— Тысяцкий, нас заметили и пошли по нашему следу, — находясь уже в верстах пятидесяти южнее от Великой Стены, что разделяет Степь и Лес, докладывал мне десятник из дозорного десятка.

— Почему не схоронились, как учили вас? — отчитывал я воина.

— Так появились они неожиданно, их тоже десяток, русичи, стрелы пустили, у меня пораренный в руку есть, — продолжал свой доклад десятник.

Кто в степи из русичей будет шастать зимой, да еще и пускать стрелы в своих соплеменников? Только тот, кто желает скрыть свое присутствие от других. И в какую задницу я влип в очередной раз? Чую, что тут пахнет заговором против какого князя, или же сговор русского владетеля с половцами. Ну не будет такой же отряд, как и мой, нападать на соплеменников, не станет этого делать и тот, кто вышел из русских княжеств посмотреть, что делается в степи. Даже степные отряды, появись они на горизонте, и те спросили бы кто мы такие и зачем пошли в степь.

Вон три дня некогда мы ходили с князем Иваном Ростиславовичем вокруг да около половецкого отряда, пока не спровоцировали их на бой.

— Сколько их? — спросил я.

— Из тех, кого видали, так более полусотни будет, а еще и дозорных два десятка увидели, выходит, что семь десятков воинов, но их обоз не полностью вышел из-за излучины реки. Они так же по Днепру шли, мы как бы позади их, — говорил десятник.

Значит может быть и так, что их сотня, да хоть и три. Устраивать тут бой неизвестно с кем — это идея из разряда «ну его нахрен». У меня есть свои задачи, их нужно выполнить.

— Разворачиваемся и уходим на восток! — скомандовал я.

Мы уходили в боевых порядках, охраняя тщательно свой обоз, который пусть и был скудным, но он был и мог привлечь внимание, пробудить алчность в людях, которых может быть больше нас.

Через три часа такой вот гонки с уходом от реки, стало очевидным, что нужно останавливаться. Кони уставшие, их нужно кормить, люди… Да и Леший с ними, человек такое существо, что выдержит многое, но коней беречь нужно.

— Три сотни воинов. Вооружены добро, как бы не какая княжья дружина. Идут без стягов, не понять чьи, но русичи, точно, — докладывал Фома, которого я направил смотреть за потенциальным противником.

— Придется встречать и принимать бой, — констатировал я.

— Нас меньше, сдюжим ли? — проявил сомнения Фома, за что получил мой уничижительный взгляд, от которого, а может из-за холода, десятник поежился. — Конечно, сдюжим, или поляжем с честью.

— Обозников посадить на коней заводных и дать им копья! — начал раздавать приказы я.

Не было уверенности в нужном исходе боя, ну никакой, но все эти сомнения нужно гнать прочь. Не получилось уйти от непонятного русского отряда, который уже пускал по нам стрелы, значить будем биться.

— Сани выставить гуляй-полем, проверить самострелы и луки! — продолжал давать я распоряжения, наблюдая за тем, как обозники, нехотя, неловко, взбирались на коней.

Да, с такими воинами сложно придется. Ну да пожил я на этом свете красиво, можно красиво и умирать.

Впервые после появления в этом времени и мире я ощущал острое желание избежать боя. Нет, не потому, что боялся, а из-за того, что видел в таком сражении какой-то сюрреализм. Два русских отряда будут стремиться убить друг друга в Степи, на землях, ныне занимаемых половцами. Я так себя настроил на борьбу с этим кочевымнародом, что не мог уместить в голове подобное.

Если распри внутри Руси еще воспринимались, как норма, то биться русским на чужой территории между собой? И пусть в первой жизни я встречал и такое, здесь, в этом мире, у меня несколько исказилось восприятие.

Но, если надо, если не оставляют выбора, значит бегать не станем. Да и куда бежать? Пусть вокруг еще не сплошная белоснежная степь в своих бескрайних просторах, и перед нами периодически вырастают такие близкие сердцу леса, пусть все более куцые и бедные, но и тут особо убегать некуда. Да и кони наши… В лучшем случае их сил хватит на одну полноценную атаку. Так что нужно рассчитывать на себя и думать, как сражаться. Скорее всего, от обороны тогда шансы прибавляются.

