Даже лишь только слова, сказанные Лешко, являются очень опасными, между тем мало что решают для меня. Хотя нет… Если это все-таки правда, а не какой-то глупый розыгрыш или же воин, восседавший на коне напротив, не страдает психическими расстройствами в особо извращенной форме?

— Тогда, кто ты? — спросил я после продолжительной паузы.

— Я родич тебе, брат матери твоей. Посмотри на меня, мы с ней очень похожи. И для меня удивительно, что ты не помнишь меня, — сказал Лешко, снимая шлем.

Всплыли образы красивой женщины с правильными чертами лица и вот такими, как у этого мужика, глазами. Почему-то мамины глаза были бесконечно красивыми и глубокими. А внешне полностью идентичные глаза этого мужика казались… лишь глазами, без особой привлекательности. В чертах лица я также замечал что-то «мамино». Может, они и были очень похожи, но я помнил мать реципиента лишь обрывочно, словно смотрел на маму через густой туман.

— Мы с твоей мамой, с моей сестрой Агатой, родились в один день в Кракове, — начал было Лешко рассказывать, но опомнился.

Мой, получается, дядька оглянулся назад, увидел стоящих на изготовке воинов, интересы которых он представлял, лицо родственника стало предельно серьезным и суровым.

— Нам нужно заканчивать эти переговоры. Нельзя так долго говорить, это подозрительно. Не говори никому, кто я, но я найду тебя. Теперь не помешает никакой Богояр моему общению с тобой. А увижу отца твоего, убью, — быстро, словно скороговоркой, говорил Лешко. — Зови меня только Алексеем, если представится такая необходимость. Тебе советую также не говорить о своем происхождении. Это опасно. Даже друг станет врагом, чтобы угодить польским владетелям и выдать тебя. И это несмотря на то, что ни ты, ни я, прав на престол не имеем.

Сказав это, Лешко-Алексей спешно развернул коня. Уже удаляясь он громко сказал:

— Мы уходим. Ты в Шарукань не иди. Могут возникнуть проблемы. Теперь я найду тебя, скоро найду.

Алексей быстро поскакал к стану своего отряда, показывая какой-то знак воинам, после которого те расслабились и опустили, наконец-таки луки.

— И что это было⁈ — возмутился я вслух и направил коня к своим оборонительным позициям.

Полторы сотни метров до нашего гуляй-поля я преодолевал, наверное, так долго, что можно было за это время проскакать и полторы версты. Но из головы никак не выходили слова воина, который представился моим дядькой Лешко-Алексеем. Давно уже архивированные пакеты с информацией не распаковывались в моем сознании. Наверное тот пакет, где были сведения о моем истинном происхождении был словно закодированным. Сейчас архив получил свой код и хлынули воспоминания.

Не сказать, что этих воспоминаний было много. Но я припоминал какого-то дядьку, который держал меня на руках. Эко глубоко я «зарылся»! Вспомнил еще один эпизод с Лешко-Алексеем, когда тот разговаривал с моей мамой, а я, лет двенадцати, стоял в сторонке. И как это не заполнил эту историю. Ведь после того, как мать встречалась с братом, но больше за то, что она взяла на встречу меня, мама была бита Богояром. Я заступился за мать и тоже был побит. Если такие эпизоды в прошлом были, то понятно откуда у меня ненависть к отцу.

— Ну что, тысяцкий брат, о чем сговорились? И кто это такие? — спрашивал Фома.

— До конца не понятно. Стоим, готовимся к битве. Если начнут отходить, то идем аккуратно с тремя дозорами, — сказал я, будто стряхивая с себя ненужные сейчас мысли, отвлекающие от неотложных дел.

И все же я внук, нет, правнук, польского князя? Все! Более об этом не думаю.

— Тысяцкий, а зачем мы усадили обозников на коней? Они же и не доскачут до ворога, а в бою только мешать будут. Наплодим больше крови, да и только. Где после, если одолеем ворога, возничих брать? — возражал Фома.

Между тем, пока я вел переговоры, все приказы были исполнены. Это позволительно спрашивать, такие вопросы — это процесс учебы. Я учу десятника, как и других своих подчиненных, они несколько учат меня. Так что не последовало с моей стороны ни осуждения, ни становления на место забывшего о субординации подчиненного. Главное, что еть врепмя на ответы, а приказы исполнены.

