***

В темноте было невероятно душно. Шагая по узкому коридору, стены которого едва различались во мраке, я ощущала, как влага дождя на моей коже перемешивается с потом.

– Она под землей? – Спросила я Амелию.

– Нет. На втором этаже.

Вскоре коридор окончился, и мы оказались в небольшом затхлом помещении, что было освещено одной единственной лампой накаливания. Из этой комнатки, скрытый от посторонних глаз проход вел в подвал, и еще один скрытый проход вел на второй этаж.

Если об этих двух проходах не знать, то обнаружить их почти невозможно. Но мы-то с Амелией знали, к скорби своей…

В комнатке не было окон, зато стоял сгнивший и покосившийся деревянный письменный стол с выдвинутыми ящиками, а в дальнем углу валялись обломки стула и еще какой-то мусор…

Амелия подняла левую руку вверх, и принялась отсчитывать трещинки на потолке, слева от лампы. Какое-то время я молча наблюдала за этим, потом сказала:

– Тринадцатая, изогнутая будто молния. Неужто ты так и не запомнила?

– Точно. – пробормотала Амелия. Пальцы ее отыскали необходимую трещинку, слегка прикоснулись к ней, и та стала быстро расширяться. Вскоре из трещины высвободилось стальное кольцо, за которое Амелия тут же потянула, и часть потолка с громким металлическим скрежетом опустилась вниз…

Теперь, мы стояли перед лестницей, ведущей на второй этаж… Ладони мои непроизвольно сжались в кулаки… Я должна увидеть нашу мать! Так твердила я себе. Ведь если не увижу ее сегодня, и не решу хоть что-нибудь, то более никогда в жизни не смогу спать спокойно! Я должна. Как бы это не было горько и больно.

Мия взглянула на меня коротко, после чего начала подниматься по ступенькам, и я, конечно же, скрепя сердце последовала за ней.

На втором этаже было намного прохладней. Более широкий коридор изредка освещался вспышками молний, и при очередном раскате грома все здание будто вздрагивало. Здесь царствовал удушающий больничный запах, и откуда-то издалека доносились приглушенные крики… Я содрогнулась.

– Это мама?! – Вырвался у меня невольный вопрос.

– Нет. – Амелия покачала головой. – Девочка, которую отец притащил вчера ночью. Она очень больна… Ее костная система обернулась против нее. Я даже не знала, что такие болезни существуют. Все ее кости словно взбунтовались, и медленно убивают бедняжку, причиняя ей невыносимые муки. Даже обезболивающие почти не помогают… Ты слышишь.

– Слышу.

Девочка орала что есть мочи. Иногда эти крики делались настолько пронзительными и страшными, что казалось будто бы и не человек кричит вовсе… Я старалась не слушать их, старалась слушать шум дождя за окном, гром и собственные шаги, но не выходило. Крики словно рвали меня изнутри… Но внезапно они прекратились.

– Думаю, девочка потеряла сознание. – Сообщила мне Амелия. – А может быть, умерла… – Внезапно, она остановилась и задрожала всем телом. – А если она вновь закричит, я пойду, и сама убью ее! Я безумно устала от всего этого… Безумно…

Коридор закачался передо мной, и мне вновь показалось, что я сейчас потеряю сознание… Было бы неплохо. Уйти от всего этого, и ничего не видеть, ничего не решать. Я жутко устала, и вообще больше ничего не хочу. Но ноги сами идут вперед во мраке. И коридор, будто бы не коридор, а полумесяц. Черно-белый полумесяц, и я шагаю с одного его конца на другой. С белого края полумесяца на черный.

Это сказка слишком страшная, и вряд ли у нее будет хороший конец…

Амелия тоже шла вперед, мимо тяжелых металлических дверей и мимо окон, за которыми спал обреченный город… Думаю, она тоже ненавидит этот город, и ненавидит свою жизнь, а также ненавидит и одновременно любит своего отца… Что же это за жизнь такая, которая заставляет нас ненавидеть тех, кого мы любим?! Что же это за жизнь, которая ставит нас в подобные ситуации?! Разве должно так быть?

Возле одной из металлических дверей, почти в самом конце коридора, мы остановились. Амелия повернулась ко мне.

– Ты готова?

– Готова. – На самом деле, я вообще не была готова.

– Тогда…

Она отодвинула тяжелый плоский засов, и мы вошли в комнату...

