– Шляпы, – сказала она, и Нона покорно сняла с вешалки и раздала всем шляпы. – Маски. – Последовало то же самое.

Шляпы были ужасные, с большими полями, с тканевой защитой для шеи сзади, с завязочками. Нона часто мечтала сжечь свою – в конце концов, зачем им нужны были шляпы и маски? Зачем было делать из них целую проблему? Нона даже не кашлянула бы, если бы ветер кинул дым прямо ей в лицо, а Пирра вряд ли бы сгорела, ее кожа и так была темно-коричневой. Пока Камилла расправляла вуаль на своей шляпе, Нона отвлеклась на окно. Свет ярко сиял сквозь маленькие дырочки, а сквозь разрывы побольше виднелось небо.

Небо над городом раньше имело густой желто-ирисочный цвет, но теперь он остался только на краю горизонта: синева растеклась, как пятно по ковру, даже свет посинел. Нона воспользовалась моментом, чтобы незаметно раздвинуть шторы и взглянуть на мир снаружи между рваной защитой от снайперов. Синий свет стал сильнее, и Камилла резко сказала:

– Нона!

Она поспешно опустила шторы.

Пирра, уже в маске, остановилась перед дверью, взявшись за нее жилистой рукой.

– Перекличка. Пароль этой недели?

– Грязные подробности, – отозвалась Камилла.

– Отзыв?

– Дедвейт, – сказала Нона.

– Идеально. Ваша база, если штука в небе вдруг перестанет нас разглядывать?

– Подземные туннели возле рыбного рынка, – сказала Камилла.

– Канава под большим мостом, – сказала Нона.

– Десять баллов каждой. И что вы там будете делать?

– Прятаться, пока не придешь, – ответила Нона, а потом честно добавила: – И спасать всех животных поблизости, если они размером не больше коробки и сами шерстяные, а не волосатые.

– Полбалла. Никаких животных, ни волосатых, ни шерстистых. Кэм?

Камилла закончила надевать шляпу и теперь нацепляла огромные темные очки, которые специально хранила, хотя они вечно спадали с носа и ушей. В них Паламед и Камилла выглядели ледяными и циничными, и, как говорил Паламед, они решали проблемы фантомных болей. Без них он вечно поправлял на носу что-то несуществующее. Нона считала, что Камилле они втайне нравились.

Камилла поправила очки, обдумала вопрос и сказала:

– Драться.

– Ноль баллов, Камилла. Если ты вступишь в бой с Вестником, ты не вернешься домой.

– Это ты так считаешь.

– Эта теория подкреплена данными. Гект…

– Если Камилла будет драться, мне придется забрать всех собак, – решительно сказала Нона, – даже волосатых.

Пирра в немой молитве подняла глаза к потолку и громко выдохнула в маску.

– Раньше я руководила всем Бюро, – сказала она, ни к кому не обращаясь, – а теперь разбираюсь с героями-недоучками и волосатыми псами. Такого наказания она бы для меня хотела. Да она обоссалась бы от смеха. Пойдем, детки. Не собираюсь я дожидаться настоящей жары.

Пирра работала ради Ноны, Камилла присматривала за Ноной, а Паламед учил Нону, и все потому, что она была не просто каким-то человеком, а, вероятно, одним из двух других людей. Нона не знала ни одного из своих настоящих вероятных имен. Паламед говорил, что в этом нет надобности. Одна из причин, по которым ее назвали Ноной, была в том, что, когда ее спасли, она постоянно твердила «нет, не». «Нене» трансформировалось в Нону, а еще это слово означало «Девять», а девять – очень важное число.

Что она точно знала, так это то, что ее тело принадлежало одному из двух людей, и это тело ее очень интересовало. В зеркале она видела кожу цвета коробки от яиц, глаза цвета яичной смеси и волосы цвета подгоревшей яичницы. Честно говоря, Нона считала себя великолепной. У нее было тонкое сложное лицо и несчастный рот со слишком легко опускающимися уголками, красивые белые зубы, улыбка, которая казалась грустной, как бы счастлива ни была Нона, и изогнутые черные брови, как будто она постоянно хотела задать какой-то вопрос. Нона разговаривала со своим отражением прямо сейчас. Когда она была моложе и менее застенчива, иногда она даже прижималась лицом к зеркалу и пыталась дотянуться до своего отражения. Однажды Камилла застала ее за этим поцелуем и сделала около шести страниц заметок – это было очень унизительно. Очень тяжело не иметь ни единого секрета и знать, что о любом твоем поступке напишут целую книгу.