— Ты издали различишь ратника опытного и обозника, который ряженный под ратника? — спросил я.

— Понял тебя. Ты хочешь, чтобы противник подумал, что у нас полторы сотни воинов вместо одной? — сообразил Фома. — Но тогда… Если ты желаешь показать врагу силу, то ты хочешь заключить мир?

— А тебе не терпится сражаться? — усмехнулся я. — Я о том и сговаривался сейчас. Нам не нужны ссоры с русичами на половецких землях. Вот в этом и есть слабость Руси, что князья грызнуться промеж собой. А собери они всю силу свою, да объединись, так и не меньше тех латинян собирали бы войско.

— Это вряд ли. Они и три тьмы собирают, — скептически заметил Фома. — Где ж такую прорву прокормить, а вооружить?

— Русь может выставить и больше тридцати тысяч. Пока не сильно больше, но я тут для чего? Скоро и сорокатысячное войско сможет воевать, — сказал я, всматриваясь в даль, где все еще стояли в боевых порядках потенциальные противники.

— Ты? Ты собрался все это изменить? — с долей скепсиса спрашивал Фома.

— А разве уже не изменяю? Сколько уже в моей тысяче людей? Две с половиной сотни? Уже больше. И набор идет, и не зря я оставил Геркула и Ефрема обучать новых воинов. А по весне еще ратники придут, не сомневайся. Так что только у Братства будет более тысячи ратных, — сказал я с улыбкой и резко посерьезнел. Все, дайте обозникам в руки еще запасные луки.

— Поломают же, тати необученные, — высказался десятник.

— Правило вспомни! — прикрикнул я на Фому. — Сначала выполняешь приказы, а после, если есть возможность, мы их обсуждаем.

— Прости, тысяцкий-брат, сейчас исполню, — поправился десятник.

— Не хочешь ты сотником становится, споришь со мной, — пробурчал я вслед Фоме, рванувшему исполнять мои приказы.

Странное дело получается, что у меня уже две с половиной сотни воинов, да еще кандидатов в воины более сотни, а сотник только один — витязь Геркул. А между тем, и так имеющаяся система подчинения и управления не без изъянов, так еще и с кадрами проблема. Но я считаю, что два сотника у меня на подходе: Боброки Фома. Лис тоже не плох, но пусть походит десятником хотя бы полгода, да и Ефрем также. И без того у многих взлет карьеры, как старт у сверхзвуковой ракеты.

Я наблюдал, как уходит отряд русичей, периодически посматривая по сторонам и наблюдая за своими воинами. Словил себя на мысли, что несколько жалею о том, что бой не состоялся. Это не жажда крови. Это желание проверить собственные силы в полевом сражении. Еще не случалось такого, чтобы я командовал войсками в серьезном противостоянии с равным или даже более сильным противником.

Я не считаю сражение с язычниками-сектантами серьезным. Там было все же избиение слабо подготовленных, по большей части, неумелых воинов. Или, может, уже по прошествии некоторого времени та засада, которую мы устроили сектантам, казалась несложным делом.

Но сейчас бой с хорошо вооруженными воинами мог стать более сложным экзаменом. Между тем, такие экзамены необходимы. Без них стать настоящим воином и командиром невозможно. Никогда, даже самая оснащенная, уставшая от многочисленных учений армия, не может считаться сильной, пока войска не ощутят психологию и напряжение настоящего боя.

— Высылайте дозоры! — приказал я примерно через час после того, как наши несостоявшиеся противники скрылись с поля зрения.

Еще час, и пришли сведения, что встреченные нами русичи, не останавливаясь, движутся в сторону Шарукани.

Конечно, возникали в голове мысли, что я сейчас, возможно, лезу прямо в пасть к тигру. Или, скорее, собрался ворваться прямиком в гущу большой стаи шакалов. Я почти уверен, если скажу своим воинам, что нужно разворачиваться и уходить в Киев, то меня не только не ослушаются, но и поймут. Аргументы я найду. Но, чтобы я ни сказал в ходе реализации такого решения, все это будет выглядеть оправданием. Мало того, что я буду оправдываться перед своими со-ратниками, так придется еще убеждать и себя в том, что это не трусость, а здравый смысл.