— А вот и Шарукань, — сказал Игорь Ольгович через час с начала разговора со Святославом.

— Это? Разве это город? Где стены? — возмущался княжич, но Игорь Ольгович его уже не слушал.

— Разве это город? — задал вопрос Лис.

Вот по таким вопросам можно определять степень патриотизма у человека. Человек, гордящийся своим, самобытным, достижениями своего роду-племени, он всегда больший патриот, чем тот, кто смотрит на успехи иных народов. Десятник уже на въезде в Шарукань стал сыпать скепсисом, в чем преуспел настолько, что смог превзойти и Фому, так же выказывающийся в духе «они варвары».

Нет, не варвары в том уничижительном понимании слова, как это использовалось в иной реальности, да и в этой так же, но сильно раньше, эти люди другие. И тут, в центральном стойбище половцев была культура и своеобразие.

Чуть иное восприятие бытия и все — записываем в унтерменши. Я видел в своей прошлой жизни разные культуры, огромное количество людей, которые своим мировоззрением отличались от меня. Привык к разнообразию цветов кожи, разрезов глаз и прочей внешней отличительности. Не мог только согласиться с одним культурным явлением — поеданием себе подобных. В Африке были каннибалы, которые считали такое вот правильным.

Так что кипчаков я не воспринимал, как более низких в цивилизационном развитии, но понимал, что вот с этими ребятами, нам не по пути. История России знает примеры общения с инородцами, наверное, как никто более в мире, ну или тут можно было бы соперничать с великими колониальными империями. Но у России получалось выстроить взаимодействие, сделать своими, влить в общество людей даже с иной верой. Чего только стоит история с кассимовскими татарами, или с башкирами. Да, это были не безоблачные отношения с розовыми «понями» и единорожками, но и внутри самих русских распри случались часто.

Так что, не будь кипчаки моими врагами и антагонистами Руси, я мог бы воспринимать их дружелюбно и уважительно. Но уважение к врагу — это такое скользкое понятие, часто граничащее с желанием победителя еще больше унизить своим милосердием побежденного.

Я хочу, чтобы Русь победила. И тогда можно проявить милосердие, разрешить места для кочевий, но влить половцев в русское государство, требуя с них не только выход-дань, но и воинов. А так же строительство церквей, чтобы и грубой и мягкой силой покорять умы иноверцев-иноплеменников.

— Им не нужны стены, детинцы, они воины Степи, сражаться пешими и на стенах не станут. Их сила в ином, — заметил я после очередной порции скепсиса от своих спутников.

Мы мерно, осматриваясь, шли по Шарукани. Делали это, словно зачищали враждебный город, который только что захватили, но еще не все подвалы и высотки проверили на наличие врага. Отовсюду может прилететь. В будущем это может быть граната или пуля, тут же неизменно стрела, реже дротик.

— Смотрите, храм! — выкрикнул Фома, привставая в стременах.

— И вправду! — подхватил его возбужденность Лис.

Оба моих ближних десятника перекрестились. Моя рука механически также осенила меня крестом. Порой даже не задумываешься при выполнении религиозных действий.

Тут было много лиц явной славянской наружности. В городе может даже больше славян, чем самих половцев, из которых только малая часть на зиму прибывает в Шарукань.

То, что нам наперерез устремился отряд кипчаков, я заметил еще за пару минут, до того, как степняки должны были нас настигнуть. Но тут не поле, не степь, чтобы ощетиниваться и каждого степного всадника принимать за врага. Нет, они враги, но в их стойбище не следует учинять бойню и проявлять излишнюю агрессивность, однако не стоит и забывать, что мы гордые русичи. Между тем, весь мой отряд, а сейчас это два десятка, общей численностью в двадцать сем ратников, вот такая тут арифметика, был готов к самым непредвиденным обстоятельствам.

Остальных воинов пришлось оставить на условном въезде в город, в котором-то и ворот не было. Такие правила. И возмущаться тут нет причин, я бы и почти три десятка вооруженных воинов не пустил бы в свой город. Нечего плодить социальную напряженность.

