Пирра умела готовить и вообще была очень крутой. Если подняться на крышу дома и положить мраморный шарик на вершину колонны, она могла закрыть глаза, поднять пистолет, выстрелить в шарик с другой стороны крыши и попасть. В последнее время она не делала этого даже по просьбе Ноны, потому что патроны были очень дороги (но намного дешевле мяса). Так что Пирра умела зарабатывать деньги и стрелять. Еще она прекрасно владела мечом, но никогда не прикасалась к нему, не задернув шторы и не заперев дверь. Мечи они спрятали в тайнике в шкафу.

Камилла владела почти любым оружием, особенно хорошо – ножами, но она не стала бы бросать нож в мраморный шарик, а просто спросила бы: «А что он мне такого сделал?» – и улыбнулась красивой короткой улыбкой. Паламед говорил, что это типично для нее. Кажется, не было ничего такого, с чем Камилла не справилась бы после нескольких попыток, будь то стирка, запуск грузовика, необходимость открыть дверь без ключей или сказать пьяному мужчине из дальней квартиры, что им не нравится, когда он бьет свою партнершу, – каким-то мистическим образом это заставило мужчину уехать навечно.

Паламед умел думать. Он говорил, что это его любимый трюк.

Но Нона не умела ни стрелять, ни драться, ни думать. Она просто была хорошей, да и то не всегда. Ноне не нравилось, когда говорили, что у нее дурной характер, если учесть, что она устроила всего две истерики за жизнь, и то ни одной не помнила. Даже если бы она этим гордилась, двумя истериками особо не похвастаешься.

Каждый день она держала в руках меч, пока ей всерьез не надоели мечи, но она так и не научилась им владеть, даже самым длинным и тонким. Камилла хотела научить ее фехтовать как следует, но Пирра велела не делать этого, чтобы они заметили, если что-нибудь вдруг вернется.

Нона не умела показывать запретные фокусы с костями, хотя Паламед владел серыми кусками плоти почти так же, как Камилла – мечом. Ей приходилось держать их в руках и слушать всякую ерунду, которую он нес.

– Вообрази, что можешь растянуть кость. Растяни ее. Представь, что ты касаешься ее изнутри. Вскрой ее.

Он никогда не ругал Нону за то, что она не может сделать ничего, что он говорил, но вел себя так, как будто это очень интересно.

Вначале она почти ничего не умела делать, но со временем вспомнила, как застегивать рубашки, завязывать шнурки, намыливаться в ванне и наливать воду в стакан так, чтобы рука не дрожала и вода не выплескивалась. Стыдно было вспоминать, как мало она могла в самом начале. В те очень медленные первые дни она была очень расстроена. Но теперь она умела почти все. Она знала всякие важные вещи – что положено делать в какое время дня и что не положено и что человеческие уши не настолько интересны, чтобы совать в них пальцы. В те первые дни Паламед, Камилла и Пирра часто смотрели на нее ошеломленно, теперь они порой удивлялись, но уже не шокировались, и часто она заставляла их смеяться.

И теперь они ее трогали, иногда даже без прямой просьбы. Пирра могла внезапно грубо обнять ее или подхватить своими крепкими жилистыми руками и усадить на диван. Паламед укрывал ее одеялом, когда она ложилась в постель, и аккуратно подтыкал его по углам. Если она, идя по улице рядом с Камиллой, брала ее за руку, Камилла сжимала ее руку в ответ. Нона не понимала, как остальные люди ходят и вообще живут, прикасаясь друг к другу только по необходимости. Когда Нона спросила об этом, Камилла объяснила, что это потому что людям надо бы чаще мыться.

Нона теперь умела делать все необходимое, но список вещей, в которых она была хороша, оставался прискорбно коротким. Нона хорошо умела:

1) трогать других людей;

2) вытирать посуду;

3) водить рукой по плоскому пробковому ковру, вынимая из него все волосы;

4) спать в разных позах и положениях;

5) понимать любой язык, на котором к ней обращались, при условии, что она видела лицо, глаза и губы человека.

