Раньше я воспринимал её по-другому. Смотрел как на нежный нетронутый цветок, в бутоне которого водились черти.

Аккуратно беру за руку. Сплетая наши пальцы, сжимаю ладонь. Тёплая. Маленькая. Хрупкая. Хочется поднести к губам и зацеловать.

Радует, что не противится и не вырывает руку. Стараюсь не делать лишних движений. Глажу подушечкой её палец и думаю о том, как много мы потеряли. С горяча натворили дел. Сами себе усложнили жизнь.

Вот уже несколько дней я пытаюсь прийти в себя. Пытаюсь смириться с тем, что спустя неполных четыре года случайно узнаю о существовании моей дочери.

Узнаю не из уст Анны, и это конечно же ещё больше злит и давит на психику.

В голове не укладывается, как можно было о таком молчать!

Каждый раз, когда анализирую мотивы, ожидаемо завожусь.

Приходится с трудом гасить в себе истерику, потому как давать ей выход — чревато последствиями.

Нет, я конечно понимаю, что в большей степени я сам виноват. Не стоило так радикально с ней поступать. Но даже несмотря на мою чудовищную ошибку, решение Анны не оправдываю.

Она не имела права в одиночку воспитывать нашу дочь.

В первую очередь Царевна наказала саму себя.

Лишила ребёнка отцовской поддержки. Я же не монстр, в конце концов, чтобы настолько меня бояться и ненавидеть. А она боится. Поэтому не может довериться.

Наверняка думает, что забрав их к себе на родину, лишу её родительских прав.

Черт…

Как мне всё это разрулить, чтобы обойтись малой кровью?

— Проходи, — Эн пропускает меня вперёд, после того, как Кэтрин ныряет вглубь квартиры. — Ника наверное заждалась. Тебе не мешало бы помыться после обезьянника. Не хочу, чтобы дочь подцепила какую-то заразу.

Торможу посреди коридора.

Понимаю, что она права, но тон, который использует Царевна, меня немного задевает.

Мда…

Неожиданно как-то… будто привела в дом чахоточного бомжа.

Сцепив зубы от очередной вспышки раздражения, нервно взъерошиваю волосы. Оглядываюсь по сторонам в поисках своей дорожной сумки.

Если уж на то пошло, дорогая, мыться мы будем вместе. Ты тоже ко мне прикасалась. Забыла? Так что шансов выкрутиться я тебе не дам.

Не в силах изгнать из головы происки чертей, настраиваюсь на водные процедуры.

— Сумку мою принесёшь? — сделав невозмутимое лицо, демонстративно расстёгиваю несколько пуговиц на рубашке, пока не оголяется весь торс.

— Ванная здесь, — открывает мне дверь. Забегав по груди стыдливым взглядом, виновато поднимает глаза. Смущённо краснеет.

— Эн? — вытряхиваю её из кратковременного ступора. — Можно мне чистое полотенце?

— Да-да... Конечно… — сглатывает. — Я сейчас, — затем сбегает, вместо того, чтобы вести себя как взрослая женщина.

Хмыкаю, глядя ей вслед. Как была стесняшкой, так и осталась.

***

— Мам? — дочь выбегает Анне навстречу. — А где так долго были?

— Царевича из замка Кощея освобождали, — подкалывает Кэт.

— А Царевич где? — заметив меня, Ника тотчас выпучивает свои красивые глазёнки.

Подходит ближе. Ойкает, рассматривая ссадину на моём лице.

Схватившись ладошками за щёки, сочувственно качает головой.

— Господи-господи… — причитая, горестно вздыхает. — Очень болит? Да?

Не ребёнок, а заглядение. И вправду вся в меня.

В маму будет, когда насупится.

— Не волнуйся, — спешу её успокоить. — До свадьбы обязательно заживёт, — ответив дочери, бросаю на её мать недвусмысленный взгляд.

А как ты хотела, милая? Теперь я просто обязан на тебе жениться, — улыбаюсь.

Ника ловит мой посыл. Прищуривается точь-в-точь как я. В уголках глаз резвятся лучики. Вылитый лисёнок.

— Ты женишься на маме? А Барсик? Он её отдаст?

— Бусинка, ну хватит! — возмущённо шикает Царевна и следом закатывает глаза.

Её щёки вспыхивают пуще прежнего и от этого она становится ещё красивее. Ещё сексуальнее и желаннее.

Глаза блестят, как два уголька. В вырезе платья вздымается грудь. Пышная. Аппетитная.

