– Слишком много людей, обойдем.

Нона взяла Пирру за руку, и они пошли кругом. Повернули налево, огибая парк, прошли мимо смелых владельцев ларьков и других торговцев, которые раскладывали свои товары, курили, тянули длинные грязные кабели к вентиляторам, которые сдували дым немного в сторону. Нона немного отстала, держась за руку Пирры и разглядывая ряды тонких синтетических рубашек и пластиковых ботинок.

– Зачем тебе эта дешевка? – спросила Пирра.

– Низачем. Но мне же скоро полгода, – напомнила Нона.

– Ты получишь подарок на год, – сказала Камилла.

Нона встревожилась; если она не получит подарок сейчас, то, скорее всего, не получит его и потом.

Но Пирра возразила:

– Боже, ты думаешь, ей вообще когда-нибудь дарили подарки? Я бывала в ее родном городе еще до Анастасии, и там было мрачно, как в заднице. Внизу жуткие пещеры…

Это заинтересовало Нону, но Кэм резко сказала:

– Не начинай.

– Ничего такого, мэм, понимаю. Нона. А что ты хочешь в подарок?

Нону обуяла жадность.

– Мне нужна пачка цветных резинок, чтобы на одну косичку один цвет, а на другую другой, как у Красавчика Руби.

– Я сказала «подарок», Нона. Он должен чего-то стоить.

Нона была озадачена.

– Ну я поэтому такой и выбрала, он дешевый, поэтому ты, наверное, сможешь его купить, даже если ты отдаешь половину своих денег. Ты же не так много зарабатываешь.

– Домашняя жизнь, – сказала Пирра Камилле через голову Ноны, – чрезвычайно угнетает и сильно понижает самооценку.

– Иногда, – неожиданно согласилась Камилла.

Когда они прошли две улицы и оказались там, куда обычно выходили через парк, Пирра поцеловала Нону в макушку и сказала:

– Веди себя хорошо. – А Камилле добавила: – Я буду дома к ужину, дорогая, так что не ходи с девочками на маникюр.

– Постарайся на этот раз принести домой что-нибудь полезное, – ответила Камилла.

Ноне стало больно смотреть, как Пирра уходит со своим обедом, шлемом и запасной курткой, насвистывая, как любой обычный рабочий. Нона с Камиллой повернули направо, прошли через переулок, мимо здания, в котором теперь зияла огромная дыра. Было одно изменение: Камилла выбрала другую дорогу, потому что заметила под припаркованной машиной пару торчащих ног, а потом милая учительница втолкнула Нону с Камиллой в школу, и они встали в вестибюле, отряхивая ботинки. Нона появилась как раз вовремя: обход вокруг парка означал, что рано она прийти не могла. Кэм остановила Нону, которая уже двинулась к лестнице.

– Приду за тобой в обычное время.

– Ты не идешь?

– Не сегодня. – И с этим Камилла ушла.

Это немного озадачивало; но пока Нона стояла в гардеробе, расстегивая куртку и раскатывая рукава, она отвлеклась на голоса друзей и милой учительницы, доносившиеся из класса. Нона заглянула внутрь: милая учительница наклонилась над Чести и прижимала к его лицу тряпку, а Кевин и Утророжденный стояли рядом. Кучка малышей, пришедших пораньше, с восторгом наблюдала за происходящим.

– Привет, Нона! – заволновался Чести, увидев ее. – Мисс, пусть это сделает Нона, мисс, это ущемляет мое достоинство.

Милая учительница была явно не в своей тарелке. Она с облегчением посмотрела на Нону.

– Нона, ты не могла бы это подержать? Я не думаю, что Чести может стоять спокойно.

– Оно холодное, трындец, – объяснил Чести.

– Следи за речью, – холодно сказала учительница.

– Простите, мисс. Но оно такое… б… холодное, как в аду!

Учительница сняла тряпку, когда очарованная Нона подошла ближе.

– Чести разбили лицо, – сказал Кевин, а Утророжденный торопливо добавил:

– Да просто синяк.

Но зато какой синяк! Глаз Чести равномерно окрасился в кроваво-красный, а кожа вокруг глаза уже приобретала поразительные цвета: красный, фиолетовый и синий. Нона с удовольствием закрыла это холодной тряпкой с резким запахом.

Чести взвыл:

– Да бога ради…

Учительница оборвала его:

– Сиди так, пока не прозвенит звонок. Утророжденный, протри доску, пожалуйста. Остальные, разойдитесь и дайте Чести дышать нормально. Доставайте книги, готовьте все остальное и сидите на коврике до начала урока.

