Пусть системы Братства, так как изменения пока касаются лишь моих воинов, но уже части русской системы. Все мы братья — все русичи, даже если в составе будут иноплеменники, они будут по духу и вере русскими людьми. Сейчас победим, докажем состоятельность, так и дальше можно будет формировать такие вот отряды. Мало того, многие воины, ну, или люди с бойцовскими характерами, которые не имеют прямо сейчас возможности стать воинами или по сословным причинам, или из-за того, что не могут купить себе даже боевой топор, хлынут в Братство. Мы сможем, если еды только хватит, целую тьму таких вот воинов собрать.

— Держитесь там, люди христианские! — сказал кто-то из ратников, которые оставались в вагенбурге.

— Спаси Христос, — отвечали в пехотной колоне.

Впору прикрикнуть про лишние разговоры, но этот порыв практически братания нельзя пресекать. Опытные ратники, иноки-братья, которые не так давно смеялись с пешцев, сочувствуют им, уходящим, как многие считают, на смерть.

Пехота выходила из созданной бреши вагенбурга, сразу же растекалась в разные стороны, быстро создавая плотное, шестирядное построение. Десяток уходил налево, следующий десяток — направо. Пехота шла на подкашивающих ногах, перебаривая свой страх. И была некоторая обреченность в лицах воинов.

— А ну, не робеть! Стоять и победить! Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Так лучше в бою сгинуть за землю родную и во имя Христа, и я выплачу семьям вашим серебро, чем немощным помирать на сырой земле, — кричал я, гарцуя на коне вдоль колоны, большая часть которой уже ушла за пределы вагенбурга.

А в это время все стрелы, все арбалетные болты — все летело в половцев, которые рвались отчего-то именно к тому укрытию, где находился я. Лучники показывали отличные результаты. Нет, не в меткости, а, скорее, в скорострельности. Ну, а что до точности стрельбы, то ее, по сути, не было никакой. Между тем, град стрел служил некоторой преградой для вражеской конницы, которая застопорилась в многочисленных завалах из людей и коней, но приходила в себя, начиная прямо под летящими нашими стрелами перегруппировываться. Чуть более результативно стреляли арбалетчики, но скорость их перезаряжания была низкой.

— Копья вперед! — командовал я, оставаясь в сопровождении Ефрема и еще двух десятков воинов позади построения.

— Тзын, — черкнула стрела по моему панцирю.

— Хорошие лучники у супостата! — ухмыльнулся я.

Тут бы не схватить чувство вседозволенности и самому не лезть под стрелы. Держит доспех стрелы, добрая бронь вышла, но это не повод, быть мишенью.

— Встать перед тысяцким! — закричал Ефрем, искоса посматривая на меня, чтобы изучить реакцию.

Не время заниматься поучениями, после обсудим правильно ли действовал Ефрем. У нас теперь так заведено, что все учения, все бои, всегда нужно анализировать, но после. Телохранители хотят закрыть охраняемое тело? Так что мешать этому? Главное, чтобы видеть творящееся на поле.

— Шаг! — скомандовал я, и шесть сотен копейщиков, при поддержке на флангах арбалетчиков, почти дружно шагнули вперед. — Шаг! Шаг!

Пехотинцы приближались к месту, впереди которого были рогатки. Всего шестьдесят шагов и нужно стать насмерть. В нас летели стрелы, которые, впрочем, почти не приносили ущерба, пусть раненые уже были, но легко. Между тем, находиться под обстрелом психологически крайне сложно.

Уже появились несколько человек, которые, бросив пики, побежали прочь, некоторых, которые дернулись сделать тоже самое, смогли остановить и вразумить десятники. Командирами десятков в пехоте назначались, скорее, по главному принципу — психологическая устойчивость и просто адекватность мышления. Вот и выходит так, что им приходится больше смотреть, дабы не разбежались бывшие крестьяне, прямо сейчас становящиеся воинами.

— Стройся! Быстрее! — кричали у меня за спиной.

— Ефрем? — позвал я десятника. — Узнай почему без приказа лучники выходят из гуляй-поля.

Ефрем уже самостоятельно хотел исполнять приказ, но я остановил его.