Оказалось, что Паламед и Камилла знали только один язык, а Пирра говорила на этом же языке, неплохо на двух других и кое-как еще на пяти. Тот язык, на котором говорили все трое, обычно использовался для деловых операций, так что ничего странного в этом не было, – но он постепенно выходил из моды, потому что считался языком ужасных людей. При этом диалект, распространенный в городе, они понимали не всегда, и произношение казалось им странным. Нона понимала всех и могла ответить так, чтобы ее поняли, и никто никогда не замечал в ее речи акцента. Это смущало Паламеда. Когда она впервые объяснила, что просто смотрит, как люди говорят, и шевелит губами точно так же, это запутало его настолько, что у Камиллы разболелась голова.

Вокруг говорили на куче разных языков и диалектов, а все из-за беженцев с других планет и всех этих переселений – Нона знала о переселениях, потому что о них постоянно разговаривали в очередях, – и если ты обращался к человеку на его языке, он сразу становился добрее и предполагал, что ты родом из того же места, что и он, и пережил то же самое. Это было полезно. Многие относились к другим подозрительно, потому что хотели переселиться в хорошее место и боялись, что чужаки устроят им плохое переселение. Многие уже пережили хотя бы одно неудачное переселение. Сейчас все ютились на одной из трех планет, и все соглашались, что эта худшая из трех, хотя Нона всегда немного обижалась за планету.

Итак, Нона жила с Камиллой, Паламедом и Пиррой на тридцатом этаже здания, где почти все были несчастны, в городе, где почти все были несчастны, в мире, где все говорили, что убежать от зомби можно, но не навсегда.

Вообще-то произносить слова «зомби», «некроманты» или «некромантия» за стенами дома (а на самом деле и дома тоже) было нельзя. Нона не понимала почему, ведь обо всем другом они разговаривают, но Паламед объяснил, что это суеверие во втором случае и злость в первом, чего Нона не поняла. Так происходило всю жизнь Ноны – на следующей неделе ей должно было исполниться полгода, и Пирра сказала, что они отметят это на пляже (если там никто не поставит миномет).

Нона была ужасно счастлива, что прожила целых шесть месяцев. Ожидать большего мог бы только очень жадный человек.

Почти никто не подозревал Нону, даже в самые первые дни. Все считали, что она такая, потому что пережила нечто ужасное. Все знали по крайней мере одного человека, который не переживал ничего ужасного. Когда она спросила Камиллу, как ведет себя с другими, Камилла сказала, что очень наивно. Пирра сказала, что так, как будто уже избавилась от одной из двух клеток мозга. А еще Пирра велела продолжать в том же духе, потому что все любят красивых и тупых.

Нона не хотела быть просто красивой и тупой, она хотела быть полезной. Она смутно осознавала, что она не такая, как всем хочется. Вот почему она пошла и устроилась на работу, хотя и бесплатную.

Месяца через четыре, когда Нона узнала достаточно, чтобы ей разрешили выходить на улицу, разговаривать с незнакомцами и стирать свои рубашки, ей разрешили заходить не только в гараж под домом, но и в три соседних здания. Позади располагалась школа – старое обшарпанное офисное здание, два первых этажа которого отдали под классы. Нона любила слоняться у забора и подглядывать за играющими детьми. Это привлекло внимание милой учительницы, которая спросила Нону, почему та сама не в школе. Нона довольно правдиво ответила, что учится дома, и тогда милая леди поморщилась и спросила, где же живет Нона. Услышав, что та живет в Здании, она не струсила, а записала этаж и номер квартиры.

Когда однажды вечером милая учительница пришла и рассказала Пирре и Камилле, как замечательно в школе, что там почти двадцать других детей, которые учатся чтению и письму, а еще они каждый день изучают естествознание и играют, и как важно, чтобы у детей беженцев был четкий распорядок дня, Кэм пришлось сказать ей, что Ноне почти девятнадцать.

Милая леди была шокирована.

– Но она такая малышка.

Пирра не моргнув глазом объяснила, что Нона очень многое пережила, болела и сейчас еще недоедает и именно поэтому выглядит такой угловатой и неразвитой. Милая леди согласилась, что у многих детей такие проблемы, но все же сложно представить, чтобы Ноне было больше четырнадцати. Она еще добавила, что телосложением Нона явно не в отца, и улыбнулась Пирре. Прежде чем кто-либо сумел ее остановить, Нона расхохоталась и сказала, что Пирра ей не отец. Милой леди это явно не понравилось – Нона заметила это по ее рукам, – и она сказала, что Ноне все равно стоит прийти. Что она может стать помощницей учительницы и помогать другим детям с уроками. Ей объяснили, что Нона не умеет ни читать, ни писать, и милая леди охнула.