Охваченная благоговейным страхом, Нона разглядывала глаз, потом спохватилась, что она помощница учителя, и торопливо приложила тряпку снова.

– Это что за штука? – спросил Чести.

– Не знаю, лекарство, наверное. Чести, что случилось?

– Видела бы ты того чувака, – очень громко сказал Чести и добавил гораздо тише: – Нона, заткнись. Ты что, фингалов никогда не видела?

– Не совсем, – честно сказала Нона. Если Пирру сильно били в лицо, следы проходили за считаные секунды, Камиллу и Паламеда в лицо никогда не били, и, уж конечно, ей самой тоже никто не ставил заметных синяков.

– Ужасно выглядит, – сказала она, – глаз весь в крови, и щека распухла.

Чести возмутился:

– Думаю, это чудовищно.

Табаско нигде не было, пока не вошла Ангел в сбитом набок галстуке, криво застегнутой рубашке и тех же штанах, что и вчера. Она не опоздала, но выглядела еще более усталой и осунувшейся, чем накануне. Она даже казалась ниже ростом, как будто сгорбилась и съежилась. Заметив Чести, она просияла. Остановилась перед ним и Ноной и сказала:

– Дай посмотреть.

Нона убрала тряпку, чтобы открыть синяк.

– Отвратительно, – с удовольствием сказала Ангел.

– Думаете, у меня останется шрам? – спросил Чести.

– Нет, просто выглядит омерзительно. – Ангел протянула руку, чтобы пощупать опухший участок, и Чести вздрогнул. – Болеть будет отчаянно.

Подошла главная учительница, только что проводившая родителей. Лицо ее выражало облегчение.

– Слава богу, ты здесь. Не представляю, что делать. Ему нужно к врачу?

– Насколько я могу судить, ничего не порвано и не сломано, – сказала Ангел, снова прикрывая лицо холодной тряпкой, – через десять минут дадим ему пакет со льдом в полотенце. Что, ради всего святого, тебя ударило, Чести? Это не кулаком.

Чести яростно посмотрел на нее здоровым глазом.

– Откуда вы знаете? Вас там не было. Это кулак. Даже два.

– Чести, она врач, – сказала милая учительница.

– Ну, – сказала Ангел, забавным движением расправляя лацканы, – я близка к медицине и прохожу интенсивный курс… триажа. В любом случае, Чести, если ты не хочешь об этом говорить, это твое дело. Я сама не люблю жестокие истории.

– Я не жалуюсь всем подряд, я же не Кевин.

– Конечно. Никто так не думает. Веди себя как следует с Ноной, она тебе помогает.

Милая учительница выглядела так, словно была против, но пошла за Ангелом, болтая о чем-то несущественном вроде пробок. Ноне пришлось держать влажную тряпку на глазу Чести и загораживать его от малышей с выпученными глазами, пока не прозвенел звонок. Начинался новый школьный день. Ангел принесла ему пакет со льдом, завернутый в полотенце из учительской, и он с видимым удовольствием прижал лед к лицу.

Табаско небрежно шла за Ангелом на безопасном расстоянии. Она прошла мимо своего места и выгнала малышку, сидевшую возле окна, а когда ее спросили об этом, малышка сообщила, преданно смотря снизу вверх, что они с Табаско давно хотели поменяться, так что учительнице оставалось только попросить их поменяться обратно после перемены. Нона весьма сомневалась, что это случится. В любом случае пытаться возразить Табаско – глупая идея. Табаско всегда побеждала, и весь класс это знал.

Все еще раз это увидели во время перемены. Вся банда очень подлизывалась к раненому Чести – фрукты Ноны были обещаны Утророжденному, но Утророжденный даже не возразил, когда половина порции оказалась у Чести. Большая часть класса вскочила с мест и сгрудилась вокруг Чести, спрашивая, выпадет ли у него глаз. Табаско сказала им:

– Брысь! – И все разбежались. Потом она спросила: – Ну и кто это сделал?

– Табаско, не психуй, – угрюмо сказал Чести, – я не хочу об этом говорить. И не могу. Я обещал.

Табаско села на подушку перед ним. Она сидела положив руки на колени, смотрела не моргая. Глаза не слезились. Потом сделала так, как делала очень редко, когда все ее умоляли, – распахнула глаза так широко, что кожа вокруг них стала очень белой. Жесткие серовато-розовые шрамы от ожогов не шевелились, когда двигалось все лицо, и Табаско вдруг стала кривой и жуткой.