— Дядька Алексей, а ты ничего не рассказывал о своей семье, — спросил я.

Родич не сразу ответил. Его глаза увлажнились и стали словно стеклянными.

— Любава была единственной дочерью тысяцкого из града Оскола. Я часто был в походах, ходил в степь, Любавушка в это время переезжала к отцу. Один раз не доехала. Была уже непраздная, ехала в Оскол, чтобы там разродиться дитем… — нехотя, выжимая из себя каждое слово, говорил Алексей.

— Половцы? — спросил я.

— Они, — ответил родич. — Два года минуло с того. Тогда и начались распри с князем Игорем Ольговичем. Он запретил месть, видимо, уже тогда планировал решать свои вопросы с помощью половцев.

— Так в Курске же сын Юрия Владимировича Ростовского княжит Иван Юрьевич. С чего бы решает Игорь? — не понял я политических раскладов.

Оказывается, только ради союза с Ростовом Ольговичи отдали Курское княжество в кормление сыну князя Юрия Владимировича. Однако, при этом Курск, Оскол и другие города Курской Руси, оставались практически под влиянием Ольговичей. А Иван Юрьевич пошел на уговор, что будет присылать свою дружину именно Игорю Новгород-Северскому. Усложняют все русские князья.

Еще больше убеждаюсь, что нужна четкая система с выделением не номинального лидера, который ни на что не влияет, а лишь носит титул великого князя, а важно создать единоначалие. Хотя в этих условиях, дуумвират подходит более всего. Между тем нужна система и правопорядок и как бы это не ударило и по мне.

— Я слышал, что Иван Юрьевич Курский сильно заболел и может и преставиться, — добавил родич.

Нужно будет подробнее разузнать о той ситуации, что сейчас в Курске. Этот регион очень важен в том числе и для обороны от половцев и как плацдарм для экспансии на Степь.

— Киев! — прокричали впереди.

Наконец-то добрались.

Въезжать в столицу мы собирались через Золотые ворота, но нас не пропустили. Причину я узнал только позже. Через них должен был въезжать митрополит Климент. При этом его сопровождали четыре епископа, крестный ход множества православных.

А умеет эпатировать Климент Смолятич! Таким вот мероприятием он показывает всем, что законный пастырь земли Русской, что паства с ним. Византийцы оставались в Киеве и, скорее всего, продолжали наседать на киевского князя, указывая, что без разрешения Константинопольского патриарха нельзя стать митрополитом Киевским.

Так что входили мы через другие ворота, и сразу же меня направили к великому князю.

— В гостиных дворах располагайся. Там за старшего я оставлял своего десятника Боброка. Найди с ним общий язык. Я к великому князю, — сказал я Алексею.

— Каким важным стал! — усмехнулся дядька Лешко, когда я уже удалялся.

В сопровождении двух ратников, которых выделил десятник стражи на воротах, я отправился на Брячиславово Подворье. Мы стремительно шли к резиденции князя, словно ледокол колет льды и раздвигает их, так и мы пробирались через людские потоки. Все-таки в стольном граде происходили нетривиальные события.

На улочках Киева чаще всего можно было встретить людей с крестами в руках. Догадывался я, что Климент не простой человек, но, чтобы настолько… Он же для своего становления будто использует методички из далекого будущего, в которых напечатано, как правильно манипулировать общественным мнением и управлять толпой.

Вопреки спешке, по прибытию во двор великокняжеской резиденции никто меня не встречал. Будучи голодным, уставшим, промокшим, мне пришлось еще более двух часов простоять в уголочке просторного двора резиденции Изяслава Мстиславовича. Я дважды подходил к стражникам у крыльца княжеских хоромов и напоминал о себе. Ответ был таков, что я должен ожидать, уже скоро вызовут.

Что именно я должен был ожидать, стало понятно именно тогда, как я стал терять всякое терпение и намеревался идти требовать тепла, одежды и еды. На Брячеславовом Дворе с сопровождением появился купец Горыня. Я не видел раньше купца, но прекрасно запомнил, как выглядит один из его приказчиков. Поэтому не трудно было догадаться, по какому именно поводу меня вызвали к Изяславу и мурыжили больше двух часов.

