Это моя женщина. Навсегда. И ни один ублюдок не посмеет обидеть её больше никогда.

Я прихожу в больницу каждый день. Лиза сначала смущается, говорит, что справится сама, что ей не нужно столько помощи, но я вижу, как ей действительно на самом деле тяжело. Она упрямо пытается обрести какую-то независимость, но ее синяки и слезы, которые она прячет, все выдают. Я не позволяю ей оттолкнуть меня.

Каждый раз, когда я захожу в палату, ее взгляд смягчается, и я чувствую, как между нами медленно, но что-то меняется. Мы не говорим о прошлом, не касаемся боли, которую мы разделили.

Сейчас главное — ее здоровье и Рома. Я прихожу с ним каждый день. Он не понимает, что происходит, думает, что мама просто заболела, но его детская непосредственность и любовь к матери делают всё.

Сегодня мы снова приходим вдвоём. Рома, как обычно, радостно бежит к Лизе, кричит "мама!" и бросается ей на шею. Она улыбается, хоть и слабо, и видно, что эта встреча для нее — лучшая часть дня. Я тихо стою у дверей, наблюдаю за ними, не мешая. Ромка начинает рассказ о своем дне в саду, как рисовал "самый большой дом", как играл с друзьями. Лиза внимательно его слушает, гладит по волосам, иногда кивает, ее глаза блестят от радости.

— Я схожу за кофе, — говорю, когда вижу, что они увлекаются разговором. Лиза кивает, и я ухожу, оставив их вдвоём.

Когда я возвращаюсь с двумя стаканами кофе, открываю дверь и останавливаюсь. Передо мной — трогательная картина. Рома залез на кровать к Лизе, положил голову ей на живот и заснул. Лиза сидит, нежно касаясь его волос, и улыбается, но ее глаза всё ещё полны боли.

— Он так быстро засыпает, — говорю негромко, стараясь не потревожить Ромку.

— Да, — тихо отвечает Лиза, ее голос мягкий, но чуть дрожит. — Когда он был совсем маленьким, он никогда не мог заснуть без своих игрушек — плюшевого львёнка. Мы купили его на какой-то ярмарке, и с тех пор это была его любимая игрушка.

Я присаживаюсь на стул рядом с кроватью, ставлю кофе на тумбочку и внимательно слушаю ее. Лиза продолжает говорить, ее голос странно действует на меня — грудь наполняется теплом, которое струится в каждый уголок тела, согревая и расслабляя.

— Рома был таким смешным, когда учился ходить, — её улыбка становится шире, и я вижу, как она расслабляется, вспоминая. — Он падал на попу, но никогда не плакал. Просто смотрел на меня с такой решительностью в глазах, как будто утверждал: «Я всё равно научусь». Он пытался, снова и снова, пока наконец не пошёл. Очень упёртый малыш.

Я улыбаюсь, представляя эту картину. Я не был рядом тогда, и теперь мне хочется знать все подробности.

— Лиза, — шепчу я, переводя взгляд со спящего сына на нее. Замечаю, что в её глазах снова блестят слёзы. Я вижу, как она пытается их сдержать, но не может.

— Прости меня, — ее голос дрожит. — Прости меня за то, что ты всего этого не видел. Я не могу себе этого простить. Я была так напугана... Я сделала всё не так, и теперь я даже не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня.

Она снова начинает плакать, но тихо, чтобы не разбудить Рому. Я смотрю на нее, чувствуя, как что-то внутри меня сжимается пружина. Моя злость на неё растворилась, иссохла, и теперь на её месте пробивается и тянется к свету другое чувство. Новое, сильное.

— Этого уже не изменить, Лиза, — наконец говорю я и сжимаю её пальцы мягко. — Но знаешь что? У нас есть настоящее. И я планирую отвести своего старшего сына на выпускной в детский сад, а потом в школу. Планирую научить его играть в футбол и выпиливать из фанеры. Я расскажу ему и покажу, как себя защитить. И я собираюсь быть с ним рядом, когда он решит жениться. Всё это у нас с ним будет. И с тем ребёнком, что ты носишь под сердцем, я хочу насладиться каждым моментом. Не упущу ни секунды.

Я вижу, как ее губы дрожат от эмоций, а глаза наливаются новой волной слёз. Но в этот раз в ее взгляде появляется что-то другое — не только боль, но и надежда.

