Другой раз я видел, как он входит в дом Родриго де Бризелы, где жила дочь Монардеса. Да, я думаю, ему просто нравилось бесцельно бродить по городу.
Мне приходила в голову мысль, что наше с Хесусом присутствие ему немного поднадоело, и он решил пользоваться каждым удобным случаем, чтобы освободиться от нас. Сейчас, когда его дочери вышли замуж и уже не жили с ним, одни мы путались у него под ногами в доме, а точнее, в саду, потому как в дом заходили редко. Да, скорее всего, мы просто ему надоели, ибо он видел нас изо дня в день, месяц за месяцем, год за годом. И мое новое, смелое, по-юношески дерзкое, но не лишенное перспективы начинание в ветеринарии показалось ему хорошей возможностью освобождаться от нас хоть время от времени. Я, разумеется, не мог упрекать его в этом, напротив, был ему бесконечно признателен.
Хесусу нравилось ездить со мной, ибо я был гораздо более либеральным боссом, нежели доктор Монардес. Иногда я даже устраивался рядом с Хесусом на облучке, чтобы всем телом ощущать порывы ветра. Внутри кареты было очень жарко и душно. Разумеется, перед тем, как въехать в какое-нибудь село, я спускался с облучка и залазил в карету. Делать нечего, как говорится, положение обязывает.
Хесус, купив себе новую одежду, тоже буквально преобразился. В известном смысле. Поскольку из-за красного цвета одежды крестьяне считали его цыганским исполнителем фламенко, он и вправду научился его танцевать. Надо сказать, очень даже неплохо. Пока я работал, он выстукивал фламенко на площади. Я видел, как он танцует, — заложив одну руку за спину, а другую, с раскрытой ладонью, подняв вверх. Его тело вытягивалось, словно струна. Где-то нашлась и шляпа — в нее Хесус собирал деньги, которые ему бросали зеваки. Публики всегда хватало, и сколь бы мелкими ни были монеты, он все же что-то да собирал. Позднее Хесус купил себе черный пояс и, прежде чем мы куда-то приезжали, завязывал его у себя на талии и танцевал с ним. Он также набил себе металлические пластины на подметки, а кроме того, обучил коней ржать, когда подавал им знак рукой, — выходило что-то вроде музыкального сопровождения. Протянет к ним руку, тряхнет раскрытой ладонью, и они начинают ржать и трясти головами. Правда, они не всегда ржут, а иногда начинают ржать до того, как он сделает им знак, но в общем, через два раза на третий получалось как надо. Должен признаться, что это весьма впечатляет. Не имею представления, как он это делает. Я спросил его, но ответа не получил.
— Нет, сеньор, это секрет, — так он мне и сказал. Разумеется, он танцует фламенко лишь тогда, когда ездит со мной. Когда с доктором — вообще не смеет этого делать, так как однажды доктор застал его за этим занятием и сказал, что если еще хоть раз увидит, как Хесус стучит на площади ногами, подобно «косой ставне на окне» (именно так он и выразился) в то время, как мы приехали работать, то тут же его уволит, а точнее сказать, вышвырнет.
— Я не хочу, чтобы люди думали, будто меня сопровождают идиоты, — заявил доктор. — Пусть даже это так и есть, но я не хочу, чтобы об этом знали. И выкинь эти туфли, а то цокаешь ими громче конских копыт.
Именно поэтому Хесус не смеет танцевать, когда ездит с доктором Монардесом. Но туфли он не выбрасывает. Говорит, что у него нет других. Я, так сказать, совсем не возражаю против его танцев. Для ветеринарного врача это вообще не имеет значения, а Хесус счастлив.
— Человек и веселится, и деньги зарабатывает, да и девушки на него засматриваются, — как-то заявил он.
Дела у меня шли очень хорошо. Благодаря Хосе, в Дос-Эрманасе и его окрестностях у меня появилось много клиентов. Наметилась также клиентура в Алькала-де-Гуадаире, Кармоне, Эспартинасе и в целом ряде других мест. Я специализировался на лечении ран, отказываясь делать другое, например, принимать у животных роды. Крестьяне и сами хорошо умеют это делать, они успешно справляются, редко вызывая для подобных случаев ветеринара. Только если случайно ветеринар окажется в месте, где животное приготовилось рожать, его призовут на помощь. И то, если он не берет дорого. А вот для лечения ран зовут, особенно, если раны опасные. Должен сказать, что табак в таких случаях творит чудеса и он намного дешевле сулемы. Как я уже упоминал, я продавал табак вполовину дешевле, чем стоила сулема, и все равно зарабатывал много. Несмотря на это, крестьяне звали меня лишь в случаях, когда им было трудно, потому как даже мои цены были им не по карману. Они ведь, как правило, прижимисты и бедны. А это очень плохая комбинация, хотя и часто встречающаяся. Хорошо, что они испытывают привязанность к своим животным. Например, если жена крестьянина и его корова одновременно больны, он не позовет врача для жены, но обязательно позовет ветеринара для коровы. Это действительно так. И чем беднее крестьянин, тем больше это подтверждается. Я предполагаю, что просвещенный читатель удивится этому бесспорному факту и скажет: «Но как же так? Почему животные намного милее мужикам, чем их жены? Ведь доктор Монардес утверждает, что женщина — высшее творение природы во всем животном царстве. И что из человеческого биологического вида женщина для природы намного ценнее, чем мужчина, и, может быть, сама природа распорядилась так, что мужчины убивают друг друга в войнах, получают увечья, строя дома, по-глупому гибнут в море и прочее, прочее… а женщину природа от всего этого бережет. Так почему же эти несчастные сельские бедняки поступают столь невероятным образом?»
