Впрочем, птица, которая продолжала нарезать круги над кварталом Макарена (а может быть, и дальше, кто знает, в небе невозможно разобрать!), точно не была голубем. Но вряд ли это был хищник. Во-первых, здесь таких нет, а во-вторых, она не такая большая, как они.

Спустя час, когда мы с доктором собрались обратно, я рассказал ему, что я видел.

— Это был сокол, — ответил доктор. — Они остались от арабов. Когда-то арабы их разводили, но когда арабов прогнали, соколы тоже покинули города. А сейчас их разводят в Сьерра-Морене.

— Смотри-ка, — удивился я. — А я и не знал!

— Да ты вообще ничего не знаешь, — ответил доктор.

Ах, этот доктор Монардес! Всегда может заткнуть тебя… Но с другой стороны, ведь именно он вылечил девушку. «Изо рта у нее стало пахнуть фиалками», — сказал он мне. Он запретил ей есть мясо и на всякий случай оставил одну сигариллу, сказав, что если вдруг перед свадьбой снова появится неприятный запах, пусть закурит сигариллу, затянется пару раз и все исчезнет.

— Ты мне должен дукат, — заявил доктор. Именно такой была плата за лечение. — Не мог же я взять у них деньги после того, что ты сделал…

— Вот так — с небес на землю. Теперь я иду по улице Имаген и смотрю, как удаляется карета с доктором. Я не имею ничего против. Погода прекрасная, уже вечереет, и я направляюсь в таверну дона Педро, что на площади Сан-Франциско. Что ж, прошел и этот день…

В таверне я застал Ринкона и Кортадо. Они были в приподнятом настроении, и я думаю, что это каким-то образом связано с ограблением королевской почты, перевозившей сборы с кораблей Индий. Это случилось по дороге из Мадрида в Сьерра-Морену. Привязанных к деревьям стражников, полумертвых от голода и жажды, обнаружили лишь спустя два дня, возможно, благодаря отвратительному запаху, который от них исходил. Я сильно подозреваю, что Ринкон и Кортадо причастны к этому случаю. Но я, к счастью, — не королевская казна, поэтому мне этих парней бояться нечего. Они предложили меня угостить, поскольку я стал нервно ощупывать себя, а потом, сделав удивленное лицо, сказал, что забыл деньги. Мы разговорились, и я сообщил им, что думаю о птицах, о том, какую беззаботную жизнь они ведут.

— Ну да, — тут же возразил мне Ринкон, — это только так кажется. — Интересно, был ли бы ты доволен, если каждый год тебе бы приходилось преодолевать по воздуху расстояние от Ганзы до Египта, а потом обратно?

— Нет, со мной такое не могло бы приключиться, — покачал головой я, — потому что я никогда бы не оказался в Ганзе. Бр-р-р! Холодина, Балтийское море, люди какие-то необычные… Нет, даже и речи быть не может.

— Хорошо, — кивнул Ринкон. — Я это сказал к примеру. Можно и не из Ганзы, а, скажем, из Голландии, или Англии, или Франции. Во Франции тоже есть птицы.

— Да, там самые лучшие, — согласился я.

И каждый год они улетают на юг. Некоторые из них остаются здесь, в Андалусии, но другие летят дальше, до самого Египта.

— Мне доводилось там бывать, — вмешался Кортадо. — Александрия — прекрасный город. Но нужно держать ухо востро и глядеть в оба…

— А потом они возвращаются оттуда обратно, во Францию. И так дважды в год, — продолжил Ринкон и поднес к моему лицу два пальца. — Тебе бы это понравилось?

Я вспомнил ту ночь, когда возвращался пешком в Севилью, но вопреки всему сказал:

— Подумаешь, что тут такого? Они просто летят по воздуху. Это не то, что идти по земле. Вряд ли от этого сильно устанешь.

— Это ты так думаешь, — возразил Ринкон. — Если бы ты был на их месте, то запел бы по-другому. Те птицы, которые устают и отбиваются от стаи, падают в море и умирают.

— Именно так, — подтвердил Кортадо. — Я видел их в открытом море близ греческих островов. Они опускались на мачту, отдыхали, а потом продолжали путь. Но если нет мачты, то на что ты сядешь? Я видел, как они падали в море. Падали и тонули.