У нас двадцать арбалетов и более трех десятков луков. Это немало для того, чтобы думать о дистанционном бое. Ну а если где укрыться и оттуда расстреливать врага, так другой тактики и не нужно.

— Ты собрался идти на встречу? Они обстреливали все наши дозоры, не думая, не пытаясь поговорить. После этого станут говорить? — спрашивал Фома, проявляяскепсис.

— Да, — кратко, но решительно ответил я, не желая вдаваться в подробности.

Я не боялся, даже не опасался, выезжать из гуляй-поля и направляться только лишь в сопровождении одного лучника, к врагу. Во-первых, я смогу лучше рассмотреть противника, оценить его, как вооружение, так и защиту с конями. Во-вторых, со мной не станут разговаривать, если я сам того не пожелаю. Не спешили наши вероятные противники переговариваться, а вот выстраиваться в боевые порядки не стеснялись. Так что я решился на диалог, по крайней мере выехать вперед и чуть подождать.

На удивление, ко мне, когда я гарцевал перед противниками, быстро выехал воин. Один… Он был… большим, нет, огромным. В отличной броне, на мощном коне. Это меня так пугают? Так я не должен быть меньше и слабее даже этого великана, так как я и сам великан.

— Кто таков, что со мной решил говорить? Молод ты, — первым начал разговор мой оппонент.

Этот воин во все глаза рассматривал наши позиции, явно имея те же цели, что и я. Люди, стоящие за его спиной, держали на изготовку луки. Такая малая дистанция — гарантированная смерть. Пусть попасть в меня прицельно не так и легко, метров сто, наверное, до лучников, но если навесом посылать «подарки», то накроют, как минометом, не с первой мины, так с восьмой. Риски я осознавал, но хотел договориться, чтобы почти зря не класть своих людей.

— Представься и ты, а я Владислав Богоярович: тысяцкий братства христианского Андрея Первозванного, — сухо произнес я.

Я обратил внимание, как едва заметно, но мой собеседник вздрогнул. Не из-за страха, а как будто от неожиданности, когда прозвучало мое имя. Он прищурился, и смерил меня взглядом. Только что он будто не замечал меня, смотрел мимо, больше оценивая диспозицию моего отряда. А тут такой интерес… Неужели уже так действует мой чин и вся Русь знает о Братстве и понимает, кто такой тысяцкий.

— Значит, Богояров сын говоришь? — процедил он сквозь стиснутые зубы.

— Так и есть, но не представился ты, — сказал я, не понимая что происходит.

Мужик смотрел на меня, не отрывая взгляда, даже через его пластинчатый доспех было заметно, что воин стал тяжелее дышать.

У него на лице проскользнула улыбка, после он снова стал суровым. Но глаза помутнели, будто он вспомнил что…

— Я Лешко, а это… — переговорщик посмотрел на перекрестье своего меча и потянулся за за клинком.

«И все же бой?» — подумал я, так же устремляя правую руку к ножнам.

Глаза воина мне показались дружелюбными. Казалось, что воинственный на вид, ратник прослезился. Или это снег растаял на его ресницах? И непонять чего себе этакого навыдумывал, стараясь рассмотреть того, чего быть не может.

И вот с таким выражением лица Лешко-Алексей стал медленно, рассматривая, или даже любуясь мечом, извлекать клинок из ножен, богато украшенных золотыми пластинами.

— Это меч твоего деда, великого князя Польши Болеслава Третьего, прозванного Кривоустом. Ты должен знать это, — сказал воин.

Я смотрел на Лешко, пытаясь найти в нем что-то, что могло свидетельствовать о розыгрыше, шутке. Не находил. Да и не принято в этом времени такими словами разбрасываться и шутить.

— Еще раз… — растерянно говорил я. — Кого?

Лешко пересказал. Не верилось от слова «совсем». Мать твою, Владик, да кто ты такой? Ящер тебя побери! В голову почему-то сразу закрались мысли: а не отправиться ли мне прямо сейчас свататься к великому князю киевскому, я же внук или правнук самого польского владетеля? А после горячей воды, формирующей фантазии, полилась ледяная, возвращая к действительности.