При свете из ванной видно, как он, закутанный в темный халат, стоит рядом с мини-баром в углу огромной комнаты.

На стойке из темного дерева стоят два бокала. Он наполняет один янтарной жидкостью, а другой прозрачной.

Когда возвращается босиком, его широкая грудь обнажена, демонстрируя татуировки и темные волосы с сединой. Я не могу не заметить, как черный бархат халата выпирает на талии. Если бы я не чувствовала себя так паршиво, мне, возможно, было бы более любопытно увидеть, что скрывается под ним.

— Вот. Пей, — говорит он, пододвигая ко мне бокал с прозрачной жидкостью, а сам одним глотком осушает второй бокал.

Резкий запах водки ударяет мне в нос, и желудок тут же начинает протестовать.

— Я не могу это пить, меня снова вырвет, — пытаюсь вернуть ему бокал, но он прищуривает глаза.

— Нет, выпей. У тебя ломка от наркотиков. Это поможет. Ты сможешь разобраться с алкоголем, когда закончится ломка, — мягкая ткань его халата касается моей ноги, и по спине пробегают мурашки.

— Откуда ты знаешь, что это сработает? — я действительно не хочу, чтобы меня снова рвало, но медленно сажусь и свешиваю ноги с края кровати.

На самом деле мне это было не нужно, но какая-то часть меня тянется к его теплу.

— Я всю свою жизнь имел дело с наркотиками.

Кровать прогибается под его весом, когда он наклоняется ко мне, лицо оказывается всего в нескольких сантиметрах от моего.

Мелкие морщинки у уголков его карих глаз становятся глубже, когда он внимательно меня изучает.

— Не заставляй меня шлепать тебя за непослушание и недоверие.

Я не понимаю, серьезен он или шутит. Так или иначе, это вызывает во мне странное волнение.

С широко раскрытыми глазами, я выпиваю обжигающий алкоголь. Не могу припомнить, чтобы когда-нибудь пила водку, несмотря на русские корни отца.

Теперь я понимаю почему. Это обжигает, как кислота, опускаясь по горлу.

Он отходит и смеется глубоким бархатным смехом.

— Ты хорошо принимаешь напиток Родины, маленькая птичка. Есть надежда на тебя, — он забирает бокал и ставит его на тумбочку рядом с кроватью.

Щеки заливает жаром. Никто никогда так со мной не разговаривал.

Мой желудок сжимается в узел, застонав, я сворачиваюсь калачиком на кровати. Озноб сотрясает, заставляя мои колени поджиматься к груди.

Погружаясь в боль, я почти забываю, где нахожусь.

Она свернулась калачиком на моей кровати, тихо постанывая от боли, а я не могу отвести взгляд от мягких изгибов ее задницы и манящего контура киски находящейся всего в нескольких сантиметрах от моего пульсирующего члена.

Каждый ее слабый стон заставляет яйца дергаться.

Чувство ее подо мной оставило глубокий след на моей коже. Ее бедра, прижимающиеся ко мне, нежный пульс под пальцами — жестокое напоминание о том, как давно в моей постели не было женщины.

Я разрываюсь между тем, чтобы удовлетворить себя самому или отодвинуть в сторону ее розовые трусики и утонуть в ней.

Иванов, что за чертову проблему ты привел в мой дом?

Блять.

Я подхожу к своему комоду и достаю пару боксеров. Я редко их ношу, но сегодня вечером притворюсь, что у меня есть хоть капля приличия.

Свернувшаяся в клубок на моей кровати, она выглядит такой уязвимой. Огненная волна волос спадает потными прядями на плечи, красиво контрастируя с бледной кожей рук.

Она делает сопротивление почти невозможным, даже когда очередной болезненный стон срывается с ее припухших губ и дрожь пробегает по миниатюрному телу.

— Иди сюда, маленькая птичка, позволь согреть тебя.

Холод тела обжигает мою грудь, когда притягиваю ее к себе. Она тает в моих объятиях, утыкается носом в выемку у меня на шее, ее пальцы прижимаются к моему уху, когда она обхватывает ими мою шею.

Укладывая ее рядом с собой, она еще сильнее прижимается, и я накрываю нас обоих одеялом.

Мне приходится поправить свой член, засунув в боксеры. Он сам по себе тянется к ее теплу.