И если записей о том, как она целует себя, у Камиллы было шесть страниц, то о ее глазах – страниц двадцать. Яично-желтые глаза Ноны принадлежали другому человеку – другой девушке. Так работали все их тела, не только ее. Все четыре пары их глаз принадлежали другим людям. Глубокие карие глаза Пирры достались ей от ее мертвой лучшей подруги, ясные серые глаза Камиллы были глазами Паламеда, а его зимние глаза – ее глазами. Глаза Ноны были цвета теплого золота, как небо в полдень – ну, такими, каким раньше бывало небо в полдень.

– Понимаешь, – объяснил Паламед, – глаза – последний подарок. Когда ты отдаешь себя другому, его душа проявляется в твоей цветом глаз. Вот почему я никогда не смогу смотреть с лица Камиллы своими глазами.

– Значит, внутри меня кто-то есть? Я имею в виду – и я, и есть кто-то? – На этом она всегда спотыкалась.

– Может, да, Нона, а может, и нет. Глаза могут также показывать, что душа в чужом теле временно. Твои янтарные глаза могут значить, что ты как мы с Камиллой. Или что-то другое. Но ты испытала… серьезный стресс.

– Может быть, я просто потеряла память, – с сомнением сказала Нона.

– Такое случается, – не очень уверенно согласился Паламед.

Ей было все равно, чьи это глаза, но она была немного тщеславна, и ей важно было быть красивой. Она рано поняла, что другие тоже считали ее красивой. Однажды давным-давно, когда она стояла в очереди за каким-то моющим средством, а Камилла искала что-то еще, что они забыли, человек позади сказал:

– Эй, красотка, и где ты была всю мою жизнь? – И долго смеялся, когда Нона честно ответила, что не знает. Они стояли совсем близко, и он невзначай коснулся ее бедра, примерно там, где она заправила рубашку в штаны. В магазине было очень много людей, все ждали чего-то, все проходы были заставлены, и еще были специальные люди, которым магазин платил, чтобы никто ничего не украл, и на Нону никто и не смотрел.

Когда Камилла вернулась, человек все еще пытался говорить с Ноной, и Ноне пришлось рассказать Камилле, что он ей сказал, и Камилла посмотрела ему прямо в глаза и небрежно коснулась рукояти ножа, висевшего на ремне, и человек немедленно ушел в конец очереди.

– Если кто-нибудь когда-нибудь прикоснется к тебе… не я, не Паламед и не Пирра, – сказала ей позже Камилла, – уходи. Найди кого-нибудь из нас. Ты не знаешь, чего они хотят.

– Он хотел увидеть меня голой, – возразила Нона, – это про секс.

Камилла издала какой-то звук и сделала вид, что закашлялась, а потом выпила целый стакан воды.

– И откуда ты это знаешь?

– Ну, так люди на тебя смотрят, когда хотят увидеть тебя голой, – объяснила Нона, – да и пофиг в общем.

Камилла помолчала, а потом сказала, что это плохая идея – позволять незнакомым людям видеть себя голой и что не стоит поощрять никакие сексуальные действия. Она сказала, что секс – это нормально. Она сказала, что в мире и так достаточно проблем. Она сказала, что хватит и того, что она постоянно помогает Ноне в ванной. И сделала еще кучу заметок.

Это было после того, как Нона научилась говорить, но до того, как она начала становиться полезным членом общества. В те первые дни было сложно жить с Пиррой, Паламедом и Камиллой и чувствовать, что не можешь внести никакого вклада. Они так старались для нее. Пирра отлично умела планировать, и у нее были золотые руки, а еще она за пять секунд могла убедить кого угодно в чем угодно, так что они довольно долго жили на ее карточные выигрыши. Она рулила ими с военной эффективностью, как выразилась Кэм. Это Пирра заставляла их учить кодовые слова и пароли, которые менялись раз в неделю. По выходным Нона выбирала новые слова, потому что это помогало ей их запоминать. Пирра также придумала им особые кодовые слова на экстренные случаи: если вас кто-то преследует («красная ленточка») или кто-то подслушивает («оладьи»). У них даже было кодовое слово для «важный ресурс, помоги мне его раздобыть» («рыболовный крючок»), но Паламед сказал, что Пирре стоит перестать воспринимать сигареты и спиртное важным ресурсом, поэтому это слово не использовали целую вечность.