6

…проснулся от неприятного чувства, что что-то было не так. Сказать иначе, ледяной, не оставляющий места ничему иному ужас висел в пустоте кабины, выжимая из меня липкий холодный страх и заставляя муравьев бегать по спине и затылку. Ручку двери кабины кто-то изо всех сил дергал, причем так, что содрогалась вся кабина, но дело было не в этом. Я не мог отделаться от ощущения, что проснулся за долю секунды до того, когда должен был это сделать. От этого зависело, смогу ли я проснуться вообще. Абсурд состояния не успел дойти до моего сознания, когда я понял, что не могу убежать. В двери моего сознания пинали с такой силой, как пинают, спасая свою жизнь.

Но когда до меня дошло, что бьют и дергают одновременно ручки обеих дверей, соблюдая один беспорядочный такт, меня начало трясти.

Каждый рывок, каждый новый удар зеркально отражал состояние обеих дверей кабины. Грохот, стоявший в ушах, оборвался так же неожиданно, как начался, но мне не было необходимости подниматься и выглядывать в окна. Я просто видел в зеркалах заднего вида, что снаружи никого нет. Я лежал до утра, не решаясь закрыть глаза.

Когда я их открыл, я с огромным, чудовищным облегчением понял, что это был сон. Ледяной ужас висел за дверями сна и не было ничего, что бы заставило меня стать его частью.

После этого я спал, только укладывая на ночь под изголовье свой походный нож. Не знаю, зачем.

Я без ненужных припадков скромности привык считать себя умеренно смелым человеком. До известной степени я даже принимаю возможность и готов к действительно опрометчивым поступкам: быть опрометчивым – пожелание моих генов. Я столько раз встречал опасность, что научился обходить ее еще задолго до реальной материализации больших неприятностей, различая их всего лишь по первым признакам. Я пережил столько неприятных моментов, что из них можно было сложить школу философии выживания; подобно практикующему лекарю с большим опытом, который за свою жизнь встретил такое количество человеческих страданий, что в конце концов перестал их различать и с исключительным спокойствием воспринимал катастрофы жизней других, хладнокровие я давно возвел в ранг добродетели, над которой стоило работать всю жизнь.

Но когда посреди ночи в полной темноте прямо перед лобовым стеклом кабины на расстоянии всего десятка шагов без всякого предупреждения повисла едва различимая бледная маска из нескольких скупых линий, мне действительно стало не по себе. Я всегда полагался на свои силы и всегда оставался при своих интересах лишь благодаря самому себе. В этом бесконечно огромном чужом мире бесконечно огромных чужих лесов помочь себе мог только ты сам. И если мир предлагает тебе что-то, что однажды выходит за пределы твоего опыта эксперта по выживанию, нужно как минимум воздержаться от спонтанных решений. Или, напротив, успеть довериться инстинкту. Выглядело так, словно кто-то висел под потолком вниз головой, так что длинные черные волосы почти касались земли. Только здесь не было потолка. И у висевшего не было тела. Я не знал, что за этим стояло. Муравьи снова бегали у меня по затылку.

По большей части это было лишь пятном в темноте, почти не имеющим четких очертаний, и приходилось напрягать зрение, чтобы разглядеть там хоть что-то. И чем сильнее ты вглядывался, тем меньше тебе хотелось видеть.

Самым жутким было то, что пятно никак не соотносилась с прочей реальностью. Оно ни на чем не держалось и не двигалось. Пятно просто висело посреди темноты, как в коридоре, уходящем в ванную. Я не знал, что думать. Открывать кабину, куда-то идти и что-то исследовать желания у меня не было никакого. В пределах Властелина Колец и его жутких вотчин имелось бессчетное множество трудно объяснимых явлений и загадочных аномалий. Не все они что-то значили и не все обещали неприятности – просто этот мир был так устроен. Но опыт подсказывал, что к каждому из них следовало относиться именно так – как к знамению, закрывающему главу твоей прежней жизни. Потом я уснул.

Мне снилось, что я забыл закрыть на ночь окно и теперь жалел об этом, не зная, как это исправить. Я открыл глаза и вначале ничего не понял. Было очень темно, но я почему-то видел все. Я проснулся от понимания того, что в кабине кто-то был, и я не мог понять, кто, в проеме окна это выглядело сплетением корней, но самым страшным было не это. Откуда-то я знал, что меня здесь нет, что весь мир снаружи за стеной темноты выглядел тем же сплетением не то корней, не то волос, не то истлевших костей. Я пытался и не мог отделить сон от реальности, и от этого не мог дышать. «Бойся лающих овец», – произнес чей-то голос, и я открыл глаза. Вначале я ничего не понял. Окно было закрыто. В кабине никого не было. Я дышал часто, с надрывом, словно на дальней дистанции, когда до меня дошло, что это был всего лишь сон, самый обычный сон, я почему-то испытал такое облегчение, словно избежал смертельной опасности.

Когда спустилось серое утро и обозначились очертания останков какой-то старой двери по соседству, одиноко торчавшей прямо из грунта, впереди была только просека и больше ничего. Но я уже не верил, что сумею отсюда выбраться.

Я больше не говорил с Тьмой, и Тьма молчала.

Комары не обманули: день выдался настолько теплым и солнечным, что все, что было до него, воспринималось как нехороший сон.

Стена выросла за одну ночь. Грубые ряды исполинской каменной кладки возвышались над рельефом обрыва и здравым смыслом, словно стояли здесь всегда, всё видевшие и ко всему равнодушные. Стена торчала прямо из скальных образований, как произвол неких темных сил, разделяя мир надвое и оставляя свободным только один выход – к отвесному обрыву. Под обрывом далеко внизу не было ничего, кроме камней. Гигантские наползающие один на другой отвесы вырастали из естественных отложений, исключая всякую возможность оказаться наверху, но уже издали начинало казаться, что там на самом краю кто-то был. Случайный косяк диких птиц с любопытством несся туда, пытаясь понять, что происходит, впрочем, сохраняя высоту и не делая попытки приблизиться. Стена была, как подиум. Подобно большим жутким летучим мышам, банда драконов сидела на самом верху несуразной геологии, все вместе хмуро уставившись одинаковыми взглядами на что-то прямо под собой. В их глазах не было ни капли тепла.

– Добрый вечер, – глухо и внушительно произнес по ту сторону Стены голос.

Слишком глухо и слишком внушительно, микрофон зазвенел. Звук шел, как со стадиона, до отказа забитого зрителями, застывшими в ожидании рок-концерта года.

– Что, суки, не ждали?

Было так тихо, что слышалось шуршание высохших листьев в траве.

– Вам там меня хорошо слышно? Тогда сразу к делу. То, зачем мы все здесь сегодня собрались, весьма символично, я бы даже сказал, несет глубокий познавательный смысл. У меня две новости: хорошая и плохая. Вначале хорошая. Сегодня вы все умрете. Возможно, кто-то именно этим утром, проснувшись, открыл глаза как раз с такой мыслью. Что пора чудес прошла, и всем подыскивать придется причины тому, что сделано на свете. Спешу ему радостно сообщить, всё так и есть. Проницательность его не подвела. Теперь плохая новость. Вы умрете не сразу. Вы будете делать это частями, с глубоким философским смыслом…

Голос перекрыли несколько редких разрозненных хлопков, тут же перешедших в истеричное хлопанье огнестрельного оружия, будто там стреляли все вместе, не вполне зная, куда. Какое-то время не было слышно ничего, кроме беспорядочного грохота.