Раньше, у нашей матери волосы были такие же, как и у меня – рыжие, густые и немного волнистые. Раньше… Но теперь, ее голова походила на нелепый бледный шар, покрытый в некоторых местах синими линиями мелких сосудов. Шар этот медленно покачивался из стороны в сторону, и я даже подумала на секунду – нет, это не моя мать, вовсе не она… Это кто-то другой.

Но мы пришли именно сюда, и больше никого в этой комнате не было…

Здесь также отсутствовала какая-либо мебель, кроме громоздкого металлического кресла, к которому моя мать была пристегнута широкими кожаными ремнями.

Тонкая белая шея издавала некий странный звук, когда шар качался из стороны в сторону…

– Мы пришли, мама. – Тихо произнесла Амелия, и эти простые слова сотрясли все мое естество.

Мама… Значит, это все-таки она… Это она! За зарешеченным окном сверкнула молния, а потом вместо грома я сразу же услышала голос. Голос нашей матери, но страшно изменившийся с последнего раза, когда я его слышала:

– Амелия, ты все же решилась выполнить мою просьбу?

– Да, мама.

Мама сидела спиной к нам, и я вдруг поняла, что совсем не хочу видеть ее лица. Ее голос так изменился… странным образом огрубел и постарел, словно бы говорила какая-то старуха. А эта голова – она все качается и качается, будто какой-то жуткий маятник.

– Он сказал, что это был единственный способ помочь мне. – Продолжила говорить мать. – Да только, кто я теперь? Я больше не сплю, и не могу есть обычную пищу… Теперь, мне необходимо иное.

Я медленно приблизилась к металлическому креслу, больше похожему на стул для пыток, и тут же ощутила тяжелый запах прелости.

– Что иное? Мама…

– И ты здесь… – Мать внезапно рассмеялась. – Ну что ж… Хорошо хоть Линду не притащили.

Внезапно, Мия одернула меня.

– Не подходи слишком близко, Сара!

– Что? Почему?

– Она опасна.

– Да ведь она прикована!

Вдруг белая голова перестала качаться, и руки матери начали медленно отрываться от подлокотников. Амелия шумно выдохнула…

– Я была прикована… – Голос матери сделался еще грубее. – Но сейчас эти ремни – лишь фикция. Он думал, что меня можно удержать чем-то подобным. Теперь нет…Я же говорила, я больше не знаю кто я, или что я.

Она встала в полный рост и повернулась к нам. Кожа, плотно обтягивающая ее лицо, казалась почти прозрачной, мертвецки-синие губы кривились в жуткое подобие улыбки, вокруг глаз темнели широкие круги, а сами глаза были поддернуты белой пеленой.

Я вновь, неосознанно, сделала шаг вперед.

– Твои глаза, мама! Ты… Ты ослепла?

– Да… – Маятник головы вновь качнулся влево, и я опять услышала странный звук, словно бы… словно бы кто-то ворошил палкой сырое мясо, совсем без костей… – Но я больше не нуждаюсь в зрении. Все мои прочие чувства обострились во много раз… Я узнала, что вы здесь, едва только вы подошли к зданию… Мои милые дочери…

Ее глазные яблоки вдруг начали отдаляться, отодвигаться куда-то внутрь головы… Пустые глазницы медленно заволакивал сумрак, а потом вдруг в этом сумраке начало что-то шевелиться…

Я в ужасе отпрянула.

– У меня появились новые чувства и желания. – Вновь заговорила мать. – Однако старые не пропали, и это мучительней всего. Именно поэтому, я попросила Амелию убить меня. Я теперь чудовище, и недостойна жизни в этом мире. Вчера я хотела зашить себе глаза, но мой муж помешал этому. Его, похоже, заинтересовало мое нынешнее состояние… Убейте меня!

– Мы не станем делать этого, мама! Как ты можешь просить о таком?!

– Ты не веришь, что я теперь чудовище? Что ж… Вы должны убить меня, мои милые дочери, иначе я убью вас… Теперь я могу, поверьте…

Амелия прижалась ко мне плечом. Это сказка слишком страшная… Слишком… Просто невыносимо страшная!

За окном, в очередной раз, сверкнула молния. Гром заглушил звуки дождя, а потом… в решетку за стеклом, с громким звуком, врезалось что-то. Птица – сообразила я. Птица разбилась об окно. В это же мгновение множество черных щупалец вырвались из глазниц матери и устремились в нашу с Мией сторону. Амелия дернула меня за кофту, и мы откатились к стене…