Оставить свет на прикроватном столике включенным — логичный выбор. Если его выключить, настанет темнота, и я переверну ее на спину и позволю согреть мой ноющий член между ее гибких бедер.

Дочь Иванова.

Но когда я обнимаю ее, и она вытягивается, переплетая свои ноги с моими, его лицо — последнее, что всплывает в моих мыслях.

Каждый раз, когда она стонет, я не могу удержаться и провожу рукой вверх и вниз по ее спине. Я все больше сопротивляюсь желанию прижать ее к себе.

Нежное дыхание на моей груди, запах лавандового шампуня и ее стоны всю ночь держат меня на краю пропасти. Мои блуждающие пальцы и дергающиеся бедра толкают меня все ближе к тому, чтобы спрыгнуть с нее.

Заставив себя расслабиться, я наконец задремал на несколько часов.

Меня будит ее движение, и я оказываюсь на ней с членом, крепко зажатым между мной и круглыми ягодицами ее попки. Ее голова покоится на моей руке, а другой ласкаю ее гладкий живот.

Я провожу мизинцем по шву изящных трусиков, и быстрый вдох, который она делает, вызывает новый прилив бушующей огненной крови к моему члену.

— Мистер Петров? — голос звучит робко, но она не делает попытки отодвинуться от меня.

— Ты можешь называть меня Николаем, птичка. Как тебе оказаться в логове лиса? — я не могу сдержать движение бедрами, погружая себя глубже в ее мягкие формы.

Она отвечает мне, слегка выгибаясь назад, что только сильнее подогревает мое желание.

— Спасибо, что помогли мне, — голос прерывается, дыхание учащается, и она кладет свою руку на мою, лежащую у нее на животе. Легким прикосновением она проводит по моим пальцам, обжигающим кожу.

Огонь пробегает по моей руке и разгорается в груди.

— С удовольствием, Наталья. Насколько ты теперь чувствуешь себя лучше? Ммм? — опуская руку ниже, кончиками пальцев исследую секреты ее обтягивающего нижнего белья. Мягкие завитки приветствуют меня, и я, прокладываю свой путь к теплу у вершины ее бедер.

Она втягивает воздух и задерживает дыхание.

— Мистер… Николай. Я, эм. Я не уверена, — вздох и тихий вскрик срываются с ее губ, когда я слегка касаюсь клитора.

— Я уверен, что ты влажная для меня, не так ли, Наталья? — мой рот находит изгиб ее шеи, и я впервые пробую ее на вкус.

Она выгибается, еще больше подставляя свою длинную шею моему языку.

Я позволяю бороде щекотать ее, пока пробираюсь к мочке ее уха. Мурашки покрывают ее грудь, как свидетельство моего внимания. По мере того как мой рот движется выше, пальцы опускаются ниже. Длинные нежные поглаживания ее киски растекающейся своими знойными соками по моей руке, пока с нее уже не начинает капать. Нежные щелчки по клитору заставляют ее бедра дергаться и тереться о мой налившийся член, вклинившийся между нами.

— О! О, как приятно! Я понятия не имела, что это может быть приятно, — она будто разговаривает сама с собой, но я слышу каждое слово. Четко.

— Что это значит? — рычу я, гнев пробивается сквозь похоть. Мои движения замирают из-за ее молчания. — Кто-то причинил тебе боль? Кто?

Мне не следовало впускать ее в свой дом. Внезапное чувство защиты, которое испытываю по отношению к ней, застает меня врасплох. Может быть, это потому, что она Иванова, и я поклялся, что буду оберегать их.

Или, возможно, это потому, что она в моей постели и позволяет мне гладить ее мокрую пизду. И прошло почти десять лет с тех пор, как в моих руках была мокрая киска.

Слишком давно.

— Никто не причинил мне вреда, — она закрывает лицо рукой. Румянец заливает ее щеки. — Никто никогда, ну, не прикасался ко мне раньше, — она поворачивает голову, и ее ярко-зеленые глаза встречаются с моими. — Вот почему она накачивала меня наркотиками. Чтобы сохранить меня для своего брата Антона.

Ярость полностью заполняет меня, и я вытаскиваю руку из соблазнительных пределов ее трусиков.

— Этот гребаный пес не является частью нашей договоренности. Кто обещал тебя ему?