— Стой! Пусть действуют. Это может быть правильным, — сказал я, наблюдая, как лучники, не все, что имелись, а сотня, приблизились к построению пехоты и стали за рядами в метрах двадцати.

Да, сейчас вполне могут пригодиться дополнительные лучники. Вот только они плохо защищены, кто-то в кольчугах, но иные вовсе в кожаных доспехах с железными пластинами, прикрепленнымилишь в некоторых местах.

— Товсь! Бей! — командовал десятник сотней лучников.

Алексей остался командовать в вагенбурге. Вот его выход был бы точно ошибкой.

Вот такое несоответствие, когда сотней командует десятник, но, как в пехоту, так и в лучники, ратники идут крайне неохотно, даже на командирские места, да и нет у меня в достаточной мере командиров, с пониманием стрелковой подготовки.

Некоторое затишье позволило мне посмотреть, что происходило на соседнем вагенбурге. Там половцам получилось приблизиться к повозкам и уже шел бой у наших укреплений. У меня сложилось впечатление, что половцы решили не ломиться на меня, и странное построение пехотинцев, которых стрелами достать сложно, а конницей пока не получается. Они ждали развязки событий на втором вагенбурге.

Тут бы развернуться и пойти на выручку соратникам, но так пехота станет уязвимой, можно перестроиться в каре, это мы отрабатывали. Но я заметил, что из числа воинов, пришедших нас убивать, выделилась группа конных, которые собирались в два ряда, изготавливаясь для атаки.

— Русичи, тяжелые, на приступ идут! — прокричали в первом ряду нашего построения.

— Воткнуть копья в землю! Арбалетчикам приготовиться, всем перезарядиться, — я развернулся к лучникам и прокричал им. — Подойти ближе и стрелять, когда враг приблизится на шестьдесят шагов.

Пики были воткнуты в землю, копейщики-пикенеры припали на одно колено, но голову пока не отпускали, как это должно быть при отражении атаки. Возле шестого ряда стали лучники, так же изготовившиеся к атаке. Что-то похожее было, ну или будет в битвах при Кресси и при Азенкуре. Правда там лучников было сильно больше, чем у нас.

— Ефрем, вестового! — потребовал я, когда увидел, что построение русских воинов, ставших нам врагами, готово, и они собираются начать разгон.

— Передать Боброку! Пусть ударят конными сразу же после того, как мы отобьем приступ, — приказал я.

Решение это было не из легких. Уже шел бой внутри второго вагенбурга, уже туда перешли две сотни из другого нашего укрепления, чтобы поддержать соратников. И это правильное решение Алексея. И я теперь решал, что именно сделать: идти на выручку Геркулу и иным или же принимать здесь свой бой и громить русский ударный кулак. Как же коробит сама формулировка «громить русских» нужно сделать все возможное, но только больше не должно случаться усобиц. Пусть даже государство станет деспотичным, но без смуты.

— Стоять! Всем стоять! Головы в землю уприте! — кричали десятники, вторя сотникам, кричал и я.

Вот для чего еще нужно опускать голову, — чтобы не видеть, как на тебя прет чуть ли не полностью одоспешенный воин. Не замечать грозного коня, копья, которое направлено на тебя. Подставил голову в шлеме и появилось больше шансов выжить.

Топот копыт заглушал звуки боя, происходящего чуть меньше, чем в версте, на втором вагенбурге. Половцы, остающиеся еще в строю, отступили, давая возможность своим союзникам-русичам показать, как правильно бить соплеменников. И ведь красиво идут. Тысяча, не меньше, ратников нацелились на нас.

И эти воины также попадались в ловушки, но для них, для тех, кто атаковал линиями, такие ловушки были менее опасны, так как при попадании в них, не случалось заторов и строй в целом не распадался. Ну, а пара десятков воинов, нейтрализованных еще до начала столкновения, — это капля в море.

— Готовь греческий огонь! — приказал я Ефрему.

Его десяток был обучен управляться с таким оружием. Прокалывалось забитое воском горлышко, в которое просовывалась вымоченная в масле тряпица. После готовый боеприпас вкладывался в пращу. Оставалось только поджечь, для чего уже приготовлен факел, ну и запустить это дело в наступающего врага.