Моим первым клиентом был крестьянин Хосе из Дос-Эрманаса. Мы с доктором заехали туда по вызову, прежде чем продолжить путь к другому больному в Алькала-де-Гуадаиру. И пока мы громко сообщали на площади в Эрманасе, что я лечу животных, появился этот Хосе и сообщил, что его корова напоролась на острую ограду, которую непонятно почему собиралась перескочить. Доктор отпустил меня к Хосе, дав последние напутствия, как лечить раны с помощью табака, и пожелал успеха. Он с Хесусом собирался продолжить путь далее, к Алькала-де-Гуадаире, а вечером они собирались заехать за мной в Эрманас. Я взял мешочек с табаком, некоторые инструменты и отправился к Хосе. Корова распорола себе брюхо. Чтобы остановить кровотечение, хозяин покрыл рану ореховыми листьями, но это не помогло — листья почернели от крови и на них было страшно смотреть. Корова лежала на боку, обессиленная от боли, а вокруг нее суетились дети Хосе. Хотя она выглядела слабой, я хорошо знал, что как только начну обрабатывать рану, она может впасть в буйство. Поэтому мы позвали на помощь еще двух соседей и даже привязали ее задние ноги к столбу, чтобы она не вскочила и не лягнула кого-нибудь. Я приготовил отвар из табака и, когда все было готово, приступил к обработке раны. Здесь я опущу подробности, скажу только, что все прошло более чем успешно. Разумеется, целебный эффект табака должен был проявиться лишь на следующий день, и лечение следовало продолжать по меньшей мере неделю, но первые признаки улучшения были заметны сразу. Кровотечение остановилось, а табачные листья стали вытягивать из раны грязь. Мы это сразу заметили, когда меняли листья и покрывали рану свежими. Корова явно успокоилась. Вообще, все пошло хорошо.
«Начинаю новую жизнь, — подумал я, пока курил сигариллу во дворе перед хлевом. — Сегодня, 5 июля 1586 года, я начинаю новую жизнь».
Хосе заплатил мне лишь половину денег, которые ему пришлось бы отдать за сулему, но даже эта сумма была для меня огромной прибылью. Я оставил Хосе табачный сок и достаточно листьев, чтобы он мог менять их на ране. Это произвело на него столь сильное впечатление, что он тут же привел хромого осла с загноившимися ранами на ногах, а также больного чесоткой пса со струпьями на шее. Я излечил и их. Хосе крутился около меня, непрестанно цокал языком и длинно ругался, но его ругань выражала высшую степень удовлетворения. Обычно крестьяне произносят цветистые выражения лишь до половины, а потом смачно сплевывают сквозь зубы. Однако Хосе, как я уже сказал, был сильно впечатлен.
— Так значит, сеньор, вот этот, как его, этот табак может лечить все болезни? Ах ты… так его растак…
— Абсолютно все, Хосе, даже не сомневайся, — заверил я его. — Это великое новое лекарство. Из Индий. Все эти раны — для него плевое дело. Он даже может быть противоядием от отвара, которым пользуются стрелки из арбалета.
— Конечно, конечно, сеньор… А что это за отвар?
— Долго объяснять, — махнул я рукой. — Это все тонкости фармакологии. На черта они тебе сдались?
— Да, да, сеньор, — согласился Хосе.
Крестьяне любят повторять «Да, да, сеньор». Хотя язык у них грубый и некультурный, в сущности, они кроткие и послушные люди. Мне думается, что именно поэтому многие поступают с ними как заблагорассудится. Но надо заметить, что эти добродушные люди, если забрать у них теленка или переместить забор на один метр, разорвут тебя в клочья, даже не задумавшись. Это особые люди, немного чокнутые. Если бы я не знал из книг по медицине, что все люди относятся к одному и тому же виду приматов, что, скажем, городские жители Севильи и Мадрида и эти вот крестьяне принадлежат к одной и той же расе, я бы здорово усомнился. Разумеется, внешне они очень схожи, но ведь это еще не доказательство. Конь и мул, например, тоже похожи, но относятся к разным видам. И я бы привел этот пример в подтверждение своего сомнения. Однако благодаря медицине я с точностью знаю, что речь идет об одних и тех же существах. Что ни говори, а образование имеет свои преимущества. Конечно, не очень значительные, но все же. А если других нет, как часто бывает, то и это годится.