В духе схоластического учения отвечу так: «Если жена крестьянина умрет, он сможет съесть своих коров. Но если умрут коровы, он не сможет съесть жену. Во всяком случае, не в Испании. И тогда ему угрожают нищета и голод. А бедность способна превратить человека в чудовище. Он теряет человеческий образ и может вернуться обратно в рабство к природе, из которого всеми силами пытается выбраться. Но выбраться невозможно, пока ты беден. Никто не хочет быть вурдалаком или вампиром. И не только из-за того, что так ты продаешь свою душу и лишаешься надежды на вечную жизнь. Быть бедным ужасно трудно. Я думаю, что если ты беден, то жить вообще не стоит. Богатые именно для того придумали так много вещей, чтобы мир казался сложным. В противном случае бедные убили бы их и забрали бы их деньги. Бедным нечего терять: ведь они вурдалаки, вампиры. Поэтому их надо задабривать, отвлекать их внимание тысячами уловок. Но я, Гимараеш да Сильва, будучи учеником доктора Монардеса, естественно, знаю все тонкости, которые известны и богатым, а именно: люди бывают либо с деньгами, либо без денег. Иного не дано. А если и дано, то не имеет никакого значения. Есть у тебя деньги или нет — вот главный принцип этого мира, суть всей мудрости с начала и до конца. Все другое — пустая болтовня. Или у тебя есть деньги, или у тебя их нет. Только и всего. Если у тебя их нет, нужно их добыть. Любым способом.
Взять, к примеру, меня. Я готовился быть ветеринарным врачом. Впервые в жизни дукаты стали появляться у меня быстрее, чем я их тратил. Это вселяло в меня надежду и делало счастливым. Я решил расширить свою деятельность решительным, радикальным образом — сумел убедить крестьян добавлять табак в корм скоту. Я сказал им, что табак послужит превентивной мерой и предохранит скот от разных болезней. И, разумеется, для подобной меры не годится табак, который они могли купить себе в севильском порту. Им нужен был специально обработанный пищевой табак, который продавал я. Пищевой табак отличается от обыкновенного лишь тем, что один человек объявляет его таковым, а другой — не только ему верит, но еще и платит за это. Лишь при таких условиях пищевой табак становится пищевым. В известном смысле он и вправду пищевой, но только для некоторых.
Сначала мне пришло в голову его размачивать, прожаривать или обрабатывать каким-либо иным способом, чтобы он мог изменить свой цвет и по внешнему виду отличался бы от обыкновенного табака. Однако потом я отказался от этого, ибо тогда уподобился бы презренному племени бирмингемских фальсификаторов. Нет, мне не пристало заниматься подобными делами. Я продавал табак в том виде, в котором его доставляли в Севилью суда Нуньеса де Эрреры. Я мог бы брать его и у сеньора Эспиносы, но доктор Монардес был компаньоном семьи Эрреры, и потому я пользовался скидкой. Однако здесь мне довелось столкнуться с некоторыми трудностями. Для моих целей мне нужно было снять склад в порту. При этом не большой склад, который я не смог бы оплачивать, да в нем и не было нужды, а маленькое помещение, что в наше время уже было редкостью, или же снять угол в помещении побольше. Это оказалось чертовски трудным делом. И не потому, что было совсем невозможным, а потому что торговцы, особенно владеющие складами, имеют абсолютно другое представление о деньгах, нежели я. В первый момент человек даже может подумать, что с торговцами что-то случилось и они с трудом распознают числа, настолько велико расхождение во взглядах. Приведу пример. Если ты являешься гражданином Севильи и идешь по улице с десятью дукатами в кармане, то ты считаешься зажиточным горожанином, или, по крайней мере, это так выглядит: ты можешь купить себе то, что пожелаешь, и у тебя в кармане еще кое-что останется. Но если ты с тем же количеством дукатов отправишься в порт к торговцам, то они пройдут мимо тебя, как мимо пустого места. И не потому, что плохо к тебе относятся, нет, они тебя и вправду не заметят. Так что этот вариант не для меня. Моя задумка так бы и пропала, если бы не поистине бесценная помощь доктора Монардеса. Он согласился продать мне табак из своих личных запасов, хранящихся в большой пристройке в саду, как своему человеку с небольшой наценкой. И пообещал мне, что если дела пойдут успешно, он выделит для меня место в портовом складе, которым пользовался вместе с наследниками Нуньеса де Эрреры. Но для этого ему нужно было договориться со своим зятем Родриго де Бризелой, который представлял семью Эрреры здесь, в Севилье. Нельзя сказать, что дело было проигрышным, но доктор Монардес действительно не любил общаться со своим зятем.
