Измерения сии производятся весьма неправильным и несправедливым образом, ибо почти столько же пошлин берут с малого, сколько и с большого судна. Вот единственная пошлина, в казну сбираемая! Все же прочие, упомянутые мною, сборы суть взятки местных начальств.

Хоппу обыкновенно приезжает на корабль в большой покрытой яхте, богато раскрашенной, с значками и флагами, присвоенными его достоинству, окруженный военными катерами и сопровождаемый несколькими мелкими мандаринами и всеми купцами Хонг, каждый в своем катере. При приближении его к одной стороне корабля, который он намерен вымерять, приставляется лестница, покрытая красным сукном. Ему салютуют девятью выстрелами при приезде и столькими же при отбытии. В вознаграждение богатого подарка, о коем выше упомянуто, его мандаринское превосходительство дарит экипажу корабля несколько кувшинов скверного самчу, коего едва пить можно, и двух жалких и тощих быков, в пищу неудобных, коих обыкновенно шкипер выменивает у компрадора на несколько фунтов хорошей говядины.

Величавый хоппу не всегда сам изволит исполнять сию обязанность, разве влекомый желанием воспользоваться хорошими привезенными часами, тонкими сукнами, пушным товаром или голландскими штофами. Из сих вещей он берет все, что ему нравится, на какую бы сумму ни было. За все сие несчастный купец Хонг должен заплатить. Хозяева европейских кораблей, привозящих дорогие предметы на продажу, всегда рады видеть корыстолюбивого хоппу, зная, что могут наверное таким образом продать вещи свои за какую им угодно цену, ибо за все, что он выберет, купец Хонг должен заплатить непременно. В обыкновенных случаях хоппу посылает своего секретаря, или, как его купцы называют, второго хоппу, но во всяком случае они обязаны отвечать за издержки сих визитов; впрочем, секретарь в своих требованиях гораздо умереннее своего начальника Унижение, с коим все европейские нации терпят притеснения китайцев в торговых с ними сношениях, есть, без сомнения, укоризна их государственному достоинству и могло бы быть легко исправлено, если бы все сделали соединенно свои представления[25].

Я счел не излишним присовокупить здесь верный список мандаринам и чиновникам, составляющим управление в Кантоне, полагая, что сведения сии будут любопытны некоторым из моих читателей.

Вицерой, именуемый Цан-Тук (Тсан-Тук).

Военный губернатор кантонский, родственник богдыхана, имеющий в команде гарнизон из 5000 татарских солдат; его называют Джан-Кухан.

Вице-губернатор, называемый Ту-Тонг.

Гражданский губернатор Фу-Яен (Юен).

Казначей Пу-Чен-Ца.

Главный уголовный судья Ан-Тша-Ци (Тси).

Мандарин речных сборов и внутренней торговли Конг-Чоу-Фу.

Раздаватель дозволений и паспортов, комиссар войск богдыхана и рисовый мандарин Ли-Унг-То.

Сборщик налогов с домов. Он каждые три года межует земли, на коих дома построены, и оценивает, также имеет всем жителям список. Цин-То.

Мандарин-полицеймейстер Нам-Хой-Ун.

Помощник его, Пун-Юн, заведующий южною частью реки, которая называется Хонамскою стороною.

Два низших полицейских мандарина Чо-Юнг и Сой-Инг.

Директор таможен и сборщик пошлин по внешней торговле, хоппу.

У сего последнего мандарина есть секретарь и великое множество низших служителей и чиновников, коих звания и должности излишне было бы здесь означать. Все сборщики, досмотрщики, морские мандарины и пр. находятся в его ведении, и раздача сих мест приносит ему важный доход.

Тсан-Тук, или вицерой, есть в одно время военный и гражданский верховный правитель; когда где-либо открываются беспокойства или возмущения, требующие военной силы для усмирения, то он, если в точности хочет исполнить долг свой, должен лично командовать войсками. Несколько бунтов случилось во время моего в Кантоне пребывания, и хотя вицерой всякой раз выезжал из города, но всегда держался в почтительном расстоянии от места, где беспокойства открывались.

Его китайское величество дает своим отдаленным от Пекина вицероям право жизни и смерти, дабы избежать напрасной потери времени, когда требуется рубить возмутителям головы.

