Я закрываю глаза и снова пытаюсь уснуть, чтобы сбежать из реальности, которая мне не нравится.

Мне хочется снова увидеть утренний сон, с того места, где он оборвался. Эдмонд Уэллс рассказывал мне об «управляемом сне».

Нужно заснуть, держа в голове начало истории. Как только тебе это удастся, сон продолжится так легко, как поезд катится по рельсам. Эдмонд Уэллс утверждал даже, что в лесах Малайзии есть племя, сенуа, которое три четверти жизни проводит во сне.

Я попытался.

Я могу спать и в то же время действовать.

Действовать во сне.

Я должен победить.

Лежа в воображаемом гробу, придавленный надгробным камнем, заваленный землей, под заколоченной деревянной крышкой, я открыл глаза. Темно, пахнет нафталином. Я ворочаюсь, пытаясь схватить анкх.

Нажимаю на пуск и взрываю дубовую крышку. Вкапываюсь из-под земли наверх, на воздух. Раскалываю надгробный камень. Вылезаю на поверхность. Отряхиваюсь.

Сажусь на катафалк, над которым все еще развеваются флаги с дельфинами. Я вижу процессию шахматных фигур, мужчин и женщин, и обращаюсь к ним.

Так, словно после того, как меня судили боги Олимпа, я предстал на суд своего народа.

– Я здесь, я вернулся и готов говорить с вами, – объявляю я.

Мое возвращение из гроба, из-под земли, преображает мой народ. Деревянные лица становятся человеческими. Я даже узнаю нескольких вождей людей-дельфинов: первую старую женщину, плававшую с дельфинами, толстого медиума, бежавшего на корабле, увозившем людей-дельфинов к Островам Спокойствия, Просвещенного, Связующего, Утописта, Аналитика.

– Бог, бог, почему ты нас оставил? – восклицают они.

– Я не покидал вас. Я старался как мог, пытаясь оставить вам свободу выбора. Другие боги оказались лучше меня. Вы видите и понимаете это.

– Почему ты не вооружил нас, чтобы мы могли защититься от наших гонителей? – спрашивает очень худой человек, отделившись от группы выживших после репрессий Чистильщика.

– Насилием нельзя победить насилие.

– Но и отказом от насилия его тоже не победишь, – отвечает мне смертный. – Если все, что ты можешь нам предложить, – это покорно идти на бойню, то у нашей культуры нет никаких шансов выжить.

– Существуют промежуточные варианты между «идти на бойню» и «чинить насилие».

– Бежать? – спрашивает женщина, волосы которой заплетены в косу, уложенную вокруг головы.

– Путешествовать, изобретать новые способы мыслить.

– Наши «новые способы мыслить», как ты это называешь, были отняты у нас нашими гонителями, искажены и обращены против нас, – добавляет Просвещенный. – Всю светлую энергию, которую мы производим, наши враги превращают в темную энергию.

– Мы изобретаем молоток, – поясняет Утопист, – и думаем, что он нужен для того, чтобы забивать гвозди, строить жилье. Мы даем человечеству молоток, а оно начинает крушить им черепа.

– И наши – в первую очередь, – добавляет высокий нескладный человек, напоминающий птицу.

– Это совершенно понятно! Ведь мы знаем, зачем на самом деле нужен молоток, а они хотят, чтобы все об этом забыли, – объясняет какой-то старик.

– Они крадут наши идеи и убивают нас, чтобы мы не могли обвинить их в краже, – говорит женщина с косой.

Гневный шепот пробегает в толпе людей-дельфинов.

Они забыли, кто я. Они говорят со мной так, словно я один из них.

– Я не могу отвечать за то, что другие народы одержимы стремлением все уничтожать, – сварливо отвечаю я.

– Ты отвечаешь за нас, как отец – за своих детей. Ты плохо воспитал нас. Ты дал нам неправильные ценности, – отвечает священник в сутане.

– Я дал вам искусство, науку, мудрость…

– Которые совершенно бессильны перед лицом агрессии, глупости, ненависти, – отвечает мне женщина с косой.

Остальные поддерживают ее.

– Я скорее умру как святой, чем буду жить как мерзавец, – говорит Связующий.

– Но не я! – возражает ему женщина с косой. – Мертвый всегда в проигрыше. Пока есть жизнь, есть надежда. Если мы умрем, все пропало. Культура жертвенности – культура вырождения.

