– Уверяю вас, единственное, что остается, – наскрести остатки денег и ехать на Таити. Мировая депрессия действует мне на нервы. Я больше не могу ее выносить.

Должно быть, человек за соседним столиком – оптимист. А может, он читал слишком много проспектов конторы Кука. Лично я вполне обойдусь без Таити. Я собираюсь остаться там, где я есть, на Французской Ривьере. Любопытно, что под конец я обосновался там, где умерли мой отец и моя сестра. О них я вспоминаю без горечи. Я в высшей степени счастлив. Я достиг цели. И пусть возвращение произошло не так, как я ожидал, утешительно сознавать, что, проживя такую жизнь, какую прожили немногие, я еще сознаю, что вся она, каждая ее мелочь, была прекрасна. Если бы меня расстреляли в 1918 году, я умер бы, о многом сожалея. Теперь я не жалею ни о чем. «Делай свое дело, и делай его хорошо». У меня никогда не было «дела», и все, за что ни брался, я делал плохо, но Америка вылечила меня от застенчивости дилетанта. Я видел людей, знающих свое дело, в минуты серьезного кризиса, и я рад, что я дилетант. Каким-то образом их истерия мне не передалась. Кроме того, благодаря Америке я также понял, почему Бурбоны «ничему не учатся». Потому что они никогда не могут найти ничего, что стоило бы учить, чем бы они ни пытались заниматься. Подобно мне, в годы изгнания они никогда не встречали людей, которые по-настоящему знали свое дело.

«Пусть каждый подметает перед своей дверью, и весь мир будет чист». Как доктрина откровенного индивидуализма, эти слова умирающего Гёте производят довольно сильное впечатление, но в качестве практического совета они не соответствуют требованиям живых. Как именно следует подметать перед своей дверью – внутрь или наружу? Я пробовал оба способа и понял, что мир, выметенный дочиста, выглядит очень уныло. В годы мировой войны и Великой депрессии мы все приучились подметать перед своими дверьми. И все же…

Скрипач впадает в отчаяние. Жестом он приказывает оркестру замолчать и исполняет соло «Когда умирает любовь». Когда я впервые услышал эту песню, Муссолини лежал в колыбели, а Гитлер еще не родился. Люди действия. Судьбоносные люди. Люди нашего времени. Мне вспоминается отрывок из дневника императора Александра I: «Тильзит. 1807. Весь день провел с Наполеоном. Я могу простить ему все, кроме того, что он такой отъявленный лжец. Как можно ему доверять?» Можно ли доверять судьбоносному человеку?

«Когда умирает любовь»… Должно быть, скрипач имеет собственные сентиментальные причины снова и снова исполнять эту глупую старую песню. В каком же году я впервые ее услышал? Я слушаю довольно долго, а потом вспоминаю. 1889 год. Париж. «Тот самый» бар «Америкен». Примерно в то время я познакомился с эрцгерцогом Иоганном Сальватором Австрийским, который предпочитал, чтобы его называли псевдонимом Иоганн Орт и который, сам того не зная, удержал меня от того, чтобы сжечь за собой мосты.

Когда я познакомился с Иоганном Ортом в парижском отеле, главной темой сплетен всех праздных придворных в Европе была его женитьба на Милли Штубель, пятнадцатилетней австрийской танцовщице. Мир был еще молод – это произошло в 1880-х годах. Американские летчики еще не пересекали Атлантику; Гитлеры еще не становились главами государств, и все, что требовалось от эрцгерцога, чтобы попасть на первые полосы, – он должен был заметить хорошенькую девушку на военном параде в австрийском Линце, остановить перед ней коня, подхватить ее на руки и отвезти в ближайшую церковь.

Если бы поступок такого калибра позволил себе любой другой человек, брак наверняка был бы расторгнут, родители Милли получили бы крупные отступные, и весь мир забыл бы о происшествии через неделю. Но мой друг был Габсбургом, а его дядей был император Франц-Иосиф.

Какими бы красивыми ни были их бакенбарды, они не скрывали торчащий габсбургский подбородок, всемирно признанный знак упрямства и заносчивости.

Эрцгерцог догадывался, что повел себя глупо, но он терпеть не мог, когда на него кричат. Император и сам когда-то был молод, но он не мог допустить, чтобы кто-то, даже его племянник, дерзил ему. Дело окончилось крупным скандалом.