Вспоминаю, какие у неё сладкие соски, и затылок тотчас простреливает горячими искрами. Кожа покрывается мурашками. Пах неожиданно наливается тяжестью.

Хочу её.

Мать вашу! Хочу в ванную. Вместе с ней.

Хочу стянуть с неё это чёртово платье и прижать к стенке.

Хочу вытрахать из неё всю душу.

— Лечить хочу! Ма! Я его лечить хочу! — протест Ники вырывает меня из грязных и порочных дум.

— Ника, сначала Итан примет душ. Посиди с бабушками. Ладно?

— Я умею. Ма! Я умею лечить! Ну, мам… Я хочу лечить!

Глядя, как Анна пытается затолкать её в детскую, изрекаю просьбу:

— Оставь ребёнка, Эн, — снимаю с себя рубашку, прикрывая стояк. — И дай мне, наконец, полотенце.

***

Выпустив дочь из рук, Царевна уходит в зал. Ника же, пользуясь моментом, подлетает ко мне, вцепляется мёртвой хваткой за колено.

От этой неожиданной склейки словно разряд тока проходит по нутру. Импульсы проникают в каждую клетку моего тела волнующей дрожью.

Она меня не знает, но липнет как банный лист. Не боится. Прижимается всем тельцем, вытаскивая из глубины моей души ранее неизвестные мне чувства.

— Идём лечится? — интересуется, вскидывая кверху пытливые глазёнки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Сведя брови домиком, Ника чуть прищуривается и смотрит с надеждой, что я не откажу.

Точь-в-точь, как Анна когда-то. В аэропорту. Сидя передо мной на корточках…

Этот доверчивый взгляд ещё тогда въелся мне в память.

— Конечно, лисёнок, — соглашаюсь, подхватывая дочь на руки. Прижимаю к груди. Ловлю момент. Втягиваю с макушки её чудесный запах и будто пьянею.

Ещё одна Царевна. Только совсем мелкая. Но пахнет так сладко, что душа в рай отлетает.

— Знаешь, кто я? — решаю не тянуть кота за яйца.

Пусть Ника и маленькая, но мне было бы намного спокойнее, если бы она не воспринимала меня как чужого дядю с улицы, с которым нельзя заговаривать без разрешения близких.

Пусть знает, что я для неё родной человек. Её отец. Пусть привыкает к этой мысли. Пусть относится ко мне соответсвенно.

— Ты царевич, — хмурится дочка, глядя мне в глаза.

— Не совсем, — нервничаю, как перед выпускным экзаменом. Словно мне, блять, семнадцать лет! И я сомневаюсь, в какой билет ткнуть пальцем, чтобы не прогадать. — То есть, да. Я тот самый царевич, о котором рассказывала тебе Кэтти, но это не всё. Есть ещё кое-что… — заговорщицки произношу.

— Итан? — услышав наш разговор, Анна замирает на полпути, размазывая меня по стенке предупреждающим взглядом.

«Ну сколько можно, малыш?» — вскидываю вопросительно брови.

Пытаюсь быть максимально расслабленным и милым. Разве что не улыбаюсь.

Не до смеха мне, мать вашу…

Я просто смотрю с надеждой, что у неё проснётся совесть.

— Доченька, пойди, погуляй с котёнком.

И снова за своё…

Вот что за повстанческое сопротивление?

Полчаса назад целовались как два безумных, изголодавшихся по любви человека.

Нас обоих нереально трясло, накрывало таким шквалом эмоций, что до сих пор нервы дымят.

Кожа зудит от нехватки близости. На языке всё ещё гуляет её вкус. Ниже пояса выраженное «хочу не могу»!

Какого черта, Эн?

Преодолев четыре тысячи километров, я здесь. С вами. Что тебе ещё нужно, чтобы ты сделала шаг навстречу? Хотя бы один! Или два! Потому что третий будет окончательным примирением. Я просто вытравлю из твоей памяти грустные воспоминания. Заменю их другими эмоциями. Вкусными. Можешь сопротивляться сколько угодно, но я своего добьюсь!

— Ника! — настойчиво.

— Нет! — дочь в ответ нахмуривает брови. — С ним бабушка играет. Я хочу с тобой царевича лечить!

«Ну и разбаловала же ты, Царевна, нашего лисёнка…» — опешив на секунду от детских закидонов, делаю и дальше вид, что всё хорошо.

Не представляю, как бы я воспитывал эту непоседу, если бы начинал с первого дня её рождения.