— Тонуть в море — очень мучительная смерть, — сказал Ринкон. — Это совсем не то, когда тебя проткнут шпагой и… готово! Мне доводилось видеть, как тонет человек… Ужасно мучительно…

У меня уже вертелось на языке спросить, не он ли давил на голову того человека, не давая ему всплыть, но хвала Всевышнему, вино не окончательно помутило мой разум, так что я вовремя остановился. Ибо такого рода шутки могут сильно испортить тебе жизнь. Вместо этого я рассказал им о девице с неприятным запахом изо рта, которой предстояло замужество. Оказалось (Кортадо знал об этом), что она должна была стать невестой одного из несчастных стражников, привязанных к дереву в Сьерра-Морене.

— Вот и хорошо, — сказал я. — Чем бы они ни пахли, она — луком, а он — дерьмом, все равно сойдутся вместе.

А про себя подумал, что природа соединяет схожих существ, а вернее, стремится породнить их, если собирает вместе. И в голове у меня нарисовался образ девицы, которая бегала туда-сюда по двору. — Смотри-ка ты, как тесен мир!

— Ага, тесен! — радостно кивнул Кортадо.

— Как бы не так! — покачал головой Ринкон. — Мир огромен. Это Севилья маленькая.

— Именно это я и хотел сказать, — согласился Кортадо.

Если подумать, то и я хотел сказать то же. Мы подняли тост за Севилью. Что бы там ни говорили, а Севилья — прекрасный город.

«Как хорошо, что я приехал в Севилью, — продолжал размышлять я. — Здесь я стану доктором. Буду лечить людей. Зарабатывать деньги».

Вся жизнь передо мной. Ну, почти вся.

Ринкон поднял руку и дал знак дону Педро, чтобы тот принес еще вина.

Раньше дон Педро не был таким сильным, как сейчас. Да, он был таким же толстым, может быть, даже еще толще, но здоровяком не был. К тому же сильно страдал от боли в суставах. Сначала он совсем не лечился, потом попробовал (и абсолютно безуспешно!) у доктора Бартолло, пока наконец, в холодную и дождливую осень, не обратился к доктору Монардесу. Его случай стал одним из самых замечательных успехов доктора. К слову сказать, для того чтобы прославиться, или, иначе выражаясь, сильно надуть паруса своей карьеры, необходимо вылечить хозяина таверны — это один из главных выводов, который я вынес из всей этой истории. Думаю, то же самое относится (по нисходящей линии) к цирюльнику, рыночным торговцам, кюре (особенно в сельских церквях) и, может быть, даже к монахиням, которые по утрам продают разного рода сладости. Нужно будет в дальнейшем иметь это в виду. Возможно, я даже буду работать по полдня, в отличие от доктора Монардеса, который был в этом отношении непреклонен, впрочем, как и в других отношениях тоже.

Но вернусь к этому необычному, невероятному, прямо-таки легендарному случаю. Тогда мне повезло сопровождать доктора Монардеса и все видеть своими глазами.

Мы прибыли в большой дом дона Педро, что на площади Сан-Франциско, позади таверны, и застали его в постели. У дона Педро болели все кости, особенно пальцы, а также коленные суставы и поясница.

— Дон Педро, — проникновенно сказал ему доктор Монардес. — Ты очень толстый. Вот посмотри на меня, — доктор даже указал на себя руками. — Мы с тобой приблизительно одного возраста, а как выгляжу я, и как — ты.

Он был прав, ибо разница была потрясающей.

— Эх, — вздохнул дон Педро.

— Я, конечно, тебе помогу, — сказал доктор, — но если ты и дальше продолжишь столько есть, если хоть немного не похудеешь, результат будет плохим или непродолжительным. Твоя масса давит на кости, дон Педро, и от этой тяжести кости изнашиваются. Это как пальто на вешалке — чем тяжелее пальто, тем больше искривляется вешалка. Запомни это. Я помогу, и ты почувствуешь себя лучше. Но человек обычно склонен забывать о подобных вещах, как только ему становится лучше. Поэтому я хочу, чтобы ты дал мне обещание похудеть. Просто будешь меньше есть. Чтобы ты знал, Педро, есть и иные способы, но этот — не только самый простой, но и самый эффективный.

— Обещаю… — простонал дон Педро.

Мне кажется, что в этот момент он был готов обещать все на свете.