Когда я закончил у Хосе, меня позвали к себе несколько его соседей, потому что и у них имелись больные животные, а цена моего лечения табаком была настолько выгоднее лечения сулемой, что крестьяне не могли устоять, хотя по природе своей были довольно прижимисты. Я пообещал им, что вскоре непременно приеду снова, и заторопился на площадь, где по дороге домой меня должны были забрать доктор и Хесус. Наступил вечер, они меня уже ждали. Доктор ни слова не сказал по поводу моего опоздания, а стал подробно спрашивать, как прошел день, что я делал, и моим рассказом остался явно доволен. Он даже разрешил мне объезжать села вместе с Хесусом в точно определенные дни, а именно в субботу и воскресенье, когда он сам никуда не ездил. Кстати, надо заметить, что доктор стал выезжать за город все реже и реже, потому что этого уже не требовалось и было ему в тягость. Он предпочитал лечить богатых граждан Севильи, которые составляли теперь основную часть его клиентуры. Доктор даже согласился, чтобы в те дни, когда у него был только один вызов, мы с Хесусом отвозили бы его по нужному адресу и отправлялись по селам, а он после визита возвращался бы домой пешком. Вечером мы с Хесусом должны были заехать по тому адресу, куда его вызывали, и забрать сумку с инструментами и лекарствами.
— А как же быть, сеньор, — спросил я его, — если вдруг возникнет второй вызов или еще какой-нибудь срочный?
— Ну, это не сложно, — ответил мне доктор. — Если будет еще один вызов, я пойду пешком, а если срочный, так клиенты в таких случаях, как ты мог заметить, сами приезжают на фаэтонах.
— А сумка с инструментами? — продолжал настаивать я. — Она ведь останется по первому адресу…
— А у меня много сумок с инструментами, — усмехнулся доктор.
Что правда, то правда. Кроме того, в лаборатории на полках у него были разложены пакеты с табаком, предназначенные для часто встречающихся болезней. Он просто заходил в лабораторию и брал, сколько ему нужно, в зависимости от симптомов, которые ему описывали. Доктор Монардес обладал большим опытом и знал, что ему делать в определенных ситуациях.
Мне кажется, что в последнее время ему стало нравиться ходить по улицам пешком. Несколько раз мне довелось наблюдать, как он не спеша идет по улице, приветливо кивая направо и налево тем, кто с ним здоровался. Думаю, ему было приятно идти по городу, ощущать на своем лице ласковые лучи солнца и дуновение ветерка. Кажется, что даже людские голоса его не раздражали. Доктор почти никогда не бывал в питейных заведениях, и лично я лишь однажды видел его в таверне дона Педро «Три жеребца». Именно тогда мы и познакомились с доктором Монардесом, который увидел мои трюки с табачным дымом и в шутку или всерьез предложил поступить к нему в ученики. На протяжении всех лет, пока я оставался его учеником, он ни разу не переступил порог ни одного подобного заведения. Для врачей это считается неприличным, и даже, когда они все же решаются пойти туда, они стараются вести себя, словно на официальном приеме. Ах да, однажды нам довелось зайти в корчму в Кармоне. Нужно было где-то скоротать время, пока подойдет момент менять повязку, которую мы наложили больному. Но это был единственный случай.
Однажды я решил проследить за доктором на улице, чтобы увидеть, куда он пойдет и что будет делать. По-моему, он просто бесцельно гулял по городу, минуя улицы одну за другой. В послеобеденное время я приметил его на площади Сан-Франциско, когда выходил из таверны «Три жеребца», и двинулся следом. Он направился в сторону собора, остановился на Пласа-де-лос-Кантос, закурил сигариллу и стал рассматривать флюгер Хиральды. Постояв так немного, прошел через площадь Пуэрта-де-Херес, оттуда направился к садам Алькасара, прошел через них, свернул на улицу Сан-Фернандо, оттуда прошествовал мимо монастыря Пресвятой Богородицы, затем зашел на рынок у Калье-де-ла-Ферия, купил апельсинов, продолжил идти по улице Калатрава и вышел на берег Гвадалквивира. Там доктор остановился, очистил один апельсин и съел его, а остальные выбросил в реку. После чего вернулся по Калатраве назад, свернул на Аллею Геркулеса, пересек Имаген и по Сьерпес пошел к своему дому.