После того, как Горыню пропустили внутрь терема, позвали и меня. Сопровождающий воин повел не в великокняжеские палаты, а куда-то в сторону.

— Ты куда меня ведешь? — спросил я у воина, уже зная план здания.

— Князь нынче прихворал и в своей горнице. Но повелел вести туда, — ответил воин.

Войдя в достаточно просторную горницу, скорее, палату, я увидел там двух человек: самого великого князя и того мужика с огромной бородой и с не менее выразительным животом, по этим признакам, и не только по ним я идентифицировал Горыню.

Получилось рассмотреть князя. Он не выглядел болезненным. Казался живее всех живых. Я бы усмехнулся, но серьезная мина на моем лице должна была сохраняться. Если я все правильно понял, то князь абстрагируется от событий в Киеве. Мол, я заболел и, что там творится, вообще не понимаю. Это говорило о том, что происходило что-то действительно важное. Это проявление трусости Изяслава? Или дальновидности политика? Без дополнительной информации и не понять. Но учтем, что Изяслав Мстиславович вполне себе способен и на хитрость.

— По здорову ли, князь великий киевский? — спросил я.

— Тяжко мне, прихворал, — бодрым, почти веселым голосом, отвечал великий князь.

Над артистизмом ему еще работать и работать.

— Но, не о том говорить нужно. Уважаемый купец, вернувшись из Смоленска, говорит, что не собирался ничего худого тебе чинить, — великий князь посмотрел на Горыню. — Скажи сам, Горыня Никитич!

— Спаси Христос, великий князь, за твой справедливый суд, — со слащавой улыбкой сказал купец, а после сменил маску, нацепив суровую мину. — Ты устроил поклеп на меня! Я не знаю человека, который в тебя стрелял, он говорил ложь. Сперва ты обесчестил мою жену, после придумал покушение. Ты лжец!

Я посмотрел на князя, после, состроив брезгливое выражение лица, будто передо мной не купец, а раб, демонстративно с ног до головы осмотрел Горыню.

— Ты, пес, обозвал меня лжецом? Убивец во всем признался, а мой человек пострадал от того выстрела. Меня, внука польского князя Болеслава, смеешь оскорблять? — я сделал паузу, чтобы оценить недоумение в глазах великого князя и немой вопрос у Горыни. — Такое только кровью смывается.

Заметил, что Изяслав проявил удовлетворение после прозвучавшего вызова на поединок. Но сразу же он вернул на свое лицо удивление.

— Ты сказал такие слова, за которые я должен спросить тебя. Почему ты называешься потомком князя Болеслава? — спросил князь.

— Это я недавно выяснил. Ярослав Волынский — мой дед, а Агнесса Болеславовна — моя бабка, о том есть и выписка из храмовой книги. Но я остаюсь тысяцким Братства и, не могу думать об ином. Но как князь, ты позволяешь оскорблять меня? Я должен честь свою отстоять, — говорил я, меняя темы, чтобы не акцентировать внимание на моем происхождении.

Да, понятно все. Изяслав опасается повторения киевского бунта, который был против Вячеслава Ольговича. Вот и заигрывает с киевским купечеством. Но, с другой стороны, меня не арестовал, не заклеймил лжецом. Наверняка, великий князь жаждет решения вопроса, который мне кажется намного менее масштабным, чем на самом деле. Горыня — это лицо киевского купечества? Но я — лицо Братства.

— Мне до конца непонятно, зачем ты сейчас говоришь о своей родословной? — просил князь.

— Потому как молчать о том, кто я есть, не буду. Мне есть чем гордиться, — ответил я.

— Тем, что латинянин? — ухмыльнулся Горыня.

— Великий князь, этот человек жив только из-за моего уважения к тебе, — с металлом в голосе говорил я. — Я православный христианин и не купчишке продажному я это буду доказывать. А что до моего происхождения, то разве это многое меняет? Имею ли я право на что-то? Нет, если только кто породниться со мной не желает, но для того я должен быть очень полезным.

— О Евдокии даже не намекай! — выкрикнул князь.