

— Одеваться для тебя? Насколько же ты андроцентричен.

— Я не знаком с этим словом, но если оно означает, что мне нравится время от времени видеть маленькую ножку — виноват по всем статьям. У тебя нет предпочтений, когда дело доходит до того, что надевает мужчина?

— Людям позволено одеваться так, как они хотят.

— Я не спрашивал, что ты разрешаешь или запрещаешь носить, я спросил, есть ли у тебя предпочтения, — его ухмылка становится греховно сексуальной. — Есть разница. Например, я бы позволил тебе прикасаться ко мне где угодно, но у меня есть предпочтения, когда дело доходит до того, где я хотел бы, чтобы ты сосредоточила свое внимание.

Мой рот округляется, и хотя инстинктивной реакцией является обида, я обнаруживаю, что не могу дуться, когда он улыбается так, словно дает разрешение прикоснуться к нему. Я не должна. Я хочу. Но я не могу. Я имею в виду, я могу, и это может быть безопасно, но я не должна.

Верно?

Кажется, он не чувствует бушующей во мне битвы.

— Держу пари, если бы ты надела платье, то легко привлекла бы внимание Грега. Ты неплохо выглядишь.

— Во-первых, ты не умеешь делать комплименты. Во-вторых, я не ношу платья, потому что чувствую себя в них нелепо.

— Значит, ты никогда не надевала подходящее, — он снова улыбается. — Или надевала его для неподходящего мужчины.

Я складываю руки на груди, чувствуя себя понятой и разоблаченной одновременно.

— Хотела бы я, чтобы ты был настоящим.

Выражение его лица становится серьезным.

— А я бы хотел, чтобы не было вещей более важных, чем то, что я чувствую по отношению к чему-либо.

— О каких вещах ты говоришь?