Все дела уголовного судопроизводства в палате мандарина Ан-Тша-Тси через вицероя представляются в Пекин, на утверждение богдыхана. Совет вицероя составляют: гражданский губернатор, т. е. Фу-Юен, а также Пу-Чин-Тси и Конг-Чоу-Фу. Разумеется, что он не обязан соглашаться с их мнением, имея полное право действовать против оного, если считает это полезным для блага Небесной империи, т. е. китайской.

Налагая наказания за обыкновенные преступления, предполагается, что Ан-Тша-Тси совершенно следует писанным законам уголовного уложения. Уголовные преступления наказываются смертною казнию: отсечением членов и головы, вырыванием сердца и внутренностей и выставкою обезображенного тела на съедение собакам и птицам. В сочинениях сира Георга Стонтона предмет сей описан подробно.

Но писаные законы и приведение оных в исполнение суть две вещи весьма различные: к счастью китайцев, законы их, ужасные и доведенные до крайней утонченности в жестокости, часто смягчаются продажною совестью правителей. Где злато подавляет всякую справедливость и где оная златом только покупается, там, без сомнения, и лучшие уложения делаются мертвою грамотою, обветшалым и неупотребительным законом. О китайцах должно судить по тому, как они есть, а не по обработанным правилам нравственности, коими украшены книги их и кои никогда в исполнение не приводятся. Тщетно государство будет славиться мудростью уставов своих, если оные никогда не исполняются! В Китае продажная совесть и взятки, со всеми сопутствующими им пороками, подкапывают нравственность народа и, поощряя плутовство, останавливают меч правосудия. Закон, изданный против человекоубийства, весьма строг, назначая кровь за кровь; несмотря на то, богатые часто преступают сей закон, ибо корыстолюбивые судьи предпочитают воспользоваться богатствами виновного отнятию его жизни.

Если случится где-либо скоропостижная смерть, то хозяин дома почитается убийцею, доколь не докажет противного. Посему китайцы всегда готовы обмануть мандарина, сокрыв от него случившееся, или подкупить его, если уж обстоятельства сего требуют. Один знакомый мой китаец рассказывал, что из большого фруктового сада плоды у него были весьма часто похищаемы, и хотя слуги его стерегли, но никогда не могли открыть виновного; почему он и решился стеречь с ними сам; для сего, вооружась дротиком, в сопровождении двух слуг пошел ночью в сад. Вскоре по занятии им места он заметил человека, совершенно нагого, приближающегося к фруктовому дереву, близ коего он стоял, спрятавшись. Он, окликнув его, приказывает ему сдаться и грозит смертью. Вор, испугавшись, бросился бежать, но хозяин дома в ту же минуту пустил в него дротиком с такою силою, что оный попал ему в спину под левым плечом и убил его на месте. Хозяин крайне затруднился сим происшествием; но, подумавши, обещал слугам награду с тем, дабы они содержали оное в тайне, и с помощью их перебросил тело через стену в соседний сад с таким искусством, что трудно было бы открыть место, откуда тело сие взялось. Сосед его, весьма зажиточный чайный купец, не столько был удивлен, сколько испуган, когда на следующее утро слуги ему донесли, что в саду его нашли тело убитого человека. Слух сей скоро достиг до ушей окружного мандарина, который тотчас со всеми законными формами отправился на место исполнять свою должность и освидетельствовать труп, немало радуясь случаю иметь дело с таким богачом, каков был купец чая, Тело, таким образом найденное, не может быть перенесено, доколь окружной полицейский мандарин не освидетельствует и не узнает, каким образом умер покойный; и если что-либо окажется подозрительным, то он не дозволит дотоль переносить мертвого тела, пока не откроет удовлетворительной причины. Поелику же ничего ясного о сем узнать было нельзя от купца, который, будучи уверен в своей невиновности, считал себя безопасным от притязаний мандарина, то сей последний начал против него формальный процесс, ежедневно посещал его и, сверх того, часто требовал его в суд и тем крайне обеспокоивал и притеснял его. В продолжение сего времени мертвое тело оставалось в саду близ самого дома и скоро начало гнить и разлагаться, отчего произошел нестерпимый смрад. Наконец, чайный торговец, будучи принужден несносным смрадом и теснимый полицейским мандарином, приготовлявшим все, чтоб обвинить его, рад был замять дело сие и выбросить труп, заплатив 4500 испанских пиастров.