– Тем более если наш бог предлагает нам принести себя в жертву не только ради нашего народа, но ради всего человечества! – добавляет Аналитик.

В толпе, явившейся на мои похороны, разгораются жаркие споры. Я и забыл, что у моих людей-дельфинов настолько развито критическое мировоззрение. Они спорят всегда и обо всем. Достаточно, чтобы кто-то высказал одну точку зрения, как тут же найдется другой, чтобы оспорить ее. Из чисто спортивного интереса.

Пользуясь тем, что во сне я мог делать что хочу, я слезаю с катафалка и становлюсь двух, трех метров в высоту. Это производит на моих подданных достаточное впечатление, и они наконец начинают меня слушать.

– Я бог и не собираюсь перед вами оправдываться, – говорю я им. – Я всегда хотел вам только добра. И насколько мне известно, когда я вышел из игры, вы еще были живы.

– Больше трети нашего народа было убито людьми – акулами, и никто не пришел нам на помощь.

– Теперь у вас есть ваша страна.

– Такая маленькая, что ее едва видно на карте, – говорит женщина с косой.

– А соседние страны не признают ее и хотят завоевать.

– Они, не таясь, призывают уничтожить нас, – говорит Законник.

Я вырастаю еще и еще и не даю сбить себя с толку.

– Вы продолжаете развивать искусство и науку. Ваши ученые – одни из лучших в мире. Ваши артисты широко известны.

– Наших ученых обманывают, воруют их изобретения. Нашим артистам и художникам завидуют и клевещут на них.

Мои смертные начинают раздражать меня.

– У вас просто паранойя, – заявляю я.

– И кто виноват? – спрашивает Аналитик, который знает, о чем говорит.

Наступает тяжелое молчание. Я еще вырастаю и делаю успокаивающий жест.

– Я не безупречный бог. Вы должны меня понять. Я дал вам праздник, который называется праздник Прощения. Думайте в этот день и обо мне. Простите вашего бога за то, что он не всегда может спасти вас. Вы помните все кровопролития, в которых погибали ваши близкие, но знайте, что их было бы еще больше, если бы я не вмешался.

Похоже, мои слова их не слишком впечатлили. Я же, что странно, чувствую себя все лучше и лучше. Словно, говоря правду, избавляюсь от груза вины.

Они смотрят на меня, и в глазах их нет прощения.

– Ты оставил нас, – повторила женщина с косой.

Я чувствую, что должен что-то сделать, реабилитироваться. Бог должен подтвердить свой авторитет. Я вырос еще – должно быть, во мне уже пять метров росту. Хоть ростом я должен подавить этих маленьких неблагодарных смертных.

– Я всегда поддерживал вас.

Маленький мальчик поднимает руку.

– Почему ты сейчас просишь у нас прощения?

– Я не прошу прощения. Я не хочу, чтобы вы похоронили меня и забыли. Я хотел с вами поговорить.

– Пока ты молчал, мы могли выдумывать твои слова, – ответил мальчик.

– Пока мы не видели тебя, мы могли выдумывать, как ты выглядишь, – поддержала его женщина с косой.

– Пока тебя не было, мы могли верить, что все это не по твоей вине, – добавил священник в сутане.

– Мы сами находили объяснения твоим поступкам, – сказал Аналитик.

– И находили тебе больше оправданий, чем ты сам мог бы придумать, – сказал Просвещенный.

– Мы думали, что в последний момент ты откроешь нам, зачем все это было нужно, и, словно в последнем акте спектакля, все встанет на свои места, все несправедливости будут исправлены, – крикнул Связующий.

– А теперь ты, как какой-нибудь неудачник, заявляешь, что сделал все, что мог! И хочешь, чтобы мы тебя простили!

В толпе поднялся ропот.

– Лучше бы ты остался в гробу, – сказал священник. – Слово имеет великую силу, но богу подобает оставаться тайной для своих подданных.

Люди-дельфины кивали тому, что он говорил.

– Лучше мы будем задумываться, существуешь ты или нет, чем видеть тебя таким, какой ты есть, – сказал мальчик.

А ведь Эдмонд Уэллс говорил мне: «Никогда не объясняйся. Никогда не оправдывайся. Как только ты попытаешься объяснить свои поступки, тебя тут же сочтут виноватым».