Бывший эрцгерцог Иоганн Сальватор Австрийский стал Иоганном Ортом, изгнанным из Австрии, лишенным средств. За ним бдительно следила тайная полиция взбешенного императора. Ему приходилось передвигаться быстро; он понимал, что австрийские детективы могут попытаться похитить

Милли Штубель. Поэтому из Австрии он отправился в Швейцарию, из Швейцарии – в Испанию, из Испании – в Англию, из Англии – во Францию. Иногда, устав от постоянного преследования, он устраивал невинный обман: выходил из отеля, оставляя багаж, где-то на улице встречался с Милли, переезжал в ближайший городок и посылал письма друзьям на другом конце света, в Патагонии или Южной Африке, чтобы потом эти письма переправлялись в Вену.

Репортеры называли его главным европейским человеком-загадкой. Его дядя считал его «паршивой овцой» в клане Габсбургов.

Общие друзья в Париже обещали устроить мне встречу с Иоганном Ортом, и я с нетерпением ждал знакомства.

Я приближался к тому возрасту, когда, по традиции российской царской семьи, молодой русский великий князь должен был жениться на немецкой великой герцогине, которую он прежде никогда не видел и которая могла оказаться самой отвратительной девушкой на земле. Приятно было сознавать, что отдельные представители правящих семей обладают такой смелостью, как Иоганн Сальватор Австрийский. Я тешил себя надеждой: если случится худшее, я могу последовать его примеру…

Он вошел в зал в сопровождении молодой девушки. Представлять ее не было нужды. Я понял, что передо мной знаменитая Милли Штубель. О ее злоключениях свидетельствовали ее испуганные глаза и осунувшееся лицо. Иоганн Орт сразу же сказал, что хочет попросить меня об услуге. Я подумал, что он имеет в виду деньги, но он объяснил, что речь идет об услуге более важной. Соглашусь ли я поговорить от его имени с императором Францем-Иосифом во время визита в Вену в следующем месяце? Просьба меня озадачила. Почему именно я, молодой человек, который увидит австрийского императора впервые в жизни?

– По-моему, – сказал я, – было бы гораздо лучше, если бы просьбу передал кто-то из ваших братьев или кузенов.

Он покачал головой.

– Все они меня ненавидят, – сухо ответил он. – Я обращаюсь к вам с просьбой только потому, что старик никогда вас не видел. Кроме того, вы молоды! В глубине души император не такой плохой. Возможно, он смягчится, если молодой русский великий князь попросит его за другого молодого человека.

Скажите, что мы очень счастливы. Передайте, что мы просим его об одном: позволить мне получать небольшую часть дохода от моих имений. Я не прошу, чтобы меня восстановили в правах, и я не собираюсь возвращаться в Австрию. Немного денег время от времени – вот и все, что нужно мне и моей жене. Разве не так, Милли? Разве мы не счастливы друг с другом?

Она кивнула, по-прежнему молча. Бедняжка, очевидно, не верила, что кто-то способен «смягчить» императора, обладавшего железной волей.

Мы немного поговорили. Потом они встали.

– Если новость будет хорошая, – сказал Иоганн Сальватор, – пожалуйста, известите меня вот по этому адресу. Если нет, не утруждайтесь писать. Я пойму, что означает ваше молчание.

Адрес, написанный на обороте его визитной карточки, гласил: «Иоганн Орт, для передачи: отель „Бауэр-о-Лак“, Цюрих, Швейцария».

Больше я никогда не видел незадачливую пару. И все же я написал им о результатах моих переговоров в Вене. К сожалению, на это ушло менее полудюжины строк. Не успел я заговорить с императором на роковую тему, как он опустил свои водянистые глаза, которые всего мгновение назад горели добротой, и приглушенным голосом сказал:

– Не в моих привычках обращаться к кому-то, если речь идет о семейных проблемах. Очень надеюсь, что его императорскому высочеству понравится пребывание в Вене.

Никто так и не узнал, в какой стране погиб Иоганн Орт. На последнем письме, полученном его парижскими друзьями, значился обратный адрес: «Чатем, Англия. 26 марта 1891 г.». В письме он сообщал о своем намерении отплыть в Южную Америку.