— Стойте, руса! — прокричал кипчак, вырвавшийся вперед своих вооруженных соплеменников. — Туда ход нет!

А приятно, черт побери, что половцы учат русский язык, готовятся с нами договариваться после их поражения? Или изучают язык вероятного противника?

Мы остановились. Невысокий воин, на высокой лошади подскакал ко мне, так как и я вывел своего коня вперед, показывая тем самым, что готов говорить за всех.

— Тама ханский дом, тама нельзя. Трое можно, остальные нельзя, — объяснял мне кипчакский командир.

— Благодарствую, уважаемый, — врагу порой нужно врать, даже уважаемым называть.

Пришлось спешиться, так как на коне, как было сказано, в условный «ханский квартал» въезжать нельзя. Это привилегия, видимо приближенных, или кого-то знатного. И так, насколько я понимаю, мне показывают, что мою знатность не принимают в расчет. Что ж… Не разворачиваться же назад, но к сведению примем и в ближайшем бою с кипчаками, а он, я уверен, не за горами, я придумаю какую хитрость, чтобы со сторицей отплатить за такое вот унижение.

В Ханском квартале стойбища кочевников уже больше походило на город, пусть и не типичный русский, но такой, как я видел в Средней Азии, в том же Самарканде. Однако, сходства двух населенных пунктов было лишь условным, просто никакие примеры более в голову не шли.

В Самарканде здания величественные, аккуратно сложенные, а тут, словно… Это как сравнивать профессиональный портрет с неумелым дружескимшаржем с искривлённой головой и лицом. Тут строения были корявыми, низкими, казалось, что они должны развалиться от дуновения ветра, но держались же как-то. И все же главное, что не шатры стояли в центре Шарукани, не кибитки, а дома. Так что, можно сделать половцами оседлыми?

— Кирдык, хана, балык, шашлык, — именно так мне послышалась речь одного из воина, который загородилмне, переводчику и десятнику Луке путь.

— Дальше только по приглашению хана, но уже здесь вы должны снять оружие, — переводил Калым.

Я отдал свои мечи, нож, даже засапожник и тот потребовали достать. Хан проживал в большом шатре, который, скорее мог называться юртой. Между тем, к этому сооружению примыкали другие, каменные, служащие и словно коридором и отдельными комнатами. Всюду убран снег, чистенько, даже конского кругляша я не заметил.

— Аккуратист хренов, — чуть слышно сказал я, оглядывая огороженное деревянным забором пространство.

— Хан ждет тебя, — на чистом русском языке сказал с виду… русский человек.

Мало того, так еще и крестик у него нательный был, напоказ висел. Хотелось расспросить этого человека, почему он тут и прислуживает князю, да не вышло, быстро дошли, а потенциальный собеседник был угрюмым и нарочито важным.

— Входи! — сказал слуга, а я посмотрел на проход.

Ну что за детский лепет и стремление доминировать над каждым сюда входящим! Вход был таковым, что не прогнувшись, и не войти. Так что получалось, что сейчас я, вне зависимости от своих желаний и намерений, буду кланяться хану. Да уж нет!

Присев на корточки, я, почти что «гусиным шагом» преодолел дверной проем. Можно было бы, как в иной реальности сделал посол Российской империи в Турции, Меньшиков, когда в похожую, узкую дверь входил спиной вперед, показывая османскому султану свое седалище.

Я, признаться, на такое не осмелился. Да и русский посол в нынешней ситуации явно десять раз подумал, чтобы совершать подобные чудачества. Там, в середине девятнадцатого века за послом была великая страна, не знавшая горечи поражений с походов Петра Великого. А тут… Русь пока не такая великая, чтобы прижать вот этих паразитов, которые заняли лучше сельскохозяйственные земли и топчут их копытами своих лошадей, вместо того, чтобы заняться вспашкой.

Зайдя, я огляделся. На стуле сидел богато одетый мужик с чуть раскосыми глазами, но при этом такой натуральный блондин, что некоторым артистам из будущего, кто себя так называл, позавидовать стоило. Или там слово «натуральный» использовалось с иным подтекстом, чтобы показать, что на самом деле «ненатуральный» может быть и натуралом?