А у меня у самого в груди всё ремнями стягивает. Жмёт. Пульс рваный. Потому что всё, что я сказал — правда. Но ещё не вся.

— Но это что касается детей, Лиза. А ещё у меня планы на тебя. Я, знаешь ли, давно их лелеял.

Она тихо смеётся, вытирая слёзы, облизывает уже почти зажившие губы и улыбается мне.

— А ещё, я думаю, нам нужен дом побольше.

Я вижу, как ее глаза расширяются от удивления, но в них появляется свет, тот самый свет, которого я давно не видел. Тихая внутренняя радость, осторожная, почти неуловимая, но реальная.

— Ты... ты серьёзно? — шепчет она, и ее голос дрожит.

— Да, — отвечаю я, глядя ей прямо в глаза. — Если мы собираемся быть семьёй, то нам нужен дом. Нам всем.

Она кивает, и я вижу, как меняется ее лицо. Ее губы слегка подрагивают, но я знаю, что она удерживает улыбку.

Между нами было слишком много боли. Достаточно уже. Теперь пришло время счастья, детского смеха и улыбки в её глазах.

Лиза

День моей выписки из больницы наконец-то наступил, но внутри всё переворачивается от волнения.

Я должна порадоваться, ведь все ужасы позади. И я рада! Но сейчас, стоя у зеркала в палате, я смотрю на своё отражение и внутри всё сжимается. Я выгляжу ужасно измученной. Бледной. Синяки и ссадины всё ещё не прошли до конца.

А мне хочется быть красивой для него — для Севы. Знаю, что у меня впереди много времени, и я обязательно снова верну свой лоск и красоту, но ведь сердцу нетерпеливому не объяснишь. Оно хочет нравиться уже сейчас, уже сейчас хочет восторженного взгляда.

Я тщательно причесываю волосы, подкрашиваю губы, пытаюсь пудрой скрыть следы усталости. Немного даже глаза тушью подвожу.

Сева сказал, что Рома сегодня в садике. Ему нужно было пойти туда, потому что завтра утренник, а у нас с Севой есть важное дело — встать на учёт в женскую консультацию. Мы поедем туда сразу после выписки — так сказал врач. И хотя всё должно быть просто и обыденно, я чувствую, что между нами всё ещё остаётся какая-то неловкость. Но я думаю, мы справимся и с этим. Обязательно справимся.

Когда дверь открывается и Сева заходит в палату, сердце стучит чуть быстрее. Он один. Его взгляд спокойный, но я вижу, как он внимательно осматривает меня с головы до ног.

— Готова? — спрашивает, и я киваю, стараясь улыбнуться.

Он забирает мои вещи, помогает надеть пальто, и мы вместе выходим из больницы. На солнечной улице я впервые за долгое время чувствую запах весны. Свежий воздух кружит голову, но это приятное головокружение.

Мы садимся в машину, неловкость снова возвращается. Рома — наш мост, то, что нас в последнее время объединяло, а без него в машине стоит почти осязаемая тишина.

Мы едем в женскую консультацию, где я должна встать на учёт по беременности и передать все документы из стационара. Внутри вибрирует волнение. Сева рядом, и хотя он не проявляет явной нежности, его присутствие всё же даёт мне опору. Я чувствую, как он внимательно следит за каждым моим шагом, помогая, когда это необходимо.

Когда мы приезжаем домой, Сева помогает мне занести вещи. После больницы я чувствую себя странно, сковывает какая-то растерянность. Сева видит мое смущение и достает из стола несколько листов бумаги.

— Рома нарисовал это для тебя, — говорит он, протягивая мне рисунки.

Я беру их в руки, и мое сердце сжимается. На рисунках яркими красками нарисованы несколько фигур:. я, Рома, Сева — мы держимся за руки на какой-то лесной полянке. Смешной детский рисунок заставляет меня улыбнуться, чувствуя, как на глазах наворачиваются слезы.

— Он так старался, — шепчу я, гладя рисунки. — Он такой хороший мальчик. Спасибо, что был с ним всё это время.

— Он же мой сын, — отвечает Сева, но тут раздаётся звонок. Я вздрагиваю, а Сева достаёт телефон из кармана. На экране мелькает имя, от которого у меня сжимается сердце — «Ангелина».